— Либо тебя вскроет, — резонно замечает Юнги, сильнее затягиваясь.

Они говорят ещё два косяка, а потом Йесо отмахивается от такси, вываливаясь в ночную прохладу Сеула и вытаскивая из кармана пачку сигарет. Никотин вплетается в шерстяную вязь натянутой до глаз шапки, оседает на щеках, путаясь со сладким запахом марихуаны.

— Прячься в свою норку, Чимин-а, — выдыхает между горячащими затяжками и впервые за долгое время не прячет довольной улыбки. Чимин наверняка посчитал обороты ключа в замочной скважине. Глупый, будто это спасет его.

Внутри пентхауса свежо. Тут всегда гуляет уличный ветер, впущенный в окно, не оставляя работы кондиционеру. Темнота кусает пятки, лишившиеся защиты ботинок. Запах антисептика щекочет ноздри. Ступени, ведущие на второй этаж, где две комнаты напротив друг друга, не думают скрипеть или подставлять острые углы под мизинцы. Дверь в его спальню наверняка заперта, но Йесо знает, что ключ лежит под кадкой с геранью. Дорожка до комнаты Чимина стелется мягкой периной.

Она скидывает одежду:

куртка — коридор на первом,

шарф — четвертая ступень снизу, шапка — вторая сверху,

свитер — пол рядом с ванной,

лифчик — на засохшей герани, блузку оставить болтаться распахнутой на плечах.

— Проснись, принцесса, — Йесо шепчет куда-то в затылок парня, обнимая разомлевшее со сна тело ледяными ладонями, — помнишь, как ты хотел осквернить моё тело? — придушенный смешок вспугивает сон, прячущийся у изголовья кровати. — Поиграешь со мной, надо мной, на мне? — фраза рвет полумрак спальни.

Колени Йесо и руки, словно вонзенные в простынь булавки, удерживают Чимина в плену. Ей не нужно слышать ответа. Она ставит печать укуса где-то на загривке, то ли помечая, то ли раззадоривая, желая превратить важный шаг её никчемного существования в легкомысленную игру. Чимин, вместо ожидаемого барахтанья и сонного бурчания, оказывается на редкость не-спящим. Ловко переворачивается, подтягиваясь и упираясь лопатками в изголовье, усаживает Йесо себе на бедра. Мучительно долго разглядывает, пальцами сминая тонкий капрон чулок, голову к плечу клонит и только кончик языка, скользнувший по пересохшим губам, выдает хоть какую-нибудь эмоцию.

— Ты в хлам накурилась, — тяжелым голосом прибивает её к матрасу. — Опять.

Йесо кивает и расплывается в виноватой — по её мнению, видимо, — улыбке. Такой вот догадливый муж достался, и как только умудрился заметить, правда? Может, это всё характерный запах травы, которым можно птичек накурить? Ну тогда очень хорошо, что Чимин не птичка. Шею ему не свернет при всем желании, но попытается это сделать, ногтями царапая кожу вдоль линии роста волос.

Пока Йесо губами ищет мочку чиминова уха, тыкаясь всё время в шею, она с тоской думает: «Нет бы спросить, как день провела, не устала ли я?». Чимин по известным только ему причинам ничего из этого не произносит, только пулеметной очередью выдает очевидные факты, например:

— Да ты в говно, Йесо-я, — когда она кладет его руки себе на талию, распахивая блузку окончательно.

И ей бы в пору подкинуть ему ещё красноречивых синонимов для её состояния, свести всё на шутку и позорно сползти с него, но нет. Йесо на него смотрит так, будто не врубается, зачем он играет в новостную службу. Ну, типа, как смс-ка с прогнозом погоды, когда за окном уже три дня град фигачит: спасибо, блять, актуальненько.

Она всё ещё может слезть с него, он почти настаивает на этом, но это же Йесо. У неё всё кривое от позвоночника до причинно-следственных связей, особенно когда она в режиме «Дразнить Чимина — это весело»… смертельно весело.

Йесо ладонью накрывает чужой рот, неловко съезжая бедрами вниз и поднимаясь обратно повыше. Она едва ли может четко увидеть чиминовы глаза сквозь марево опьянения, но чувствует, как тело под ней напрягается, замирает на секунду. Любопытство берет верх, и Йесо повторяет нехитрые манипуляции, получая совсем удивительную обратку: Чимин сжимает пальцами её талию, давит, заставляя в пояснице прогнуться, и вильнуть бедрами вниз, потом обратно. И так ещё и ещё, потом ещё до тяжёлого вздоха Чимина и её неожиданного всхлипа. Внизу живота нервы собираются и завязываются тугим узлом, что в корне разнится с размягченным состоянием от легких наркотиков.

