– Не пущу! Пусть дома работают, некогда ерундой заниматься. Грамота нам ни к чему!

Наша сельская школа находилась в обычной избе, за партой сидели по три-четыре человека, все разного возраста. На класс один учебник «Солнышко». Занятия проходили нерегулярно. Это были годы революции – 1917-1918г.г. Писали мы на разных кусках бумаги.

Наш учитель Демьян Васильевич был мужчиной среднего роста, сорока лет от роду. Стройный, строгий и требовательный. Один на три деревни. Одевался он как городской: в чёрный пиджак и жилет. Под жилетом виднелась белая рубашка, а на шее красовалась чёрная бархатная бабочка. Его глаза смотрели на нас через стёкла пенсне и прожигали насквозь, когда он бросал в класс свой недовольный взгляд. Иногда учитель задумчиво стоял у окна и долго молчал, забыв про учеников. Возможно, его беспокоило происходящее в стране, может, революция или что-то другое? За видимой строгостью скрывался мягкий и грустный человек.

– Мельников! Ты почему вертишься? – стоя у доски и выводя буквы, учитель делал нам замечания, не поворачивая головы.

Так не оглядываясь, он безошибочно определял баловника, что нередко вызывало у нас недоумение. Частенько хлестал по рукам хворостиной, если буква не получалась.

– Что это ты нарисовал? – Демьян Васильевич взглянул на мои вензеля. – Это что, китайские иероглифы?

Дети начали смеяться.

– Тишина! – стуча по столу мелом,требовал он.

– А скажите, Демьян Васильевич, что такое егографы? – полюбопытствовал Петька.

– Иероглифы! А что ж вы не знаете, а смеётесь? – вопросом на вопрос ответил учитель и пояснил: – иероглифы – это китайские буквы.

Он важно прохаживался по классу, изредка наклоняясь над листочками, чтобы разглядеть наши каракули.

– Семён, что за пушку ты нарисовал вместо буквы Ю?

Дети опять засмеялись.

– Ефим, ты смеёшься громче всех, иди-ка к доске, напиши все буквы.

Так проходили наши уроки. Было интересно и весело, но длилось это недолго. В школу я ходил только одну неполную зиму. На этом мои «университеты» и закончилось. Отец решил, что мне хватит знаний, и больше в школу не пустил.

– В доме надо работать, помогать отцу, матери, – этими словами он тогда поставил крест на моей учёбе раз и навсегда.

За это короткое время я успел выучить азбуку, научился читать, писать и считать до десяти. На деревне слыл грамотным, потому что взрослые писать и читать не умели. Дома прял, вязал сети для рыбалки, доил коров, ухаживал за скотом. Папа с мамой часто собирали женщин на помощь прясть лён для холста. Обычно они пряли целый день с песнями, а вечером мы угощали их самогоном да пивом.

Годы революции и гражданской войны я помню плохо, мал ещё был. Помню только, что родители о чём-то шептались и качали головой. Не признавали Временное правительство. Как-то я подслушал их разговор:

– Маланья, был я в районе. Так там народ волнуется. Говорят, власти никакой нет.

– Да неужто?! – всполошилась мама.

– Люди растеряны, говорят кто что.

– А что говорят?

– Конец света близок. Вот что!

А когда к власти пришли большевики, начались поборы и реквизиции. Почти все крестьяне Ермаков революцию признали, кроме моего отца и других зажиточных крестьян. В ноябре 1918 года в Сибирь пришёл адмирал А. Колчак. Некоторые из ермаковцев, поддерживавшие Советы, ушли в партизаны. Их сопротивление колчаковцы подавили, а партизан зверски замучили и убили.

В 1920 году Красная Армия, разгромив А. Колчака, вернулась в Сибирь, и власть Советов установилась окончательно. Началась новая эпоха, которая вскоре изменила нашу спокойную жизнь навсегда и подвергла весь народ тяжёлым испытаниям. Но тогда мы не ещё не знали, что нас ожидает и куда повернет река судьбы, и потому тихо плыли по её течению…

Над лугом вечер угасал,

Роса блестела под луной.

серп её лениво зависал

Над свежескошенной травой.

В этот 1920 год в нашей семье родился братик Вася, а мне исполнилось десять лет. После праздника крещения я получил первые сапоги. Моей радости не было конца. Это событие стало для меня настоящим детским счастьем! Ведь ни у кого из моих друзей сапог не было.

