Я был искренно рад видеть Сергея Григорьевича, он также находился в приподнятом настроении. Я без конца расспрашивал его обо всех коннозаводских новостях, так как, ведя большую переписку, Сергей Григорьевич всегда был в курсе того, что делалось в спортивных и коннозаводских кругах. С отцом Карузо мы встретились как старые знакомые. Старик приехал из Тирасполя на несколько дней и выразил удовольствие, что застал меня. Это был очень милый, необыкновенно добрый и неглупый человек. Глядя на отца и сына, я думал о том, как мало они похожи. Через несколько минут я был представлен мадам Карузо. Мать Сергея Григорьевича была почтенная старушка, по-видимому боготворившая своего сына, потому что, едва мы уединились в гостиной, она сейчас же начала говорить о нем и благодарить меня за мои дружеские чувства к нему, уверять, как любит меня ее дорогой Серёжа и как он часто меня вспоминает.
Семья Карузо вела в деревне простой и размеренный образ жизни: старушка мать с дочерью беспрестанно хлопотали по хозяйству, Сергей Григорьевич целыми днями занимался у себя в кабинете или же направлялся в конюшню, где неизменный Борис Миронович развлекал его, сообщая разные небылицы о лошадях. Я думаю, что утомленный работой ум Карузо находил в этом отдохновение, а Борис Миронович и не подозревал, что он, помимо трех основных должностей, еще имеет четвертую – развлекать «маститого редактора студбука», как в шутку именовал себя Карузо.
Осмотр завода был назначен на другое утро. Вечером был призван Борис Миронович, и Сергей Григорьевич лично сделал распоряжение о выводке, строжайше приказав, чтобы лошади были в блестящем виде. Шилкин был, видимо, не в духе и что-то пробурчал в ответ. Карузо его отпустил гневным жестом и, едва за ним закрылась дверь, проворчал: «Проклятый социал-демократ!» Это было так неожиданно, что я от всей души расхохотался и попросил объяснения этого прозвища. Карузо ответил, что он действительно называет Шилкина социал-демократом, потому что все эти господа не что иное, как социал-демократы: «Вы увидите, что они натворят, как только получат свободы и доберутся до власти». Я был далек от мысли вступать в политические споры, тем более что политикой никогда не интересовался, но все же заметил, что Шилкин весьма мало похож на социал-демократа, по виду он типичный плут, пройдоха, а по типу – настоящий кабатчик.
Почти всю ночь, как всегда при моих свиданиях с Карузо, мы проговорили о лошадях. Я выкурил при этом несколько сигар, Карузо – бесчисленное количество папирос.
Настало утро. На завод отправились решительно все, даже мадам Карузо, не говоря уже о сестре Сергея Григорьевича Марии, которая тоже очень любила лошадей. В то время в заводе Карузо не было производителя и он рассылал своих заводских маток под жеребцов в Дубровку и Хреновое. Так продолжалось в течение последних семи-восьми лет его коннозаводской деятельности. Маток было четыре или пять. Очень редко они все бывали в сборе, так как постоянно то одна, то другая задерживалась в том заводе, где была на случке. Мне повезло застать их всех в Егоровке. По поводу того, что кобылы Карузо постоянно кочевали из завода в завод, я добродушно острил, что это «завод на рельсах». Карузо в ответ приводил в пример Англию, где якобы делалось то же самое, в чем я сильно сомневался, но делал вид, что верю и одобряю такое ведение заводов английскими лордами.
Любимой кобылой Карузо была Мечта, потом следовали Брунгильда и Потешная 3-я. Балалайку Карузо только терпел, а Арфистку не любил, но держал из-за высокой породы. Это и были те кобылы, которых Карузо оставил для своего завода, только Арфистка была прикуплена в Дубровке позднее. Надо заметить, что, когда Карузо продал мне Балалайку и расстался с Арфисткой, на их место были зачислены кобылы из молодых.
Мечта (Сокол-Ясный – Защита), гнедая кобыла, р. 1894 г., завода А.А. Меншикова. Не бежала. Была куплена в возрасте четырех лет у Меншикова. Оказалась у Карузо одной из лучших по приплоду кобыл, так как дала резвую Мимозу. По себе Мечта оказалась единственной недурной кобылой во всем заводе. Она была гнедой масти и довольно рослая, длинная и низкая на ногах, утробистая и костистая, достаточно сухая. У нее были широкие окорока, правильный постав ног, превосходная спина. Она не была в типе голицынских кобыл, скорее, вышла в яньковских. У Карузо от нее и Подарка родилась очень резвая вороная Мимоза, которая с хорошим успехом бежала в Одессе и показала резвость 2.24. Мечта давала недурных по себе лошадей, а ее дочь получилась замечательно хороша по себе и служила в строю под седлом у брата Сергея Григорьевича.
