— Я позвоню тебе вечером, — прошептал он.

Мы даже не договорились, когда сцеживать молоко для Василисы, а ещё меня вдруг обухом по голове ударили… Пицца ведь не самая полезная еда для кормящей матери. Мне следовало срочно пересмотреть свой рацион. Максим скрылся в лифте, а я поставила подпись в получении, забрала пиццу свободной рукой и вошла в дом.

— Мам, мам, а кто тебе цветы подарил? Папа? — выбежал Витя в коридор, не выпуская из рук игрушку.

— Нет. Не папа. Это курьер принёс… — принялась оправдываться я.

— Ура! Давай кушать пиццу.

С облегчением выдохнув, я направилась на кухню, чтобы поставить цветы в вазу и положить сыну пиццу. Сама решила съесть небольшой кусочек, а потом сварить гречку. В ней много железа, будет полезно малышке. А ещё хорошо было бы купить молока и пить с ним горячий чай, чтобы повысить выработку молока…

До вечера мы с Витей играли в развивающие игры. Говорят, что в этом возрасте мальчики отстают от девочек, но мой мог дать кому угодно фору, даже первоклашке, наверное, потому что уже с лёгкостью считал до двадцати и потихонечку начинал собирать буквы в слоги. Я занималась с ним всегда, даже уставшая после работы, ведь в садике никто не будет пытаться развивать ребёнка, а мне хотелось, чтобы он был умный и всё умел.

Утомившись, Витя принял ванную и лёг спать пораньше, а я пришла в комнату и начала гипнотизировать телефон. Сначала долгое время разглядывала Василису, млея только от одной мысли, что Максим назвал её именно так, как хотела я… А потом просто ждала его звонка, он же обещал позвонить.

Около часа ночи мне пришло сообщение.

Максим: «Не спишь ещё?».

Я быстро набрала ответ и принялась ждать его реакцию. Он позвонил. Волнительная дрожь заполнила каждую клеточку тела.

— Ты прости, что раньше не позвонил. Молока не хватило, Васюша обжорка, поэтому мы с мамой разводили смесь, — произнёс он почти шёпотом, от которого я поняла, что значит выражение «волосы дыбом встали». Волна вибраций прошлась по всему телу, пробуждая в нём тоску.

Как бы хотелось увидеть её вживую… Прикоснуться к маленькой ручке, но я подавила это желание. Не следовало рассчитывать на многое, мне и без того уже было доступно больше, чем я могла предполагать.

— Ты приезжай завтра утром… Или человека пришли, я передам свежее молоко… — сказала я.

— Да. Я приеду. Конечно же. Я так рад, что мы, наконец, увиделись… Так много хочется тебе сказать. К слову, ты хотела что-то поведать мне.

Я задумалась. Стоило ли рассказывать такое по телефону? Впрочем, хуже будет, если Максиму станет известна эта история от третьих лиц.

— Да хотела. Это связано с Галей… И моим участием в одной неприятной истории…

— Говори… — в голосе Максима послышались леденящие душу нотки.

Я начала рассказывать ему, как всё было с историком, опасаясь, что это наш последний разговор, что он больше не захочет меня знать, назовёт бесчеловечной дрянью, ведь именно такой я себя и считала, и никакие оправдания о том, что я была перепуганным ребёнком не помогали.

Я слушал рассказ Оли, всё больше убеждаясь в том, что моя жена — дрянь. Самая настоящая. И мне уже не хотелось дожидаться расследования детектива, я готов был взять и выставить её вон из дома. К Васе она не подойдёт. Не позволю ей приближаться к ребёнку, даже если придётся увезти дочь с мамой подальше.

— Я дала показания против учителя, и его посадили. Не знаю, какая судьба ожидала его дальше. Вряд ли он смог бы устроиться потом в школу… Его бы и трудовиком не приняли после освобождения.

— Оль, я слышу, что ты дрожишь! Успокойся! Ладно? Жаль, что ты не рассказала мне этого раньше. Надо было спросить сразу, но я боялся узнать правду о своей жене… На то были свои причины, кроющиеся в воспитании… — постарался оправдаться я. — Да и верил я ей слепо, пока сам не начал замечать безумие.

— Ты не злишься на меня? — спросила Ольга осторожно, и у меня губы изогнулись в улыбке.

