– Нет, я тебя не обманываю. У меня все нормально. У меня правда ничего не болит. Абсолютно ничего. Ты иди.

– Уверена?

– Да, иди. Все нормально.

– Ладно… – Он не сводил с нее глаз. – Звони, если что.

– Обязательно.

Наплакавшись вволю, она вытерла слезы и уставилась на экран смартфона. Несколько минут она сидела, держа палец над экраном, а потом коснулась его.

Пять гудков… Леша обычно отвечает на втором, максимум на третьем.

– Настя, привет.

Сердце оборвалось и ухнуло далеко вниз – ну и голос у него! Совсем чужой. Сердится? Ну и пусть! Настя насупилась, втянула голову в плечи.

– Здравствуй.

– Здравствуй. Почему ты отклонила мой вызов?

– Не могла говорить.

– А сейчас можешь?

– Могу.

Пауза.

– Настя, я хотел спросить…

– Что ты хотел спросить?

– Я не понимаю, что происходит.

– Не понимаешь? А мне кажется, ты все прекрасно понимаешь.

Пауза. Ей страшно – только бы он не бросил трубку.

– Я считаю, ты неправа.

– Я неправа? Извини, Леша, это не я заигрывала с Оксаной, а ты!

– Я с ней не заигрывал.

– Не ври мне! – в сердцах крикнула Настя. – Я все видела, я не слепая! – И она швырнула смартфон на диван.

И снова горько заплакала.

Некоторое время Леша с недоумением смотрел перед собой – кажется, он сказал совсем не то, что собирался. Вот идиот! Он сунул телефон в карман джинсов и вернулся к скамейке.

– Поговорил? – поинтересовался приятель, хрустя чипсами.

– Поговорил, – буркнул Леша, опускаясь на скамейку.

– Так ты идешь в кино?

– Нет, – он отрицательно мотнул головой.

– Хм… Вижу, у тебя совсем нет настроения.

– Ты прав.

– А что так? С Настей поссорились?

– Есть немножко.

– С девчонками легко поссориться. Им всегда что-то не так. Небось приревновала, да?

– Да, приревновала. К своей подруге.

Парень усмехнулся и искоса посмотрел на Лешу:

– По делу?

– Да какое по делу?! – вспыхнул Алексей. – Я разговаривал с ее подругой, а она такая подходит – что вы тут веселитесь? Ну да, мы смеялись, это что, запрещено? Я вообще ничего не понимаю! – Он досадливо махнул рукой.

Парень забросил в рот очередную порцию чипсов.

– А что тут понимать? Они сами виноваты, – произнес он с набитым ртом. – Знакомят с подругами, а потом ревнуют. Я их тоже не понимаю, – он скривился. – Я встречался с одной, так у нее подруга была на первом месте. Даже обидно как-то. Представляешь, подруга эта начала на меня наезжать ни с того ни с сего. Я тогда сказал обеим: все, девочки, вижу, я тут третий лишний, – и свалил. Запомни: подруги – это зло, они существуют для того, чтобы все разрушать, вот такое мое мнение. А сколько ты с Настей встречаешься?

– Почти четыре месяца.

– Ого! Это серьезно. Я ни с одной девчонкой так долго не встречался. Ешь, – он протянул ему чипсы.

Леша сунул руку в пачку.

– Девчонки – это терра инкогнита, – продолжил приятель, – это как по минному полю ходить. Даже не знаю, как с ними жить можно, – он развел руки в стороны. – Я вот смотрю на родителей и не пойму – любили они когда-нибудь друг друга? В общем, мне страшно заводить отношения, страшно жениться, честное слово. А еще вылупится киндер и будет из моих нервов вить веревки… Нее, я так не хочу, – приятель мотнул головой и отправил в рот пригоршню чипсов.

Прожевав, он сунул пакетик Леше и вытер руки о джинсы.

– Все, Леха, я пошел. – Он встал со скамейки. – На связи. – Он пожал Леше руку и направился в сторону станции метро.

Леша проводил его взглядом до подземного перехода и вынул из кармана смартфон. А там, на экране, фотография Насти. Ее глаза, полные любви. И улыбка… Только она умеет так улыбаться.

