Папку принес в мансарду, но был июнь, время отпусков, вставал рано и шел на пляж с граблями из детского магазина, выискивал в песке потерянные предметы. Улов за лето был впечатляющим: золотые кольца и серьги, кошельки с деньгами, а сколько полотенец оставляли, удивительно, дочь умела им придать товарный вид, правда, забывала вернуть ему обещанные проценты. В сентябре хватился папки, искал долго, решил, что случайно выбросил.
Тарелочка с голубой каемочкой
Ночь была неспокойная, находка взбудоражила, болела нога, в голову лезла всякая чушь. Вспомнил, как искал по городу пишущую машинку, нашел в комиссионке портативную "Москву" в плохом состоянии, пока вез в троллейбусе, отпали некоторые буквы, пришлось приклеивать. Дочь умела печатать, учили в школе. Дед платил ей, но все равно увиливала, непонятные слова, предложения на полстраницы. Елена спрашивала, что дед ей надиктовал, Алиса пожимала плечами.
Отец устал ее уговаривать и нашел машинисток в бюро добрых услуг, в пятиэтажке через дорогу. На первом этаже ателье, пункт приема белья в стирку, химчистка и другие мелкие услуги, включая распечатку текстов. Он был уверен, что добьется, завод ему выплатит миллион за открытие века в металлургии. "Такое время, перестройка, заплатят, даже не сомневайся, как минимум миллион, если не больше", - отвечал он матери, когда она злилась: денег нет, а он на ерунду тратит, занялся бы чем-нибудь полезным, огородом, например.
Он не мог уснуть от холода, в окно задувало, показалось, что уже утро, с трудом поднялся, зажег свечу, попытался читать, слова расплывались. Пока возился с папкой, искал очки, стал впадать в дрему, воткнул беруши, на всякий случай, если жена начнет выстукивать по трубе похоронный марш.
Что-то снилось, запомнилось обрывками: мрачное небо над серой панорамой города, под ногами лужа, Вера, закутанная шалью, с темным лицом, подметает дорожку к туалету. Хотел спросить о здоровье, шагнул и запутался в бельевых веревках между столбами. На веревках болтался ассортимент скучных хозтоваров, которым торговала дочь. "А как я должна сушить стиральный порошок?" - злилась она. И вдруг все изменилось: порошки исчезли, а вместо них заяц повис на прищепках за длинные уши - игрушка из глубокого детства.
Живой заяц скакал по снегу. "Стреляй же!" - закричал отец, - "Да стреляй же!" Он нажал курок и почувствовал удар в плечо, чуть не упал. "Кто ружье так держит". - "Ты сказал, стреляй, а не объяснил". Плечо долго болело.
У зайца были длинные уши и пушистый хвост, пришитый к голубым штанишкам, клетчатый пиджак, и розовый бант на шее. Черные бусины глаз, вышитые красными нитками нос сердечком, лучеобразно расходящиеся усы и скобка рта, - мордашка напоминала дворового Бобика. Со временем швы на одежде расползлись, выглядывала серая вата, мать зашивала, конечности усыхали и укорачивались, заяц заваливался.
"Надо бы по-другому, не получилось, не сумела", - огорчалась мать.
"Мура чего-то не сумела, - смеялся отец, - никогда такого не было".
Зайца сшила Роза, соседка по коммуналке, вдова с дочкой Лидой, ровесницей Тамары. Муж рано умер от ран, полученных на фронте. Долго болел, Роза купила корову, думала, выходить его парным молоком, не вышло. Петр только раз пил такое, когда с другом отправился в Сибирь за кедровыми орехами и упал с дерева. Он лежал в темной комнате, шаман поил его чем-то горьким, пахнущим полынью, кто-то постучал и донесся певучий женский голос: "Я молока принесла". Шаман вышел, вернулся с банкой парного молока и поднес к его рту. Выпил все, запомнил вкус, однажды встретил пастуха с коровами чуть ли не в центре города, тот сказал, что за парным молоком очередь из постоянных покупателей.
Роза носила суконные юбки, серую арестантскую фуфайку и цветастые платки, покрывавшие черную с проседью косу короной. Платки спадали, волосы выбивались из косы, она казалась ему ведьмой. Такую же корону, но ярко-рыжую, аккуратно уложенную, носила мать.
Лида страдала эпилепсией, и когда с ней случался приступ, Роза встряхивала ее как игрушку. Мать считала, девочка заболела, потому что Роза била ее по голове.
Родители оставляли его с Лидой и уходили в кино, новых фильмов не пропускали. Однажды Лида подожгла метлу и стала читать поэму "Руслан и Людмила". Загорелись волосы, ей повезло, в коридоре стояло ведро с водой из колодца, успела окунуть голову. Но огонь опалил кожу, она зажала ладонями уши и дико закричала, трясясь и извиваясь, будто все ее тело - сплошная боль. Крик внезапно оборвался, позже, когда он увидел картину Мунка, поразился сходству с Лидой.
Он устал лежать в одной позе, попытался согнуть колено, но почувствовал сильную боль. Нашупал на полу рядом с бутылкой воды лекарство. Ибу...ибу...профен. Петины таблетки - называл Саня, после того, как помогли его от зубной боли. Первая таблетка за всю жизнь, - врал он, а Вера хитро улыбалась.
Боль утихла, Петр задремал и увидел, как живой зайчишка с поджатой лапкой превратился в скрипичный ключ. Протянулись семь струн, на них повисли кубики с буквами. Попытался привести в соответствие ноты и буквы, но струны задергались, и кубики попадали в траву. Сверху донесся гул настраиваемых инструментов, из какафонии выделилась мелодия. Это был вальс Гуно, первое произведение, которое он отбарабанил на рояле. На вальс не похоже, - поморщилась учительница музыки после его выступления на школьном концерте. Кроме нее никто не заметил. Он был доволен: не сфальшивил, сыграл бойко и без нот, ему аплодировали. И никто не заметил, как перед выходом услышал свою фамилию и запаниковал, но сбежать не успел, после толчка учительницы музыки вылетел на сцену, чтобы не упасть, сел за рояль и успокоился. Это важно, что упокоился, - потом объясняла матери учительница музыки.
Небо на востоке посветлело, он вытащил из папки листы, посмотрел на последнюю страницу, сто сороковая, крупно рукой отца написано: " Тамара и внучка Сашенька! Этот труд я посвятил горячо любимой Александре, она бы сейчас поддержала меня в готовности участвовать в революционной перестройке страны! Давно пора! И на нашей улице праздник!" И дата: 88 год, за два года до смерти.
