— Проблема не в тебе, а во мне? — у Йесо сахарно скрипит на зубах так громко, что аж слышно Чимину.

— Бинго.

Мозг у него не успевает обработать информацию, принять и отложить в кладовые опыта. Только выброс адреналина примиряет с ситуацией, чертовски неожиданным раскладом и игрой на грани фола. По диафрагме прокатывается щекотка зарождающегося смеха, но Йесо, к сожалению, отмирает и двигается навстречу его потрёпанным телесам, умостившимся на подлокотнике дивана.

— Возможно ты прав, — говорит ему Йесо, пока радужки её глаз темнеют до цвета перезрелой вишни, а графитно-черные зрачки цепляются маячками за эмоции на чужом лице. — Но лучше уж быть в беспокойстве и подальше от тебя, чем с тобой. Улавливаешь к чему я клоню?

— Я вижу только, что мы ходим по одному и тому же кругу, — предельно честно и исключительно невыразительно отвечает Чимин, зато прямо в глаза и не дёргаясь. — И, знаешь, в данный момент уже как-то похуй, как разорвать его, лишь бы поскорее.

— Согласна.

Чирканье зажигалки звучит, как аксиома: «вот сейчас всё станет на порядок лучше». Затягивается ядом, как кислородом и предлагает ей:

— Обсудим детали расставания?

В самом конце, когда они договариваются об условиях, выкурив на двоих десять сигарет и поделив между собой треклятые кофейные чашки, на изнеженную мякоть чиминовых губ падают её, обращаясь магмой. Связанные взглядами, они лезут в общую петлю. Губы о губы. Липнущий к коже пунктир мурашек поднимает волосы у загривка. Грязно, мокро смешиваются кислородом из легких друг друга.

Тишину распарывает звук падающего предмета: две ноги, две руки и бедовая вихрастая голова прикладывается затылком о пол — опредмеченный Чимин картинно растягивается на дощатой горизонтали, будучи смятым под тяжестью тела Йесо. Он почти уговаривает себя не открывать глаза, дабы не проследить маршрут на коже, чтобы не видеть, как та, другая Йесо, знакомая ему незнакомка, тоже на грани, как лицо у неё меняется и зрачки блестят масляно. Или не меняется, или за веками пусто, или податливая кожа лица под его пальцами — следствие некроза, и сейчас вот начнут отваливаться куски.

Страшно.

Руки, эти её дурные руки впиваются в его плечи, притягивают к себе ближе, пока язык оставляет влажный след на шее, а бедра проходятся по стояку в штанах. «Не отвалится», — злорадная мысль гонит кипяток к низу живота, — «ничего у неё не отвалится». Чимин перестает терзать гадкий аппетитный рот, чтобы начать терзать знакомые нескладности и угловатости, торчащие кости, мягкую кожу, и, наконец, успокоиться на животе у кромки джинс.

Чимин на мгновение начинает уповать на то, что перед смертью — окей, тягучим пролонгированным актом агонии — не надышишься. Надо отпускать, пока не поздно. Альвеолы будут бесконечно впитывать тугое масло кислорода, а челюсти с давлением в сотню бар будут раз за разом смыкаться на её птичьей шее. Мгновение беспомощности в лимбе.

Снова и снова.

Поэтому он разжимает губы, чтобы:

— Ты пожалеешь об этом, — пальцы наглаживают промежности сквозь слои ткани, — Йесо, лучше бы нам остановиться на этом, — ребром ладони условно разлиновывает доступные границы выбора на джинсовом шве, доводя свой мозг или то, чем сейчас думает Чимин, до колотящего пыщ-пыщ и ядерного метания искр.

— Лучше бы нам было и не начинать, — душным голосом отвечает Йесо, прижимаясь к его паху сильнее.

Это очень плохая идея, но находясь так опасно рядом, он каждый раз забывает себя.

А его сердце пропускает удар…во второй раз.

***

Утром Йесо буравит стеклянным взглядом журнальный столик в кабинете психотерапевта, пока чиминовские объятия сжимают кольцом Сатурна. Знай Намджун о том, сколько правил они вчера нарушили, стал бы их так интимно прижимать к друг другу? Она принимает тяжесть чужого подбородка на своё плечо и отслеживает рой мурашек, кочующий от лопаток к шее. Чимин улыбается куда-то в затылок, Йесо его улыбку слышит и в горячечном бреду она кажется ей сердечным щелчком.

