Они смотрят друг другу в глаза, буравят в немом ожидании — кто же одержит верх и первым доберется до живой, пульсирующей мышцы.

Чимин не ощущает ни боли, ни личиночных угрызений совести, зарывшихся в сырную корочку души. В конце концов, не буди лиха, пока спит, не обращает внимания. Он вчера таким был, сегодня таким был, а Йесо все равно ворошит его нутро, смущая чувства.

Где-то на стремительно окисляющейся кайме личности Йесо надрывает связки то, что ещё не забыто, но уже не используется: «Беги, дура, потерю души ты ещё кое-как переживешь, а вот механическое повреждение сердца — нет».

— Разве кто-то из вас виноват? Йесо в своем страхе, а Чимин в желании быть лучшим? — резко сминает чужие эмоции Намджун, стараясь вернуть их диалог в нужное русло.

— Я заколебалась получать оплеухи из-за тебя, — режет сквозь зубы Йесо, не замечая слов психотерапевта.

Щелчок. Короткий укус, едва заметное зализывания саднящей губы, как внезапное проявление заботы от Чимина. Игра на контрастах, где он делает больно, чтобы потом подуть, пожалеть, а она просит ещё и ещё, потому что понимает — ей нравится. Нравится шершавое скольжение языка о язык, Йесо приходится душить в зародыше жалкий скулеж — невозможно от поцелуя чувствовать такое облегчение с правильностью (невозможно от поцелуя чувствовать себя выебанной). Но с ним, кажется, возможным всё.

— Если ты не конченная идиотка, то поймешь, что я оказал тебе услугу, разорвав тогда наши отношения. Я дал тебе возможность пожить, залечить раны, прийти в равновесие с самой собой, но ты… Ты продолжаешь искать виновных вместо того, чтобы найти решение своей проблемы.

Щелчок. Йесо гладит свою скулу чужой кистью руки. Прикрывает глаза, целует в раскрытую ладонь и понимает, что происходящее до отвратительного правильно в своей неправильности. Хочется забить кулаками в его грудь и спихнуть с себя, рыдать и кричать, что так нельзя, но близкая разрядка отупляет и лижет душу похотливым «хорошо ведь, не останавливайся».

— Ты всё время забываешь, что это меня положили на алтарь твоего нездорового желания иметь всё самое лучшее. Меня, у которой за спиной родители, готовые продать дочь и трясущиеся над своей репутацией, изнасилование в пятнадцать и тотальное одиночество. По-твоему, был рядом со мной хоть кто-то, кто сказал бы мне, что я не должна молчать или должна бить в ответ своих обидчиков? По-твоему, у меня был выбор?

Они смотрят друг в друга, не сдаются, даже когда мысли проясняются, а задачи упрощаются. Это не инстинкт между ними вчера был и сейчас повторяется, нет. Это высшее предназначение. Незыблемая константа, на которой держится миропорядок — им суждено быть вместе, потому что сердце пропускает удар в третий раз… у обоих.

Так просто, оказывается, выцарапать щипцами стержневую скрижаль, на которой высечены рукой «нерушимые» заповеди:

Не верь — есть,

Не бойся — есть,

Не проси — есть,

Не люби — провалено.

Одно неосторожное пересечение линий судьбы — и свод правил рассыпается каменной крошкой. Новый оборот колеса Сансары — старая круговерть войны с поправкой на цель «доказать противнику свою не-любовь». Только затем, чтобы вновь разрубить узлы, которые когда-то, кажется, в прошлой жизни, уже рвались на куски и срослись обратно. Только затем, чтобы в конце, где будут ошметки веревок, обнаружить, что их взаимная не-любовь давно уже исключает из себя любое «не». Только затем, чтобы достигнув, наконец, результативной черты, обнаружить себя не сопротивляющимся, а прижимающим к себе ближе своего человека.

— Третий круг?

— Третий.

— На любовь?

— На любовь.

И под деревянный хруст колеса судьбы их взвинчивает азартом и нездоровой радостью от нерушимого обещания продолжать схватку. Несмотря на то, что итог обоим давно известен: быть вместе, ненавидеть вместе, любить вместе-обоюдно. Каждый из них слышит последний щелчок жизненного пазла — больше никогда не придется существовать вхолостую; ещё не любят, но уже влюблены.