Только в одном я не могу согласиться с характеристикой Павлина 1-го, данной Карузо. Он пишет, что коннозаводское ведомство не оценило жеребца и отправило его в Беловодские заводы производить полукровных лошадей, а я считаю, что, поступив так, коннозаводское ведомство именно оценило Павлина 1-го по заслугам, и вот почему. Общеизвестно, что Гринвальд, как кавалерист николаевских времен, любил полукровных лошадей больше, чем чистокровных и рысистых, а потому особенно лелеял Беловодские заводы и усиленно занимался ими. Туда в свое время назначались лучшие лошади, и если Гринвальд послал туда Павлина 1-го, то это показывает, как высоко он его ценил. Разумеется, Павлина не следовало выпускать из Хреновского завода, в этом была ошибка Гринвальда. После всех приведенных данных о Павлине 1-м ясно, почему он сыграл такую роль в заводе Кугушева и вообще на юге России.

Чрезвычайный интерес представляли и заводские матки князя З.Г. Кугушева. Их можно разделить на три группы: казаковские, куракинские и кобылы разных заводов. В казаковской группе было одиннадцать кобыл, купленных у Д.Д. Кузнецова, как мне кажется, после выжеребки 1865 года. Купив Павлина 1-го в 1866 году, а за год до этого приобретя казаковских кобыл, Кугушев показал в заводских книгах приплод только с 1869 года. Поэтому годом основания завода следовало бы считать 1868-й. Но опись Д.Д. Кузнецова указывает более точные сведения, и следует считать, что князь основал свой завод осенью 1865 года.

Казаковская группа кобыл и ее продолжение – кобылы Кузнецова были самыми интересными по породе и формам. Достаточно сказать, что к Кугушеву поступили дочери Ворона – сына Полкана 6-го, Усана – сына Усана 4-го, Непобедимого-Кролика – внука Полкана 6-го, Ловкого – сына Ловкого-Молодца, Любезного и самого Полкана 6-го!

Во вторую группу вошли куракинские кобылы во главе со знаменитой по своему приплоду красавицей Душегрейкой, которая родилась в заводе В.Я. Тулинова и приходилась родной внучкой его знаменитому Горностаю. Остальные куракинские кобылы были не особенно высокого происхождения и во всем уступали кобылам первой группы.

В третью группу вошло всего лишь две-три кобылы, купленные случайно.

Если завод Д.Д. Кузнецова был продолжением завода А.Б. Казакова, то и завод Кугушева был прямым продолжением того же казаковского завода. Благодаря счастливой случайности Новороссия обогатилась лучшими элементами орловской рысистой породы, но, увы, этот молодой и цветущий край не сумел оценить драгоценного приобретения, и дивные кугушевские лошади в какие-нибудь тридцать лет растворились в море полукровности… Заводу Казакова после его продажи Кузнецову трагически не везло: многие лошади этого завода ушли на юг, еще больше попало на Дон в верховые табуны, часть лошадей была уведена в далекую Сибирь. Сейчас, вероятно, и следа не осталось от всех этих знаменитых кровей. Богатый юг сумел заплатить деньги за первоклассных лошадей, но не сумел оценить их. Там была слишком молодая, слишком самоуверенная и недостаточно культурная среда, и она не сохранила драгоценное наследие графа Орлова. Рысистое дело на юге было дело новое, а потому там не нашлось тогда ни фанатиков, ни любителей, ни ценителей лошадей.

Не надо быть генеалогом, чтобы понять, на каком принципе была построена заводская работа князя Кугушева. Достаточно беглого взгляда на состав его завода, чтобы понять: Павлин 1-й, сын Полкана 5-го, и большинство маток в этом заводе имели близко кровь великого жеребца породы – Полкана 6-го, сына Полкана 5-го. На принципе тесного инбридинга были созданы кугушевские лошади, а так как этот инбридинг был проведен на выдающуюся лошадь породы, то результаты получились соответствующие. Кугушевские лошади были так хороши по себе, что о них еще долго-долго после их исчезновения вспоминали старые охотники.

Кроме Подарка, Помпадура и группы кугушевских кобыл в заводе Аркаса, я еще однажды чисто случайно встретил кугушевского жеребца, который тогда был уже стариком. Проезжая по Елисаветградскому уезду, я увидел возле одного имения белого жеребца редчайшей красоты. Его вел под уздцы конюх, и видно было по всему, что эту лошадь холят и берегут. Жеребец произвел на меня сильнейшее впечатление, и я спросил конюха, что это за лошадь. Конюх назвал мне имя, которое я сейчас забыл. Желая узнать породу жеребца, я зашел в контору. Жеребец оказался лошадью завода князя Кугушева, а имение принадлежало товарищу городского головы Одессы г-ну Протопопову. Владелец имения был в Одессе, и тогда я поинтересовался у конторщика, не продадут ли мне эту лошадь. «Что вы, – последовал ответ, – наш барин в нем души не чает, от него у нас замечательные полукровные и рабочие лошади». И много было на юге таких никому не ведомых, но замечательных кугушевских лошадей, которые, подобно их отцу или деду Павлину 1-му, производили полукровных лошадей высоких достоинств. Теперь, увы, все это сметено и уничтожено революцией. Когда люди очнутся, то придут в ужас от того, что натворили, но Полкана 6-го не создадут и потомков Полкана 5-го не воскресят!