Щелчок (кла-а-ц). Чимин набирает темп, крадет губами её стон. Пальцами оттягивает чашку бюстгальтера и ведет ногтем по груди вверх-вниз, пока её сердце покорно следует задаваемой траектории. Она просит его ещё, помогает ему, задыхаясь от спешки и жажды.

Намджун просит быть откровенными и высказать друг другу всё. Йесо рассыпает горькие смешки по полу, пока под языком закипает прошлая ночь — куда уж откровеннее-то?

— Чимин, расскажи нам, что ты почувствовал, когда узнал о произошедшем с Йесо в школе? — просит снова Намджун, запуская давно отработанную цепочку рефлексов-желаний: убежать, как можно дальше, залить полбутылки алкоголя в себя, закрыть уши и уснуть подальше от всего.

Она хочет трусливо сбежать, но понимает — не выход. Кое-как разлепляет глаза, в которые словно песка засыпали, пока Чимин нарочно (ли?) ведет ладонью по её животу, носом линию на лопатке оставляет и обжигает горячим дыханием загривок. Слишком много триггеров лепит ей на спину, заставляя гематому в мозгу — постыдную ночь, когда сама пришла, сама на полу отдалась, — пускать метастазы дальше.

— Я, — тормозит ещё на старте Чимин, облизывая пересохшие губы, — почувствовал злость.

Щелчок. Йесо до хруста позвонки выгибает, ногтями в чужую кожу впивается и отзывается синхроном на каждое его движение внутри неё. Чимина рвет изнутри от желания сделать ей больно, лишь бы она прекратила, иначе он её не отпустит, но Йесо вновь подается вперед, насаживаясь на его член. Стонет хрипло ему в ухо, пуская вниз по позвоночнику электрический ток.

— Меня разозлила её слабость, — отвечает Чимин на логичный вопрос «почему?». — Какой надо быть дурой, чтобы не сообразить использовать их же оружие против них.

И Йесо закономерно рвется вперед, чтобы… что? разорвать ногтями Чимину лицо? вздохнуть свободнее, полной грудью? отделаться от липких картинок секса? Все попытки становятся пустой тратой ресурсов, потому что Пак с силой вжимает её в себя, царапая себе грудину девичьими лопатками. Он путается в её волосах и шепчет тайно, сокровенно на ушко свое «потерпи», а ей слышится тягучее «злость, как хочу тебя».

— Каким образом? — спрашивает Намджун, вырывая их из интимного в колючую реальность.

— На тех фотографиях не только она, но и они. Мы живем в Корее, где любое отклонение карается социальной смертью, а значит, тут легче всего перевернуть игру. Выйди на улицу, в интернет, на телевидение и заори: «Они изнасиловали меня, мне всего лишь пятнадцать, а они разослали мои снимки везде. Они — мои сонбэ — распространяют детскую порнографию и порочат мою репутацию, выставляя меня шлюхой, в то время, как сами взяли меня силой, опоив наркотиками», — Чимин пальцами собирает её волосы, касаясь костяшками кожи шеи, перекладывает их на плечо и шепчет в ухо укоризненное:

— Но ты глупая трусиха, которая всё время выбирает убегать. Правда?

— А ты? — резко оборачивается Йесо. — А ты не трус? Так сильно боишься проиграть Сокджину, что сломал себя. Думаешь, твое маниакальное желание всё структурировать — это просто врожденный дефект? Я тебя умоляю, — кривит губы и с наслаждением отмечает, что попала в яблочко. В самую сердцевину, где почерневшая мякоть и черви, обгрызающие зернышки. — В своем тупом желании победить человека, которому просто не повезло с родителями, ты превратился в тирана.

Перед Йесо вдруг проявляется совершенно другой человек — исчезает спокойная и нарочитая расслабленность, свойственная ему неторопливая пластика движений. Чимин кажется растерянным, если не испуганным. Это обескураживает. Ни разу Йесо не удавалось его испугать. Разозлить и выбить из равновесия — сколько угодно; довести до ледяной агрессии, до желания сжечь её вместе с целой улицей — без каких-либо проблем, иногда и вовсе без усилий. Но страх?..

Память услужливо подкидывает воспоминание.

Щелчок. Чимин смотрит на неё снизу обеспокоено и немного испугано, снова предлагает остановиться, не совершать ошибку, а сам через секунду целует запястье, пальцами заползает под свитер. Йесо утробно хихикает и бьет его хребтом о пол, обозначая свой ответ — здесь и сейчас отступать никто не будет, но спасибо за беспокойство. Она снимает с него кофту, проводит пунктирную линию языком вдоль туловища, совершенно несвойственно ей дразня его на грани между желанием и откровенной похотью.