Потешная 3-я была также гнедой масти и родилась в заводе Карузо в 1894 году от Кирпича и знаменитой Желанной-Потешной (пришла в брюхе матери с завода Родзевича). Потешная 3-я стала первой призовой лошадью, вышедшей из завода Карузо. Класса у нее не было, и она подвизалась только на провинциальных ипподромах. Поступив в завод, Потешная 3-я не дала ничего хорошего. Из статей Карузо известно, как высоко он ценил Желанную-Потешную. Стоит ли удивляться, что когда он вынужден был ее продать в Дубровский завод, то оставил себе ее дочь Потешную 3-ю. Надо отдать справедливость Карузо, он во всех отношениях ставил дочь ниже матери и всегда возмущался происхождением Кирпича, отца Потешной 3-й. Это причиняло ему немалые огорчения, и он говорил, что напрасно изменил своим принципам, пустив Потешную 3-ю в завод. Но тут же оправдывался: «Но ведь она дочь Желанной-Потешной и представительница крови великого кожинского Потешного! Как же можно было не оставить ее в заводе?» Желая подразнить «маститого генеалога», я возвращался к происхождению Кирпича и разбирал его породу. Кирпич был сыном кобылы Атласной, мать которой Азиатка была дочерью никому не ведомого Булата и кобылы вовсе не известного происхождения. «Да, это поистине азиатское происхождение», – трунил я и очень огорчал этим Карузо.
Брунгильда (Завет – Балалайка), серая кобыла, р. 1897 г., завода Карузо. Это была небольшая кобыла, сухая, породная и правильная. Однако ни в одном первоклассном заводе ей, конечно, не нашлось бы места. У Карузо она дала недурных жеребят, а ее сын Брен, несомненно, имел класс и был резвейшей лошадью, родившейся в этом заводе. Он выиграл Большой трехлетний приз в Одессе и сделал тогда версту в 1.36. Брен был сыном моего Недотрога, и случка Брунгильды с этим жеребцом была сделана по моему настоянию. Карузо считал, что Недотрог недостаточно аристократического происхождения, а потому не ценил его и не хотел случать с ним Брунгильду, заявляя, что это мезальянс! Однако результатом этого «мезальянса» явилась лучшая лошадь, рожденная в его заводе.
Арфистка – гнедая кобыла Дубровского завода, дочь Арапника. Она была груба, проста, сыра и имела свиной глаз. Карузо сам возмущался ее экстерьером, но она была внучкой знаменитой Бедуинки, и этого оказалось достаточно, чтобы он держал ее в заводе. Не стоит и говорить, что ничего, кроме уродов, она не дала.
Я знал и других кобыл, которым Карузо давал заводское назначение, но это были кобылы такого рода, что на них положительно незачем останавливаться.
После заводских маток были показаны молодые лошади – шесть-семь жеребят разного возраста. Воспитаны они были скверно, выглядели худыми, как, впрочем, и все остальные лошади завода, ездились мало и произвели на меня грустное впечатление. Я, конечно, не стал расстраивать хозяина и, ограничившись общими фразами, уклонился от точной оценки этих лошадей. Сам же Карузо был очень высокого мнения о своих молодых лошадях и от каждой из них ждал чудес резвости. Мечты, которым никогда не суждено было осуществиться!
Вести завод так, как вел его Карузо, было, конечно, решительно невозможно. Как этого не видел Сергей Григорьевич, я до сих пор понять не могу. Думаю, однако, что он многое сознавал, но молчал, так как из-за отсутствия средств ничего изменить не мог, а расстаться с лошадьми не решался. Завод ежегодно давал солидный убыток, и на покрытие этого убытка уходило все жалованье Сергея Григорьевича, а сам он жил скромнее скромного на свой литературный заработок. Молодежь, за исключением тех кобылок, которых Карузо в будущем предназначал в завод, он из года в год продавал в Одессу некоему Романюку, которого я знал по одесским бегам. Романюк был лихачом в Одессе, потом стал мелким барышником и наконец призовым охотником. У него всегда была конюшня из трех-четырех калек, на которых он сам и ездил. Само собой разумеется, он брал у Карузо лошадей за грош.
