Полагаю, что нарисованная здесь картина верна и подобный диалог между помещиком и комиссионером действительно имел место. Словом, однажды, неожиданно для всех, Значко-Яворский купил у княгини Абамелек ее рысистый завод и стал коннозаводчиком.

Перейду теперь к фактической стороне дела. Так же неожиданно лет за пять до этого завела завод княгиня Абамелек. Для нее в заводе М.В. Воейковой было куплено десять или двенадцать кобыл, и новый завод начал существовать. Однако затея эта быстро надоела княгине, и завод был назначен в продажу. Его купил Значко-Яворский. На первых порах молодой коннозаводчик рьяно взялся за дело. Он сейчас же отправился в Елисаветград и, не приняв еще кобыл и даже не видев их, стал искать производителя. Он приехал ко мне на Конский Хутор посоветоваться, какую лошадь купить ему в производители завода, причем у него было очень «скромное» требование: он хотел приобрести знаменитую лошадь, и не дороже чем за 1000 рублей! Посмеявшись, я сказал ему, что это невозможно, и посоветовал купить серого Гранита завода Емельяновых, лошадь недурную и давшую бежавший приплод в заводе графа Стенбок-Фермора. Гранит продавался в Елисаветграде очень дешево и был куплен Значко-Яворским за 350 рублей. К сожалению, Гранит вскоре пал и Значко-Яворский остался без жеребца. Купленные случайно кобылы оказались недурны: как-никак они происходили из завода М.В. Воейковой и были голицынских кровей. Если бы Значко-Яворский после Гранита купил хорошего жеребца, знал бы лошадь и серьезно занимался делом, он отвел бы от этих кобыл неплохих упряжных лошадей и впоследствии мог бы иметь вполне порядочный маточный состав. Но беда была в том, что Значко-Яворский в лошадях ничего не понимал, а потому купленный им после Гранита жеребец решительно никуда не годился. Это был вороной Рокот (Дудак – Рогнеда), р. 1893 г., завода княгини М.М. Голицыной. Значко-Яворский купил его в Петербурге у знаменитого присяжного поверенного Коробчевского и с гордостью показал мне аттестат. Я должен был его разочаровать. «Что вы наделали, Пётр Аполлонович, – сказал я, – ведь Рокот вам совершенно не подходит! У вас воейковские кобылы, а Рокот того же завода». Затем я растолковал Значко-Яворскому, что М.М. Голицына – мать М.В. Воейковой, что Рокот и кобылы Воейковой происходят из Лопандинского завода. Значко-Яворский очень огорчился, но я его утешил словами о том, что он может крыть Рокотом купленную у меня кобылу Быль и пять-шесть других маток своего завода: Ветряную-Мельницу завода графа Рибопьера, Гильдянку завода Синицына, Нерпу завода Остроградского и других. Узнав от меня, что Рокот не полубрат воейковских кобыл, а только в родстве с ними, Значко-Яворский решил крыть и их. Я смолчал, ибо толковать этому коннозаводчику, что делать инбридинг на голицынских лошадей не следует, было совершенно бесполезно. Уже в то время я несколько раз указывал в печати, что голицынские лошади, обладая несомненной резвостью, не имеют легких, изящных, воздушных ходов. Когда смотришь на бег голицынской лошади, так и кажется, что она везет воз в пятьдесят пудов – настолько тяжел ее ход. Словом, по моему мнению, голицынским лошадям не хватало таланта. При инбридингах же получалось закрепление этих ходов. Я не стал толковать об этом Значко-Яворскому, потому что ясно понимал: он все равно ничего у себя в заводе не отведет.

Действительно, Значко-Яворский поиграл в лошадки несколько лет, затем завод сам собою сошел на нет, превратившись в скопище дешевых упряжных лошадей. Вел свой завод Значко-Яворский безобразно: плохо кормил, не работал молодняк, много кобыл холостело, дохло, а молодежь, которая доживала до четырехлетнего возраста, продавалась на ярмарке даже не в Елисаветграде, а в Бобринце в среднем по 150–175 рублей за голову.