Вернусь к заводу Н.Н. Аркаса. Его владелец не жалел денег на содержание завода, лошади у него недурно воспитывались, хорошо кормились, вовремя заезжались и даже несли тренировку. При заводе всегда был наездник. Завод производил хороших по себе рысистых лошадей, которые продавались по хорошей цене. В спортивной литературе 1890-х годов, преимущественно в журнале «Коннозаводство и коневодство», можно найти корреспонденции из Елисаветграда с описанием знаменитой в то время Георгиевской ярмарки. В этих корреспонденциях нередко с большой похвалой говорилось о лошадях этого завода. Ничего выдающегося по резвости и ничего призового Аркас не создал, но я думаю, что в этом меньше всего были виноваты его лошади. Да, Аркас был коннозаводчик, который мог много сделать, но он прошел мимо коннозаводской истины, не заметив ее.

Скажу несколько слов о заводе П.А. Значко-Яворского, главным образом для того, чтобы показать, как не следует вести завод, а равно и заводить его, если не предполагаешь серьезно им заниматься. Значко-Яворский принадлежал к очень богатой семье херсонских дворян, в свое время игравшей значительную роль в этой губернии. Семья была не чужда и коннозаводскому делу: некогда один из Значко-Яворских имел выдающийся завод верховых лошадей, один из лучших на юге России. В мое время представители этой семьи уже обеднели, не играли в губернии прежней роли и были помещиками средней руки. Их богатство, их влияние – все это было в прошлом.

Пётр Аполлонович Значко-Яворский в молодости служил во флоте, а выйдя в отставку, поселился в своем имении при деревне Крутоярке Елисаветградского уезда Херсонской губернии и всецело посвятил себя сельскому хозяйству. Вернее сказать, всецело посвятил себя праздной, а потому довольно скучной жизни в деревне. Хозяйство у него шло кое-как, но недурное имение позволяло все же прилично жить и ни в чем не нуждаться. Значко-Яворский был чрезвычайно добрый, простой и недалекий человек. Небольшого роста, коренастый, некрасивый, он к тому же как-то странно передвигался: можно было подумать, что на суше он чувствует себя хуже, чем на море, и он действительно утверждал, что море – его стихия и только на корабле он твердо стоит на ногах. Нечего и говорить, что он постоянно носил морскую форму. Впрочем, почти все херсонские дворяне носили либо форменные фуражки тех полков, где служили в молодости, либо даже мундиры. И вот этому добродушному и недалекому человеку пришла в голову мысль завести рысистый завод. Лошадей он любил, как, впрочем, и всякий деревенский житель, но решительно ничего в них не понимал. Почему ему вдруг пришла мысль завести конный завод? Думаю, дело было так.

Значко-Яворский осенью сидел у себя в деревне. Погода стояла отвратительная, на дворе была непроходимая грязь, и он, конечно, слоняясь по дому, невероятно скучал. В это время казачок доложил ему, что из Ели саветграда или Бобринца приехал комиссионер. Это было развлечение, и Значко-Яворский очень обрадовался. Комиссионер хорошо выбрал момент – знал, что именно в такую пору будет принят любезно, его выслушают, а может, удастся сделать какое-нибудь дело и заработать хороший куртаж. Выложив сначала все елисаветградские или бобринецкие новости, рассказав, что такой-то помещик столько-то на прошлой неделе проиграл в карты, а такой-то устроил там-то дебош, сообщив цены на хлеб и на скот, комиссионер затем вкрадчиво предложил хозяину выгодное дело: «Пётр Аполлонович, отчего бы вам не купить рысистый конный завод? Вы такой знаменитый знаток лошади, у вас остается столько кормов, а тут всё будут подбирать кони, а потом вы будете их хорошо продавать и класть денежки в карман. А кто лучше вас умеет продать и надуть нашего брата?» Значко-Яворский самодовольно улыбается. «У Бутовича есть завод, у Якунина есть завод, у Аркаса есть завод, граф Стенбок берет призы. Чем вы хуже их? Почему бы и вам не иметь завод и не брать призы?» – «Денег нет», – отвечает Значко-Яворский. А сам думает, почему бы действительно не завести завод, и тогда в скучные осенние дни появилось бы дело: ходить на конюшню, гонять жеребят, делать выводки. А затем уже мерещится ему Одесса, беговой ипподром, призы, кутежи в Гранд-отеле и в «Шато-де-Флёр», а может, и Москва с ее оживлением, шумом и знаменитыми бегами… Значко-Яворский задумывается, а комиссионер, который читает в его душе, как в открытой книге, видит, что клюнуло, и продолжает уговаривать: «Деньги что, пустяки, денег не нужно: дадите вексель – и лошади будут ваши. Ваш вексель – те же деньги, все равно что чек на государственный банк!» – «Сколько просят за завод и кто продает?» – спрашивает Значко-Яворский. «Продается завод княгини Абамелек, – отвечает комиссионер. – Девять кобылиц за четыре с половиной тысячи. Это прямо даром. Целый завод! А княгиня купила этих кобыл за десять тысяч. Поиграла, ей надоело, и теперь управляющему велено завод продать. Вы же сами знаете, у этих больших людей всегда капризы и фантазии». Значко-Яворский решает купить завод: деньги небольшие, он знает, что княгиня Абамелек купила этих кобыл у Воейковой и заплатила за них дорого, цена подходящая, а главное, будет занятие и он перестанет скучать.