Внучка Сашенька, - отец гордился внучкой, редкая умница, через поколение проявились его гены. В последнее лето, когда Петр еще общался с отцом, она приехала одна без Тамары. У нее оказались способности к живописи, Петр уточнял: скорее желание рисовать. Она грелась на южном солнце, плавала в море и писала в подарок дедушке Федору картину: лилово-розовые пятна, называя их ирисами.

   У отца была катаракта, вряд ли что-то различал, но картину хвалил. Петр сказал, что цвета никакие, композиция хромает, но после ее отъезда, чтобы не напрягать и без того напряженные отношения.

   Обидно, что к Алисе отец был равнодушен с первого дня ее рождения. Он дремал в кресле на солнышке и когда услышал, что у него родилась внучка, особых чувств не проявил, кивнул и продолжил дремать. Петр вынес бутылку шампанского, он выпил бокал и опять впал в дрему. Вечером в очередной общей тетради с коричневой обложкой сделал запись о рождении наследницы.

   Если Тамара и заглядывала в папку, до последней страницы не дошла. А ведь это завещание ей и ее дочери. Не тот листок в полстранички, вырванной из тетрадки: завещаю все любимой жене Марии, и дальше указания посадить на могиле рябину и никаких памятников. Памятник ему - вся его героическая жизнь.

   Алиса уже работала, соображала, что к чему, заказала ключ от бабкиного замка, элементарно, - хвалилась она. Елена по субботам следила из-за занавески, и когда мать уезжала на барахолку продавать вещи, пенсии не хватало, они вдвоем пробирались в ее комнаты и рылись в ящиках. Алиса наткнулась на этот листок. "Этот прибацанный дед с прибацанным завещанием", - прокомментировала она, узнав, что дед о ней и не вспомнил. О нем тоже не вспомнил.

   Справедливость восторжествовала, старику не хватило ума написать посвящение в самом начале. Как же, все им написанное будут взахлеб читать, от корки до корки.

   Хотелось выпить, на трезвую голову тяжело возвращаться в такое прошлое. Вина оставалось немного, на треть стакана, он долил воды. Пересел в кресло так, чтобы не дуло от окна и можно было легко дотянуться до стакана с вином, и прочитал на первой странице: " Я, ветеран комсомола с двадцать восьмого года, ветеран труда с девятьсот семнадцатого, ветеран партии с тридцать восьмого, рационализатор с тридцатого, констатирую и документально доказываю, что в стране революционная перестройка не начата. Доказательством начала будет выплата мне компенсации в размере миллиона (1 млн рублей) в связи с вышеизложенным. Поясняю по пунктам: комсомолец - коммунист - рационализатор.

   Если нас завели не туда, я не требую возврата на прежние рельсы, пусть молодежь этим занимается, я прошу материальной компенсации за моральный ущерб, власть должна нести ответственность за свои ошибки и, во-первых, вернуть комсомольские и партийные взносы хотя бы после моей смерти детям и внукам".

   Щель смотрела на него. Надежда исчезала в тумане, таяла на глазах, он сник, вино показалось горьким. Только сейчас понял, как верил в отца, всегда верил, причин не верить не было, отец всегда исполнял его желания. Не на что жаловаться, кроме того, что он постарел и стал немощным. О перестройке они не говорили, отношения были уже не те, сейчас в их партячейке считают те времена контрреволюционным переворотом.

   Петр ничего не замечал, с отцом уже не общался, выживал, как мог, брался за любую работу, но для глухого работ было мало. Зато Алиска неожиданно стала процветать, а ведь ей еще двадцати не было. Тогда они раскручивались вдвоем с Коцо. Он был женат на Ирине, какие отношения с Алисой, Петра не интересовало, а хоть бы любовники, работали от рассвета до заката, продавали овощи, рыбу, мясо, потом их пути разошлись: Алиса стала продавать промтовары, а Коцо попал в струю: помощником депутата горсовета и после очередного передела собственности стал владельцем культурного центра.

   Так было, а Петру лекторы из Москвы втюхивали, что другого пути нет, что иначе мы все погибнем от голода и холода.

   Поверил ли отец? Скорее быстро сориентировался, чтобы быть в первых рядах, опыт подсказывал: отстающих отстреливают, чтобы не мешали шагать в ногу.

   Хотелось горячего чая, крепкого, свежезаваренного, но электричества все еще не было. Нужно ждать, когда ветер перестанет наматывать провод на ветки дерева. На одной ноге не спуститься: ступени скользкие, как бы другую ногу не сломать. Вода в чайнике есть, обойдется, еще не съедены пирожки с картошкой, но в горло не лезли, чаю бы.

   Сидеть он не мог, кое-как оделся и выполз на крышу. Веры не видно, нарушился привычный порядок, ведь должна знать, что он сломал ногу, нужна помощь, не похоже на нее. Вот и Саня появился на крыльце. Петр, держась за трубу, застучал по крыше костылем, - услышал, поднял голову, улыбнулся, помахал рукой. Скрылся в доме, вышел с пластмассовой бутылкой вина, показал пальцами, что идет к нему. Петр приложил ладонь к сердцу, поклонился и в изнеможении прислонился к трубе, стало легче. Саня быстро поднялся по лестнице, ступени мокрые от растаявшего снега, но уже не такие скользкие.

   "Где Вера?", - спросил Петр, приняв вино. Саня согнулся и прижал ладони к правому боку. Понятно, приступ печени.

   Что ж, вино даже лучше чая. Жизнь прекрасна и удивительна, нога уже не болела, и появилась надежда, что в записях что-то есть, что-то такое, пусть не на миллион, но на приличную сумму. Под санино вино Петр продолжил чтение:

   "Медицинский диагноз: ишемическая болезнь сердца, атеросклеротический и постинфарктный кардиосклероз, склероз сосудов головного мозга, катаракта глаз, я нетранспортабелен, нуждаюсь в постороннем уходе". Дата: 1975, отцу 66 лет, моложе Петра.

   В тот год отец начал проводить канализацию, соседи его не поняли: что за необходимость, привыкли по нужде ходить в ведро, а потом выплескивали на огород, и вот такие помидоры росли.