Нервный Алексей легко возбуждался и почти кричал в ухо Петра: "Прикинь, повезло, от скуки полез в альбом, сначала неинтересно, Зинка так, Зинка сяк, и вдруг эта, тесть, он нам всем плешь проел жизнью в Москве.

   Глядя на Зину в вечных телогрейках, замотанную платками, трудно поверить в ее отца - директора.

   Участок на Кипарисовой получил профессор Стукач А.Е. Бывший ученик работал в горсовете, все участки были распределены, так ему прирезали часть дороги. После его смерти дом перешел Ефиму, а дорога делает петлю по скалистому склону.

   Зина помнит, как приезжала мать Ефима, старенькая, разговорчивая, полная противоположность сыну. Муж, средний сын Стукачей, делал мебель на заказ, жили безбедно, но рано умер, Ефим еще учился в школе. Матери пришлось работать парикмахером в мужском зале. Она очень уставала, болели ноги, Ефим все делал по дому.

   Когда Фима должен был получить паспорт, приехал дядя, старший брат отца, посоветовал сменить фамилию на материнскую - Охриненко, слегка подправив "н" на "м". Зина поняла так, что фамилией Стукач старушка гордилась, знак принадлежности к профессии плотника. Но на сына не в обиде, значит, так надо было.

   Алексей рассуждал: "Охрименко Ефим Борисович, а что, вполне прилично, живи не жалко. Можно было еще поработать над фамилией, допустим Охроменко или убрать на хрен "ох", получился бы вполне приличный Роменко, но это их дело".

   Старший брат отца был особый, в смысле особист, понимать надо. Помог с учебой и с работой.

   Алексей был в курсе, что Марина обвинила Ефима, своего родного деда, в сталинских репрессиях, и не хотела слышать, что он тогда только родился. А ведь Ефим никому об этом не рассказывал, Петр вытаскивал из него по крупицам.

   Маленькая Мариша летом приезжала в гости к бабушке и дедушке, но Петр ее не замечал. Впервые обратил внимание, когда зашел в ее собственный магазин. Половина дедовского дома была выделена, как она говорила, под бизнес, в другой половине жила с мужем, у них родились сын и дочь.

   Марина была красивой блондинкой, летом волосы выгорали добела, загорелая, с ладной фигурой, плавала с весны до осени, на рассвете и на закате. Спасатели привыкли к ней и не обращали внимания, когда она заплывала далеко за буйки.

   С апреля начинала загорать голышом на крыше дома, прикрывшись деревьями, находились любители, лезли на чердак пятиэтажки и наблюдали за ней в бинокль. Будь Петр моложе, присоединился бы к ним.

   Он иногда заходил в магазин за спичками или подсолнечным маслом и, вдыхая колбасные запахи, слушал разговорчивую Марину. Ему нравилось смотреть на нее, нравилось наблюдать, как она взвешивала, наклонялась, двигалась, и ничем не стесненная грудь под майкой отзывалась на каждое движение.

   Молодые супруги приехали из бурлящей Москвы, возвращаться в столицу не хотели. Муж ее увлекся историей, привез много книг и журналов, хотя по образованию инженер. Ефим был недоволен: мозги у них повернуты, лучше ничего не читать, чем проглатывать все подряд и принимать на веру. Первое время пытался доказывать, что не все так было плохо, как сейчас описывают. В результате Марина решила, что дед активно участвовал в сталинских репрессиях, возможно, служил в расстрельной команде. Помнится, бабушка жаловалась на него, ни поговорить, ни посмеяться, тяжело с ним.

   Марина и слов таких не знала, пока не вышла замуж. А то, что дед родился в тридцать восьмом и не мог участвовать в терроре тридцатых годов, подсчитать трудно было. Ефим пожаловался Наталье, что ее дочь назвала его врагом народа, а себя внучкой палача, не без влияния этой моли, ничтожества, ее мужа, да и отца тоже, обоих прихлопнуть не жалко. Дочь не стала вникать: разбирайтесь сами.

   На дверях магазина появилось объявление о скидках жертвам сталинских репрессий. Покупателям Марина объясняла, что настало время внукам отвечать за дедов - палачей.

   История умалчивает, согласовывала или нет свои действия с мужем. Он был занят, сутками колесил по дорогам за товаром, магазин поглощал все дни и захватывал ночи, да еще дети росли.

   В первые дни набежали жители частных домов и из пятиэтажек через дорогу. Нашлась настоящая жертва, баба Нюра. Дочь Клава, тоже старуха, рассказывала, что Нюру сначала немцы взяли в плен, а после освобождения она попала в сталинские лагеря.

   Клава с утра ждала на крылечке, когда откроется магазин, подробно рассказывала желающим, как баба Нюра спала, что у нее болит, и как бы ей хотелось маслица и мягонькой колбаски, зубов-то нет. Марина бесплатно отпускала, что пожелает. Но Клаве захотелось еще винца и пирожных, для верности стала приводить бабу Нюру, сгорбленную старушку. К ним подтянулся Гриша неопределенного возраста, якобы успел отсидеть как сын врага народа.

   Марина слабо разбиралась в истории, даже Петр понимал, что Гриша не мог отсидеть за отца, путался в датах.

   Когда появился бездомный Серега, который якобы мотал срок в семидесятые в политзоне, чуть ли не на Колыме, Ефим потребовал паспорт и по своим каналам не нашел его в списках. Марина раскричалась, нечего лезть, людям надо доверять.

   В городе нашелся официальный бывший политзаключенный, местная правозащитная организация подтвердила, что есть такой, но не Серега, и фамилия другая. Но он отказался от помощи и чуть не ругался матом, когда Марина назвала его жертвой.