Вдали, на горизонте голубая полоса моря, ближе раскинулся город на холмах. Узнала вокзал, шпиль Морского клуба, здания университета под красными крышами, проследила за извилистой дорогой, по ней ехала на маршрутке, посмотрела на небо, закружилась голова.

   На крыше можно встречать рассветы, подставив лицо первым лучам солнца. Каждое лето обещала себе выходить из дома рано утром, встречать зарю, раза два вставала, не больше.

   Покрутилась, соображая, где восток, и увидела, что в соседнем дворе за ней наблюдает мужчина в серой куртке и спортивных штанах. Двор ухоженный, мечта Хельги. Она улыбнулась мужчине, он тоже, показав щербатый рот.

   Заскрипела дверь, высунулся старик в свитере ручной вязки и джинсах, на ногах берцы, гладкое лицо, розовые щечки, почти нет морщин, седые волосы коротко стрижены, таким был ее отец перед смертью, лицо моложавое, но плохо ходил. Этот тоже, на полусогнутых, ему бы другую обувь, полегче.

   - Мы тут заждались, Коцо позвонил, что привез вас. Любуетесь городом? Да, красивый. Входите же, - он распахнул дверь и улыбнулся. Даже выпрямил плечи, демонстрируя военную выправку.

   Ничего, бодренький старичок, она повеселела.

   Из света попала в сумеречное помещение, но разглядела, что комната с нормальным потолком, не чердак со стропилами, как опасалась. Чердаков и подвалов боится. Еще разглядела ржавую ванну, за камуфляжной занавеской туалет, стол, заваленный посудой, так много, зачем, если живет один.

   Пока осматривалась, старик куда-то делся, пошла в сторону окна, чуть не наткнулась на колонну, обогнула ее, стало светлее, зато виднее пыль на стеллажах с книгами и папками. Чуть не споткнулась о кучу бумаг, загляделась на стену с красным ковром: знакомый орнамент из роз, помнит с детства. После смерти отца выбросила. Но не ковер, смутила картина в раме: голый торс женщины с запрокинутой головой.

   - Вы Хельга? Очень рад. Подойдите, пожалуйста, ближе, - я вас другой представлял.

   У стола в кресле, вытянув ногу в гипсе, сидел старик помоложе, в очках и с седой бородой. С трудом поднялся, опираясь на трость, приветливо улыбнулся. Высокий лоб, седые волосы аккуратно зачесаны назад, прямой крупный нос, внимательно - изучающий взгляд, может, бывший учитель. Борода казалась искусственной, как у актера интеллигентной внешности, изображающего крестьянина из фильма о дореволюционной деревне. Он разглядывал ее, а она неловкости не испытывала, хотя умных мужчин побаивается, потому что насквозь тебя видят. Кому нужны твои глупые мыслишки, - обидела ее дочь, когда она поделилась с ней своими впечатлениями. Как и борода, картина на стене не сочеталась с внешностью учителя, но давала надежду, что он еще интересуется женщинами.

   - Интересно, какой вы меня представляли, - спросила она.

   Мужчина пристально посмотрел на нее, старик, который открыл дверь, подсказал: "Он плохо слышит, читает по губам", - Кем вы меня представляли? - громко спросила она.

   - Снежной королевой. А вы живая и теплая, думаю, подружимся, зовите меня Петром, а он Ефим, без отчества.

   У него яркие голубые глаза. Зоя сказала, что ему семьдесят, в этом возрасте глаза усталые, часто затуманенные катарактой, как у отца были.

   - Что я должна делать?

   - Обед Зоя уже принесла, Ефим тоже кое-что принес, - он кивнул на бутылку вина, - ничего делать не нужно, но вам заплачу, не беспокойтесь, - Он порылся на столе, нашел кошелек, протянул ей деньги, - Если не торопитесь, посидите с нами.

   Она села в другое кресло и увидела, что Ефим уставился на ее ноги.

   - А ножки, ах, эти ножки.

   - Мне сказали, только готовить.

   - Не бойтесь, у нас Зоя Васильевна горячая, Петру хватает, - голос дрогнул, завидует, - а я только способен наслаждаться видом.

   Пожалеть или как? Ефим ее раздражал.

   - Вы с Зоей работаете? - спросил Петр.

   Она кивнула.

   Ефим продолжал изучать ее, неприятный старик.

   - Была у меня знакомая, стрелять любила, ножку отставила, стойку приняла, грудь, зад, все на месте, эх. Ты на нее похожа, но ростиком бы повыше, ручки махонькие, слабенькие, добрая ты.

   - Бываю недоброй.

   - Разведена, бывшего мужа ненавидишь.

   - А вы откуда знаете? - смутилась Хельга.

   - По походке, - хохотнул Ефим. - Ну вот, обиделась. А ты присмотрись, как ходят женщины, замужние и одинокие, сама поймешь. Или у писателя спроси, - он кивнул на Петра.

   Писатель улыбался и стал походить на Льва Толстого, только взгляд добрее.

   - Что еще обо мне скажете?

   - Ты такая женственная, значит, родила дочь. Такие, как ты, бабистые, собственницы, ради дитя на все пойдешь. У тебя их сколько?

   - Двое: дочь и внучка, вместе живем.

   - Я ж говорю, женственная, но ради дитя на все пойдешь, - он закрыл глаза и склонил голову, заговорил тихо, но Хельга понимала: - Жертва - палач, пятьдесят на пятьдесят, но если жертву да в хорошие руки, число палачей подскочит. Их всегда больше, понятно, жертвы долго не живут, не спасутся, даже если их тысячи, десятки тысяч, даже десять на одного. Но бывает.., - он резко поднял голову, в упор посмотрел на нее, взгляд трезвый, а ведь подумала, что дед напился, - Слышала о переходе количества в качество? когда скопом, толпой, но они уже не жертвы, да и к людям их не причислишь, тут другая математика.