– А ну-ка, Мишаня, сынок, примерь сапоги: впору али нет, – отец протянул мне новенькие, сшитые его руками меховые сапоги.

В них после лаптей ногам было непривычно: тепло и уютно. Я тут же выбежал на улицу и долго ещё бегал по снегу, пока отец не поймал меня за шиворот и не затащил домой. А когда мы легли спать, тайком взял сапоги в постель и уснул с ними в обнимку.

В этот год майским вечером я как обычно зашёл в хлев подбросить коровам сена и услышал, что кто-то копошится в углу. Подумал: «Телёнок что ли?». Подошёл поближе и вдруг увидел в темноте блеск чьих-то глаз, а потом и фигуру незнакомого мужчины. Я оторопел. Мужчина прижал к своим губам палец:

– Тссс! Не бойся, я тебе ничего не сделаю, не выдавай меня. Не поднимай шум.

Незнакомец оказался молодым человеком, лет двадцати пяти. Худой, измождённый, грязный и обросший. Глаза его бегали и горели от страха. Губа подёргивалась, он тяжело дышал, будто только что вбежал сюда. От удивления мои глаза округлились, по спине пробежал холодок. Я спросил незваного гостя почти шёпотом:

– Кто ты?

– Каторжанин, беглый.

– Да ну!

– Тебя как зовут, пацан?

– Меня Мишка. А тебя?

– Зови Макар. Мишка, выручи, принеси еду. Я три дня ничего не ел. Только никому не говори про меня.

– Почему это? Может, ты убийца или грабитель.

– Ты прав, я убийца. Кто-то убил мою невесту, а осудили меня. Пробыл на каторге пять лет, а как узнал, что власть в стране изменилась, решил бежать, может, новая власть мне поверит и работу даст. Давненько я иду, пробираюсь в Екатеринбург. Принеси еды, прошу!

Я сбегал в хату, незаметно прихватил хлеб, две картофелины и бегом обратно.

– Мишка, ты куда? – вдогонку крикнула мне мама.

– К телёнку.

Я подошёл к хлеву, озираясь – никого нет. И, выдохнув страх, смело вошёл внутрь. Сердце бешено колотилось в груди. «Вот это да! – думал я. – Настоящий преступник! Это здорово и боязно?»

– Тебя ищут? – задав вопрос, я протянул Макару хлеб.

Он с нетерпением вырвал у меня из рук еду и, откусив огромный кусок хлеба, быстро почти не жуя, проглотил его.

– Бывало раньше такое, искали беглых в Ермаках, – продолжал допытываться я.

Давясь едой, беглец пробубнил:

– Ищут, наверное, но я завтра уйду.

– После революции освобождённых с каторги много у нас по тайге шаталось. Охотники опасались в лес ходить, того и гляди напасть могли да ружьё отобрать.

– Политическим повезло, их освободили.

– Так ты знаешь, куда идти и где этот Катербург?

– Екатеринбург! Знаю, у меня карта в голове есть. Мишка, я сильно устал. Переночую здесь, хорошо? – Макар, уютно устроился на сене, свернувшись в калачик.

Корова Машка с тревогой наблюдая за нами, словно что-то понимая, громко промычала:

– Мууу!

– Тихо, Машка, молчи! – приказал я корове.

Она замолчала и, отвернувшись, принялась жевать сено, звеня колокольчиком на шее. Я забросал каторжанина соломой и побежал домой. А вечером во время ужина поинтересовался у отца:

– Отец, а где находится Екатеринбург?

– Далеко, сынок, зачем тебе?

– Да так, просто спросил.

– На Урале.

– А Урал где?

– Вырастешь – узнаешь.

На следующее утро, как только проснулся, сразу же побежал в хлев, сунув за пазуху еду для своего нежданного гостя. Макар уже поджидал меня, прячась на верхнем ярусе хлева, где лежало сено.

– Я испугался, что ты приведёшь милицию, – спускаясь, сказал он.

– Макар, расскажи мне про свой город.

Он рассказал об Урале, о городе и других местах, в которых побывал. Но вскоре меня позвала мама, и я убежал, а когда вернулся, беглеца уже не было. Тогда же мне подумалось: «Как это, наверное, страшно и неприятно, когда за тобой гонятся, и как тяжело жить без еды и ночлега».