Продавец мороженого терпеливо ждал и дождался. Женщина под зонтиком взмахнула рукой, все так же презрительно сжимая рот, дети подбежали, неспешно открыла сумку, достала золотистый кошелек и стала перебирать купюры изящными пальчиками. Сколько же у нее денег, если так долго перебирает? Наконец достала одну и протянула мальчику, ага, любимец.
Мороженое получило все семейство.
Вечером сцену описал во всех подробностях, с диалогами. Зоя удивилась, а говорил, что не слышит. Догадался? Как? Талант, - скромно ответил он.
Как-то вдвоем сидели в партячейке, он правил статью для газеты, Зоя зачем-то вспомнила о темной волне, он давно забыл, рассердился, нашла, чем порадовать, хитро улыбнулась, засмеялась даже. "Ничего не было, я тебе подыгрывала, - сказала она, - пожалела тебя, ты был такой беспомощный, такой несчастный. Но сумасшедшим не стал, и то ладно". Она все также хитро улыбалась.
Про волны он искал у Фрейда, но ничего не нашел.
Мадонна и другие
На фоне серого утра слабо светился фонарь. Чертовщина, значит, Ефим вернулся? Не привиделся? Может, упал со ступеней и лежит со сломанной ногой или шеей? Но Елена увидела бы или услышала стоны, а если нет?
Пить надо меньше, он вспомнил, что Ефим принес фонарь вместе с вином и закуской, включил и забыл выключить.
Петр посмотрел на часы, скоро одиннадцать, Хельга придет к двум часам, прикинул, есть ли свободный проход от двери до стола, - мешали пачки старых газет. С трудом выволок за порог две пачки, придвинул к краю крыши, ближе к саниному двору, уже рассвело, но Веры не было. Больше не смог, разболелась нога, подумал макулатуру загрузить в ванну, но на дне вода, капает из крана.
Сил хватило на то, чтобы тщательно задернуть банно-туалетный закуток с электроплитой камуфляжной прорезининной палаткой, подобрал когда-то на танкодроме после учений. Далековато от дома, но стоило того: на поле оставляли и саперные лопатки, и фляжки, и еду из пайка. Цвет мрачноватый для темного помещения, но в гармонии со стилем военного города. Елена притащила на замену занавески в цветочек, дочь захотела кому-то продать палатку, но у них ничего не получилось.
Немного отдохнул, решил поменять постельное белье, из-под дивана с помощью палки достал чемодан, открыл, новые простыни с наволочками, подарок Зои, залежались, пахли плесенью. Вынести бы на просушку, но в другой раз. Нащупал еще что-то, скрипка, подарил дочери, когда она поступила в музыкальную школу, провел пальцем по смычку, слабо натянут, провис, никуда не годится, давно пора выбросить, но не сейчас.
Закрыть бы чем-нибудь ржавые разводы на колонне, хотел побелить, но понял, не поможет, нужно лезть на крышу мансарды, течет, отсюда и разводы. Елена предложила убрать к чертям этот столб и поставить перегородку. Он не согласился: как только помещение разделит, летом кого-нибудь подселят, квадратные метры на юге должны приносить прибыль. Елена потребовала столб убрать совсем. Бесполезно объяснять, что это опора с квадратным сечением полтора на полтора метра держит потолок. Однажды пошутил: допустим, у него любовница и он ее целует, тут лезет на крышу жена, куда ей деваться? Елена каждый раз, как переступала порог мансарды, заглядывала за колонну.
Особый кайф - незаметно провести любовницу на крышу. Елена всегда узнавала, но после свершившегося факта, - кто-то видел, сказал ей, или сама что-то видела, мелькнула тень в окне, женский силуэт, или чьи-то шаги, стук каблуков, шорохи, уверенности добавляло его вдруг хорошее настроение. Как оно проявлялось? Как-как, бормочешь, вроде поешь. И вот наступало утро, он просыпался, выходил на крышу, созерцал панораму города, а внизу, расставив ноги для устойчивости, монумент семейной жизни в женском образе трясет кулаками над головой.
Она широко открывала рот, а он улыбался и наслаждался пейзажем. Тряси, милая, крепче сжимай кулаки, пока не потечет вода, так нужная нашему засушливому краю.
Иногда пробиралась среди ночи, стучала в дверь, но ни разу не поймала. К нему приходили опытные женщины.
Хельга на опытную не тянет, но и Елена уже не та, сюда не заскочит.
Может, колонну завесить картиной? У него есть копия "Крика" на большом полотне. Копию сделал и подарил Виталий, он был руководителем изостудию в детско-юношеском клубе, там же Петр руководил музыкальной студией. У Виталия была коллекция альбомов художников, привозили из загранки. Петр помнит Сальвадора Дали, Пикассо, но поразил его не так давно умерший норвежский художник Эдвард Мунк, особенно картина "Крик". Ему захотелось сделать копию картины, что тут уметь, даже расчерчивать на квадраты не надо, скопировать и пририсовать кричащей голове охваченные пламенем волосы, как у девочки Лиды из детства. Еще пририсовать искаженные лица, черные провалы вместо губ, белые и красные пятна, темный фон, моно акварелью, дешевле. Советовался с Виталием, но так и не собрался.
Полотно недавно видел за диваном, только потянулся, вспомнил, что убрал по просьбе Ефима.
Картина висела так, что закрывала полку с разными деталями и хорошо просматривалась с места, где сидел Ефим. "За такую живопись срока надо давать, как за измену родины. Искусство должно успокаивать, а эта что, закуска в горле застревает", - злился он. Петр пытался спорить: "Не надо путать религию с искусством, а также с наркотиками". На что Ефим отвечал: "Если нам песня строить и жить не помогает, то не имеет права быть". - "Сотрешь в порошок или запретишь петь?" - "Нет, прививать молодежь от такого прости искусства" - "Уколы ставить?" - "С младенчества учить думать силлогизмами".
Не так страшен Ефим, как себя малюет, предпочитая выглядеть жестоким, чем смешным.