Странно все это было – он увидел ее в ночном клубе в День влюбленных. Увидел и перестал замечать все вокруг. Он и раньше видел ее в коридорах универа, но ничего подобного с ним не было. А сейчас лицо будто жаром опалило, жар этот проник внутрь, в грудь, и заставил сердце впервые в жизни биться неистово. Парни потом смеялись, подтрунивали, мол, вид у тебя был такой, будто тебе сделали лоботомию, мол, жаль, что тебя никто не сфотографировал в эту минуту. А тогда они не смеялись, а даже помогли, пошарили глазами по клубу, переспросили: «Вот эта, беленькая, с длинными волосами?» Он кивнул и получил пинок под зад:

– Иди, нечего глазеть. Давай, давай, смелее!

Он упирается, а друзья ему: иди, иди!

– Она из нашего универа, кажется, с третьего курса, – крикнул кто-то в спину.

– Знаю, – огрызнулся Леша и нырнул в толпу.

Пробирается он сквозь эту толпу, его толкают, на ноги наступают, что-то кричат прямо в ухо, а он только ее видит. Ему показалось, что она его заметила. Вот уже метра два осталось, и тут его будто под дых чем-то тяжелым ударили – к ней парень подошел. Стоит Леша посреди веселящихся людей и обзывает себя последними словами. Обозвал и назад поворачивает, и тут его кто-то по плечу легонько «тук-тук»… Он оборачивается, а это… она. Все вокруг замолчало и пропало. Только ее он видит и только ее слышит.

– Привет. – Она улыбается.

– Привет. – В горле – как в пустыне, он растягивает губы в улыбке и ругает себя: идиотом выглядишь, полным идиотом!

– Ты ко мне шел? – И такие у нее глаза удивительные.

– Да, к тебе, – выдохнул он.

Она засмеялась:

– Я так и поняла…

Странно, но ее смех не резанул его самолюбие – он был добрым, он шел из ее души. И ему показалось, что вспыхнула яркая звезда и осыпала его своими искрами, а в груди образовалось что-то хрустальное.

Это что-то он мог сравнивать только с крошечным хрустальным графином, единственной памятью о прапрадедушке, погибшем в сталинском концлагере. В этом графине всегда была водочка, настоянная на тоненько, не толще соломки нарезанной шкурке лимона. Полосочки шкурки закручивались спиральками и дугами, и Леша, еще совсем маленький, любил взбалтывать водку и смотреть, как спиральки и дуги всплывают, танцуют, падают, сталкиваются, и этими проделками с графином он наводил на бабушку неподдельный ужас. А потом ругал себя за то, что бабушка, покряхтывая и держась за сердце, лезла на стул и прятала графин подальше, на верхнюю полку старого буфета из карельской березы.

Может, оттуда, из дальних, но так отчетливо запечатленных воспоминаний, берет начало его неспособность сказать что-то неприятное другому человеку? Сделать больно не только намеренно, но и нечаянно. Осудить, когда все вокруг судят. В его семье никогда не ссорились, не упрекали друг друга, не поучали. Правда, любили почесать языками на предмет образованности, культурного уровня, умения одеваться – не в смысле дорого, а в смысле со вкусом. И еще иногда проскальзывало язвительное о происхождении – кто какого круга и какой закваски. Эти разговоры Леша не любил, остро ощущая их старомодность, все, что было до эпохи смартфонов, он воспринимал не иначе как музейный экспонат, достойный вежливого внимания, и не более, – в Фейсбуке, знаете ли, нет графы «происхождение». И еще он не клеймил пьяниц и наркоманов, знал, что это не прихоти, а болезни, вписанные в генетический код, как почечная недостаточность или язва желудка.

Над их семьей, конечно, тоже время от времени собирались тучки, – то кто-то заболеет, то кто-то с кем-то поругается, но болезнь лечили, поругавшихся мирили, и жизнь текла дальше.

В его личные дела не лезли, советовали соблюдать правила безопасности и гигиены – так витиевато обозначалось использование презерватива; учили разумно тратить деньги и время и выбирать девушку головой, а не другим местом.

Чем Леша выбрал Настю – трудно сказать. Но когда он сообщил родителям, что влюбился, мама довольно сухо сказала:

– Не наследи там, где не нужно. – И довольно резко добавила: – Надеюсь, у тебя это несерьезно.

– Мама, – довольно официально произнес Леша, – а я надеюсь, что у меня это серьезно.