Зачем я описал этот завод? Я сделал это с определенной целью: показать, в каких условиях иногда находились лошади орловской рысистой породы. Ведь завод Значко-Яворского был далеко не исключением. В то время в России было, к сожалению, немало заводов, которые возникали так же. Лошади орловской породы сплошь и рядом ставились в невозможные условия существования, и это, конечно, принесло величайший вред породе в целом. Говорите после этого, что орловский рысак малоконстантен и прочее, как это делают метизаторы. Все они сознательно закрывают глаза на подобные факты из прошлого породы. Чего только не пережила в России орловская порода! То лошадей плохо кормили, то их совсем не работали, а когда начали работать, то применяли варварские приемы тренировки; то вели заводы так, как вел свой завод Значко-Яворский, то покупали производителей с таким же знанием и пониманием дела, как этот коннозаводчик. Словом, за весьма редким исключением орловская порода за все время своего существования пребывала в отвратительных условиях. И несмотря на это, она не выродилась, продолжает существовать и давать таких лошадей, как Крепыш, Эльборус и другие!

Орловский рысак талантливее американского. Движения у него изящнее и разнообразнее, сердца больше, формы лучше. Воспитайте, господа метизаторы, несколько поколений орловского рысака так, как воспитывают своего рысака американцы, и вы тогда увидите, на что способен орловский рысак!

Поездку на завод наследников Д.С. Щербинского я предпринял, чтобы увидеть, а если представится возможным, то и купить знаменитую по своим бегам на юге России белую кобылу Разлуку завода А.А. Терещенко. Разлука (Бережливый – Людмилла), родная сестра известного производителя Пегаса, родилась в 1888 году и была на три года моложе брата. Щербинский купил ее у Терещенко, когда кобыле было четыре года. Она тогда блестяще бежала в Одессе и показала выдающуюся резвость 2.26. Кобыл подобной резвости в то время можно было пересчитать по пальцам. Закончив призовую карьеру, Разлука поступила в завод своего владельца, который вскоре после этого умер. В те годы я уже следил за деятельностью интересовавших меня кобыл и был удивлен, что дети Разлуки не появляются на ипподроме. Я решил съездить на завод наследников Щербинского, узнать, в чем дело, осмотреть Разлуку и постараться ее купить. Я был юнкером кавалерийского училища и, воспользовавшись осенним отпуском, собрался в путь. То, что я увидел в этом заводе, привело меня в ужас и преисполнило скорбью за орловского рысака. Я был еще совсем молодым человеком, а потому особенно близко принял к сердцу трагическую судьбу таких знаменитых лошадей и сожалел о них.

Щербинского я не знал. О нем мне сообщил его бывший управляющий, почтенный старик, живший в имении на покое. Д.С. Щербинский был одним из членов-учредителей Новороссийского общества поощрения рысистого коннозаводства и большим любителем лошади. Ему принадлежал унаследованный от отца завод полукровных лошадей упряжного сорта, где начиная с 1870-х годов рысистая кровь преобладала. Этот завод пользовался известностью на юге, производил главным образом крупных вороных лошадей, и его постоянными покупателями были немцы-колонисты, которых так много в Новороссийском крае. В 1890 или 1892 году Щербинский, не оставляя прежнего дела, купил много интересных лошадей выдающегося происхождения, завел призовую конюшню и создал второй завод, уже чистопородный, с явной целью производить призовых лошадей. Что сталось с этим вторым заводом, я скажу ниже.

Д.С. Щербинский был сыном генерал-лейтенанта С.Ф. Щербинского, бывшего начальника 20-го округа военных поселений южной России и начальника штаба резервной кавалерии. Он родился в 1835 году в городе Вознесенске, где, как известно, во времена Николая I была сосредоточена резервная кавалерия. Первоначальное образование Д.С. Щербинский получил в Одессе, в Ришельевском лицее, после которого был зачислен в Михайловское артиллерийское училище. После блестящего окончания курса в училище он был выпущен в гвардейскую конную артиллерию, где прослужил восемь лет, а затем, из-за слабого здоровья, вышел в отставку и навсегда поселился в своем имении Николаевке Ананьевского уезда Херсонской губернии. Обладая очень большими средствами, Д.С. Щербинский жил широко, но был образцовым хозяином и увеличил свое состояние. Сельское хозяйство было его стихией, и он не довольствовался ведением одной Николаевки, но арендовал еще знаменитую Кантакузовку под Вознесенском, одно из самых больших имений в губернии. Щербинский имел большой вес в губернии и в течение многих лет занимал выборные и почетные должности в земстве. Это был мягкий и гуманный человек, а потому его очень любили местные крестьяне, для которых он сделал немало. Летом он постоянно жил в Николаевке, а зимой – в Одессе, где у него был собственный дом. В Швейцарии ему принадлежала вилла, но он редко ездил за границу. Умер Щербинский в 1897 году в родной Николаевке, где и был похоронен.