Петр не сразу поверил Ефиму, потому что собственными глазами видел запись в трудовой книжке, что отец с шестнадцатого года, то есть с семи лет батрачил пастухом.

  Помнит, как они ездили в деревню за справками, ходили по избам, им накрывали столы, гуляли до утра, Петра оставляли у богомольной бабушки Даши, спать ночью мешал свет лампадки, даже не свет, а зловещие отсветы на иконе.

   Ему позволительно такое, потому что технарь, что с них взять, при любой власти останется технарем, - позавидовал отцу Ефим.

   Отца - изобретателя Петр не воспринимал, не случалось видеть его с молотком или с отверткой. Мать ругалась: какой же ты изобретатель, если ничего не умеешь делать. Дом был на ней, сама делала ремонт, белила и красила, научилась менять пробки в счетчике, справляться с засорами в трубах, Колю - сантехника не дождаться, он или в запое или лечился. Уставала, устраивала отцу скандал. Он уходил на завод, спал на диване в своем кабинете. Она звонила первая, говорила, что беспокоится, ждет его на обед.

   Отец жаловался, что ему с пятьдесят седьмого года не доплачивают, а ведь он своими мозгами столько людей спас, буквально спасал.

   Он показывал Петру скрепленные удостоверения в половину стандартного листа с гербом и печатью по типу школьных грамот за хорошую учебу. На обороте некоторых написано отцовской рукой: вознаграждение - 0, или получено 5, 10, 50 рублей.

   Сорок удостоверений перьевой ручкой, одним почерком, с фигурными изгибами и завитушками, возможно, женской рукой. Вычурность пропала на втором десятке, появилась небрежность - декаданс сменился примитивизмом: буквы как в школьных прописях, за исключением предлога "в" - длинный червь под током высокого напряжения. Петр понял, что прислали их, когда, выйдя на пенсию, отец вступил в переписку со всей вертикалью власти.

   - Могли бы не жалеть бумаги, ведь это тебе не участие в спортивной эстафете между цехами, - посочувствовал Петр.

   - С трудом добился, но мало, их должно быть сто сорок четыре.

   Точная цифра внушала доверие, возможно, отец придумал такое, за что человечество ему будет благодарно. Но мир устроен так, что слава достается не первому, а тому, кто не прячется.

   Отец сам виноват, что не платили, в пятьдесят седьмом ему было сорок восемь, Сталин уже умер, мог и побороться, но нет, затаился, молчание - золото, лучше не высовываться, дождаться, когда и на нашей улице будет праздник. Люди умирают, а завод вечен.

   Отец рассказывал, что комиссии действовали как знаменитые тройки, приговор один - расстрел на месте, Петр засмеялся, тогда отец порылся в папках, вытащил пожелтевший от времени лист с мутными подписями и печатью, и прочитал вслух: "Ваше предложение отклонено по решению партийно - технической конференции". Петр не уловил, отцу пришлось объяснять: "Секретарь парторганизации решает, принять - не принять твое предложение, а чертеж вверх ногами держит. Такого не было нигде в мире".

   Петр знал, что фанатиком строя отец не был, потому что умел думать. Как-то обедали на кухне, Петр небрежно отозвался о Пражской весне, ему было двадцать лет, отец бросил ложку, зло сказал: "Не лезь туда, в чем не разбираешься" и ушел на завод.

   Петр учился в школе, только пришел из школы, услышал, как кто-то приехал к подъезду на мотоцикле. Немного погодя застучали в дверь ногами. Мать открыла и увидела огромный ящик, надвигающийся на нее. "Посторонись", - она не успела ничего сказать, громила под два метра обошел ее, поставил ящик на кухне и удалился. Оказались помидоры и яблоки.

   Потом выговаривала отцу, зачем дает адрес бывшим убийцам, зачем берет их на работу.

   Отец возражал: "Какой же он убийца, отсидел много лет ни за что, надо было выживать, поэтому он такого вида, посмотрел бы я на тебя после отсидки ни за что. Советская власть есть власть фактов. Мы все про всех узнаем".

   У него хранилась фотография стены дома, на которой было нацарапано: "Дедлих - кровопийца, украл наши премии".

   - Ты зачем ее хранишь? - спросил Петр.

   - Для истории, - ответил отец. - Это факт, и с ним надо считаться, а не игнорировать чьи-то мнения, потому что они тебе не нравятся.

   Увы, про головастого Дедлиха Петр слышал только от соседа Василия.

   Он сидел дома один, мать куда-то ушла, что случалось редко, ему нравилось быть одному, вдруг кто-то позвонил, так не вовремя, решил не открывать, услышал голос Люси: "Петя, открой, помоги отца в дом внести". Подумал, еще смена не закончилась, а Вася напился.

   У дома стояла машина с крытым кузовом, в таких возили солдат на военный полигон. Из кабины выпрыгнула женщина в белом халате поверх телогрейки, за ней шофер.

   Василий с бледно-фиолетовым лицом лежал на носилках в кузове. Рядом с ним бледно-зеленая Клавдия с полузакрытыми глазами, как подбитая птица.

   - Почему вы привезли сюда, а не в больницу? Им же плохо.

   - Ничего страшного, оклемается, пить больше воды, отравление угарным газом, не первый раз.

   К ним подошел сосед, втроем понесли носилки, следом врач вела Клавдию, Люся плакала.

   - Клюковка у вас есть? - спросил сосед, - а то я принесу.

   - Есть, много, спасибо, - Клавдия закивала головой и чуть не упала, врач удержала ее.