Она чувствовала себя виноватой даже там, где её вины не было. Она ведь неосознанно так поступила, а вот Галя… Она заранее всё спланировала, уже в том возрасте строила такие коварные планы… И мне стало страшно: что если у неё и на меня есть подобный?

— Максим?

Мне было чертовски приятно слышать своё имя из уст Ольги. Я так наскучался по её голосу, по ней самой… Это уже, наверное, можно было назвать болезнью. Потребность в общении с Олей напоминала одержимость, но мне хотелось избавляться от неё.

— Да! Я слышу тебя! Прости! Почему я должен злиться на тебя? Ты была ребёнком, а в детстве мы совершаем разные ошибки.

Мне показалось, что она вздохнула как-то тяжело. На душе стало грустно. Если бы был рядом, я бы обнял её, прижал к себе и сказал, что всё хорошо. Я вспомнил, как она бросилась мне на шею, и нежность заполнила каждую клеточку души (если у неё, вообще, есть клеточки).

— Это не оправдание. Я могла рассказать всё родителям, но струсила. Из-за этого пострадал человек… Я никогда не смогу простить себя, никогда не забуду этого…

— Ты должна это сделать. Там нет твоей вины, а вот моя жена… Порой мне кажется, что я живу с человеком, которого совершенно не знаю.

— Такое бывает, к сожалению… Я так тебя понимаю… — выдохнула Оля.

Василиса принялась кряхтеть. Я подошёл к кроватке и посмотрел на неё. Дочь открыла свои пуговки-глазки и глядела на меня. Она пыхтела, кряхтела, но не плакала.

— Это…? — выдохнула Оля.

— Да… Это она. Василиса.

Оля заплакала, а мне стало не по себе. Как бы хотелось, чтобы она сейчас была рядом, обняла Васёну и покормила.

— Я должен дать ей смесь… Оль, ты отдохни хорошенько! Поспи. Ладно?

— Да! Конечно! Да! Спасибо большое, что выслушал! За всё спасибо. Спокойной ночи! — всхлипнула она.

— Спокойной ночи! — я улыбнулся, надеясь, что она почувствует мою улыбку.

Бутылочка с готовой смесью стояла в подогревателе. Я взболтал её, капнул немного на руку, чтобы проверить температуру и подошёл к малышке.

— Ну что, солнышко, будем кушать? Иди ко мне…

Я поставил бутылочку в уголок люльки, осторожно достал дочку и улыбнулся, ощущая влажность пелёнки.

— Мы описькались? Папа совсем ничего не смыслит в пеленании, но попробуем сделать так, как показала бабуля. Правда?

Василиса начала хныкать. Я вернул её в кроватку и распеленал. На столике уже была расстелена сухая пелёнка. Мама мне раз десять показала как это делается на мягкой игрушке, но одно дело плюшевый заяц, а другое ребёнок.

Брать дочку голенькую и такую хрупкую на руки было очень страшно, но я сделал это. Переложил на сухую пелёнку и обтёр влажными салфетками. Получилось не сразу, но что-то вышло. Хоть у столика были бортики, а мама сказала, что крутиться в таком возрасте Васёна не сможет, мне было страшно оставлять её там, поэтому я взял её и одной рукой аккуратно убрал описанную одноразовую пелёнку. Мама настелила несколько друг на дружку, поэтому больше ничего не требовалось делать. Взяв в руки бутылочку, я осторожно присел на край кресла-кровати, на котором постелил себе постель, и принялся кормить дочку.

— Ну ты и урод! — влетела в комнату Галя с криком.

— Замолчи! Ребёнка испугаешь! — негромко прорычал я, окинув её гневным взглядом.

Пьяная… С размазанной косметикой на лице. Мне стало противно. И это мать? Та, что даже не подумала о ребёнке, залетев с криками?

— Да плевать мне! Скотина ты! — продолжила напирать она.

Видимо, мама не спала, потому что она тут же появилась в дверях.

— Мам, возьми Васю, — попросил я.

Она молча прошла мимо разъярённой Гали и аккуратно взяла ребёнка. Я поднялся на ноги и двинулся к Гале.

— Сволочь! — вопила она, когда я взял её за плечи и принялся выталкивать в коридор. — Тварь! Урод! Скотина!

Она медленно перешла на нецензурную брань, когда я закрыл дверь, и мы оказались в коридоре.

— Успокойся! — процедил я сквозь зубы. — Давай поговорим в комнате!