Йесо теряет контроль.

Подставляется под губы Чимина, жмется к нему теснее, отвечает на поцелуи. Её громкое и рваное дыхание глохнет в трещащем звуке разодранного чулка. Блузка смятой гармошкой болтается на локтях, пока чужой горячий язык выводит линию на груди. Йесо не думает и не сравнивает свой прошлый опыт с этим, потому что не может, физически не способна проводить сейчас параллели. Мозг напоминает поджаренную на огне зефиринку, которую Чимин самозабвенно лижет. Проглотит сейчас, она и не заметит. Как не замечает того факта, что её план очевидно идет по одному месту, по которому чиминова ладонь проезжается, вытапливая из её груди кислород развязным стоном.

Мин Йесо — образцово-показательная дочь, лучшая студентка, жена и самая конченая сука, когда кто-то конкретный пытается залезть ей в душу.

Шутка.

Мин Йесо — пустая жестяная банка, которая даже отомстить нормально не может.

***

На следующий день Йесо дурно, липко и мерзко. Она едва вспоминает, что ещё неделю назад шутки ради записалась вместе с Юнги на курс по НЛП преподавателя из Германии. Кое-как чистит зубы, собирает волосы в пучок и себя в толстовку с джинсами, обещает, что начнет трезвую жизнь, если не опоздает на первую же лекцию.

В аудиторию влетает, запыхавшаяся и кидающая извинения на кривом немецком. Взгляд поднимает и… лучше бы опоздала. Где-то между поскрипыванием маркера о доску и движением лопаток, угадывающимся под темно-зеленой рубашкой, ей сворачивает кишки в ленту Мёбиуса. Хотя бы потому, что вчера эти лопатки так же приглашающе смотрели на неё, только вот блузка, путающаяся на бедрах, со смятым капроновым чулком, с поехавшей стрелкой, принадлежали ей — Мин Йесо, а лопатки — Пак Чимину в темно-зеленой рубашке.

Её поспешные шаги драконят акустику аудитории, взгляды студентов — липкие, любопытные — кусают тонкую кость, в то время как её собственный — пьяный, в красной сетке сосудов цепляется за допотопный паркет. А хочется, чтобы за туфли. Зеркальные, хорошо начищенные туфли Пак Чимина, которые в данный момент хочется чуть-чуть забрызгать блевотиной, отчаянием и несколькими шотами водки, что курсировали вместо крови со вчерашнего вечера.

— Если тебе станет легче, то лицо у него было, — Юнги задумчиво замирает, подпирает подбородок кулаком и изрекает, — ну, взволнованное.

Легче не становится. Становится стыдно.

Хочется забиться в тесную кабинку университетского туалета и вывалить тонну желчи в канализацию. Перекумариться. Избыть его из себя вместе с постыдными картинками прошлой ночи, где Чимин языком ласкает её сосок, ребром ладони ведет между ног, а из преграды только её влажное белье.

Блять…

Лицом об раскрытые ладошки бьется. Как? Как избыть его из себя? Вырвать с мясом? уйти к другому? выпить снотворного ровно столько сколько нужно, чтобы не проснуться? поплыть?..

— Ich bin mir sicher, dass du nackt besser aussiehst Уверен, без одежды ты ещё лучше, — горячий шепот низким рокотом неожиданно врывается ей в ухо из-за спины, спустя какое-то время, и Йесо знает — узнаёт — этот голос. Только поверить не может, что уже столько времени прошло, и Чимин оказался почему-то ровно за ней, и почему-то знает немецкий.

— Du spielst mit dem Feuer с огнем играешь, — звучит чиминово предупреждение на выдохе, который по касательной обжигает шею.

Поплыть, да-да, Мин Йесо, лучшая студентка, образцово-показательная дочь, пять минут жена, поплыть, как в первый раз от прожжённого этого взгляда, голоса, выверенного жеста — пальчиком поманил, ать-ать, — поди сюда, моя ты хорошая. И вроде же переболевшая всеми этими клише соулмейтовскими, себя заперевшая в каморке с чучелом, чтоб его рас-так, Дровосека, до черта самодостаточная я-тебе-не-Йесо~я, легко развоплощается в ту самую и «мою ты хорошую», и в Йесо~я. И Пак Чимин-ши вдруг мило «Чимин-а», и голос у него на пол-октавы ниже, а руки выше, чем следует, путаются в подоле задравшейся юбки.