Ефим стал игнорировать обвинения внучки: считала, что дед стрелял в затылки приговоренным, и хай с ней. Каяться? Не дождетесь. Так мир устроен: одни жертвы, другие палачи, и не нам менять порядок. Попытались и что получили? Раньше была профессия палача, а стала чем? Характеристикой. И денег им не надо, дайте помучить жертву, пусть боится, пусть знает, что на крючке, дернется, будет больно. Ничего конкретного, никаких фамилий, но ведь кого-то он имел в виду.

   Внучку не осуждал, вообще ничего о ней не говорил. Когда появились внуки, и ему было разрешено встречаться с ними, говорил только о них: девочка - красавица, мальчик смышленый, не в отца, не в деда, не в прабабку, в его род, однозначно, потому что в его роду ни сумасшедших, ни слабоумных не было.

   Петр не помнит, не до того было, в каком году Ефим классифицировал людей на жертв и палачей, жесткая дихотомия, никому не вырваться, - до или после того, как внучка ударилась в покаяние за грехи деда. Если до, сам виноват, спровоцировал ее, если после, его понять можно и где-то оправдать, исходя из равенства сил действия и противодействия, что базируется на законе сохранения энергии. "Не дождутся, - возмущался Ефим, - я еще поживу, еще рано меня хоронить".

   Жертвы репрессий все прибавлялись, приезжали отовариваться со скидкой из других районов города, и у каждого своя история, не подтвержденная фактами, время фактов прошло. Бизнес Марины стал гореть синим пламенем. Красавица превратилась в неврастеничку, лицо пожелтело и покрылось мелкими морщинами, грудь опала, майки полиняли и вытянулись.

   - А все почему? Взялась не за свое дело, грехи государства взяла на себя, надорвалась, подменить целую страну - империю собой еще никому не удавалось, - писал Ефим в блокноте.

   Внучку он жалел и подкидывал ей деньги, чтобы окончательно не обанкротилась.

   Она перешла на торговлю овощами, благо, на участке успели построить теплицы, можно выращивать зелень круглый год. Вдвоем с мужем солили капусту в дубовых бочках, угощали Петра.

   Жертвы куда-то делись, охотников на квашеную капусточку не было. Марина долго искала помощников, но так и не нашла, зарплата небольшая, зато питание бесплатное, но ведь вот, не нашлось никого.

   Зять начал строить забор, чтобы не вытаптывали огород, поняли, наконец, что не перемешиваются волки с овцами. Из последних сведений от Ефима, Марина торговлю свернула, распродает витрины и дубовые бочки. Хочет переехать в Германию, Ефим как мог, удерживал ее.

   Отношения деда с внучкой наладились, но с тех пор Ефима замкнуло на философии, заскок, как сказала Зоя, кое-кого в партячейке заразил бесконечными рассуждениями, кто есть кто. Вроде как жертва, а чуть повернулся, ан нет, палач. Тупой по природе вроде всегда жертва, но в хороших руках может стать палачом. И хитро так смотрел на Петра.

  Петр уточнял: "Тупой от природы - палач для себя самого, вредит сам себе. Если сам страдает, то жертва". Ефим возражал: "Дурак он и есть дурак, таких тонкостей не понимает, нажрался, потрахался, - счастливый". - "Согласен, но тогда семья дурака страдает". Ефим пожимал плечами, родо-племенные отношения его, как настоящего коммуниста, не интересовали.

   Петр спрашивал, как палачей отличить еще до того, как они начинают действовать. Ведь знание - инструмент для предвидения. Допустим, кто-то боится крови, пишет стихи и любуется закатами, а его называют тираном. Пьяный мужик лезет в драку, кого-то калечит, его называют жертвой обстоятельств.

   Ничего не добился от Ефима, но если объяснить поступки можно, а предсказать нет, зачем тогда эта теория, зачем делить людей, зачем это все, если невозможно предсказать.

   Чтобы понять, чтобы проникнуть в многомерность бытия, надо бы не интернет придумывать, а научиться делать паузы, полная остановка, отключка головы, и тогда придет истинное знание.

   Не успел раскрыть мысль до конца, Ефим раскричался, что с ним редко случалось: "Нормальному человеку без камня за душой паузы не нужны, ему не нужно подумать, он говорит, что думает, одновременно, то есть синхронно озвучивает мысли. Кто врет, тот заикается, тянет, скажет и оглядывается". Голос его грохотал, Петр слышал.

   Лучше бы не слышать, потому что Ефим задал вопрос: "Хочешь знать, кто ты? - и сам на него ответил: - Доверчивый идиот: работал на отца, потом на семью, жертва классическая, а я тебе помогаю сохранять крупицы достоинства, цени. И никаких пауз с остановками".

   Петр раскричался тоже, единственный случай, когда они поссорились.

   В нулевых у Ефима появился компьютер, собрал знакомый, служил в Чечне и привез много деталей, железки с чеченских помоек - говорил он. Ефим сел печатать воспоминания, даже съездил в свой родной город, где начинал работать, знакомых не нашел, а молодой чекист рассказал, что в начале девяностых в спешке кое-что сожгли, ерунду, то, что уж явно не на пользу конторе. Молодой чекист сокрушался, какими глупостями занимались его коллеги во времена трудовой деятельности Ефима.

   Сомнительно, чтобы сожгли, Ефим ему не поверил, но не проверить. Зато с жертвами сталинских репрессий был порядок, мог бы воспользоваться информацией, когда Марина с ума сходила, хотя вряд ли помогло, она в то время была невменяемой, как и вся страна.

   Он писал в тетрадях, текст переносил в компьютер, записи выбрасывал. Давал читать Петру, чтобы он редактировал.

   Самодельный процессор гудел как паровоз, Ефим уставал, болела голова, болели глаза, и он очень обрадовался, когда дочь подарила новый компьютер, бесшумный, и монитор с большим экраном. Так обрадовался, что тут же старый выбросил. Зять схватился за голову, побежал на мусорку, но не успел, кто-то процессор забрал.

   Успокоились тем, что этот кто-то отправит текст в интернет. "Я ведь думал, раз мировая паутина, значит, все сохраняется, каждый чих, все - все", - сокрушался Ефим.