«Три, два, один…замри! Теперь ни в коем случае нельзя бежать, Йесо. Я — зверь, ты — предмет охоты».

Чимин исцеловывает голодным взглядом кожу в месте яремной вены, якорится на блядских родинках за ухом. Три в ряд — многоточие, метафора каждой их встречи-стычки, которую Йесо носит на себе. Захочешь нарочно рассыпать — никак не получится. Он тянет и тянет из Йесо нити, распуская её эмоциональную броню, как свитер, который пожрала моль. Пряжа складывается неопрятной гармошкой, обнажая уязвимое существо, которое хочется добить из жалости: всего один влажный поцелуй, и её черно-угольные глаза закатятся глубоко под веки. Чимин знает — он за ней следом распадётся на атомы, если шагнет в это болото. Им остается всего пара сантиметров, после которых дальше уже нельзя назад, контрольный рубеж без возможности сохранить прогресс.

Он гладит запястье до локтя, проводит пальцами по девичьему горлу, нащупывает под ладонью вену и отнимает почти дотлевший окурок, чтобы затянуться химозным дымом и опустить бычок куда-то в бокал с недопитым белым. Йесо разлепляет губы, с шумом втягивая воздух внутрь, и Чимин смотрит, покоренный и зачарованный. Чимин промаргивается, расцепляя звено хлипкой цепи из ненадежного сплава сахарной похоти с зависимостью, чтобы:

— Не хочешь уйти?

…приоткрыть дверь, дать узкое пространство для выхода на своих двоих.

Йесо хрипит. Смеяться не получается, потому что связки пережимает вязким желанием и, вообще, это лицо не привыкло к смеху — от него ему больно. Оно умеет стрелять из-под ресниц, коротко улыбаться, если совсем припрет; заниматься каннибализмом, отгрызая от губ подсохшие чешуйки. Йесо гогочет, запрокидывает голову и мотает туда-сюда, словно потрепанная марионетка. Дергает пальцами пуговицу на фиолетовом воротнике рубашки и чувствует, как сдается:

— Я устала убегать, сегодня сыграем на твоих правилах, Чимин-а.

Привычнее для Йесо было бы долго бегать вокруг да около волком, нарезая бессмысленные восьмерки в цикле «бей или беги: повторять n раз до окончания программы»; запнуться о какую-нибудь мелочь и забить в итоге урода ржавой арматурой, чтобы стать эпицентром кровавой инсталляции. Вот это было бы логичным поведением Йесо, а происходящее сейчас — против логики, против привычного цикла. Ошибка программы?

Чимин задумчиво смотрит хищным зрачком, гадая пару секунд, что оказалось сильнее — биология соулмейтов или ненависть, и докуда на самом деле простираются границы их власти друг над другом. Можно поставить точку прямо сейчас, выждать, чтобы после загнать под ребра ядовитым шипом «а вот помнишь, ты сдалась?». Можно позволить забыть всё, как кошмарный сон, привести в чувства, пожалеть, сберечь то, что осталось от Йесо.

А можно взять за волосы и опустить под воду, заставить почувствовать всё до конца. Изрезать памятью их совместного прошлого, вогнать в сомнения по локоть. Держать силой, пока в легких не закончится кислород. Дать утонуть на долю секунды, а после вырвать со дна и пожалеть так, чтобы запомнилось, чтобы стало легче, чтобы перегнившие отходы памяти вылились наконец и позволили ране затянуться исцеляющей коркой.

Забота на грани вивисекции.

Чимин не дурак, он понимает и читает все её триггеры на уровне чувств. Он может помочь, но на их общее несчастье умеет помогать, только выкручивая ручку триггера дальше красной отметки «maximum». Он подается вперед, цепляет пальцами подбородок, заглядывая в её, влажные от выпитого и испытанного за вечер, глаза, которые транслируют нетипичную мягкость — обманный маневр, двойное дно, за которым всё тот же богатый арсенал непрошеных мнений и страхов.

— Ну, хор-р-ро-шо, Йесо-я, — давит улыбку в её губы, расцепляя их языком. Чимин целует её мокро, глубоко, требовательно, до сдавленного писка ему в глотку. Наслаждается, долгожданно забываясь и чувствуя, как тиски, плотно сжимающие грудину, расходятся.

Йесо ногтями ковыряет кожу на его шее, мнет идеально выглаженную рубашку и скидывает фиолетовый пиджак на пол. Чимин чувствует, как её подсознательно всё ещё колотит от страха, как она сама себя же загоняет в клетку с шипами внутрь, и решает помочь: лучше сейчас он окунет её в мазут страхов, с соулмейтом всё равно будет проще, как лопнуть нарыв, под которым зеленый и густой гной.

Он сгребает её руки и заламывает прямо на столе. Ладонь опускает на спину, принуждая грудью упереться в деревянную поверхность, оглаживает частокол позвонков, наслаждаясь цветовой гармонией: фиолетовый бархат платья и его фиолетовый костюм в ржавом свете рассвета. Чимин добирается до затылка, замирает на секунду и опускается торсом на беззащитное тело под ним, придавливая весом, жилистые ноги, затянутые в брюки, насильно разводят чужие колени в стороны, раскрывая Йесо для него:

— Мы не будем спешить, — тихо на ухо, выдохом через нос, и короткий кивок в ответ.

Чимин гладит её плечи, стаскивая до локтей края платья, губами оставляет горячий влажный след на спине. Запах её тела льется в его ноздри, забивается тяжелыми нотами кардамона и сладкого граната. Чимина основательно рвет на куски. Йесо хочется резко, до больных вскриков, без прелюдий — он слишком долго ждал. Мнет пальцами кожу, пальпирует ребра, забирается под бархат, оглаживая живот и кусает в загривок резко, заставляя её издать звук.

— Я где-то читал, — Чимин заполошно дышит в ямочки на девичьей пояснице, — что клин клином выбивают, — он предупреждает, цепляя подол платья и поднимая его выше, чтобы смять в ладони ягодицу до красных отпечатков. — Так что плачь, кусайся, кричи…очищайся, Йесо-я.

Отодвигает край белья, давя в себе вскрик — фиолетовое кружево опускает забрало и давит на язык, чтобы, наконец, с чистой совестью назвать её хорошей девочкой. Чимин едва контролирует силу, надавливая на клитор, и видит, как дергает тело, отзывается непроизвольно на незнакомые ощущения. Он пальцами другой руки путается в её волосах, скользит вдоль скулы и заползает в горячий рот. Йесо кусает фаланги до глубоких следов, стонет, гнется, всхлипывает, топает ногой по полу, но всё равно вылизывает подушечки, втягивает их, сосет, позорно прикрывая глаза. Она не знает, что надо делать, действует подсознательно и через силу, огибая свои страхи.

Чимин дышит рвано и тяжело, ему каждое прикосновение пахом к её бедрам отдается электрическим током. Балансировка на острие ножа, где одна граница — «разрушить имеющиеся триггеры», а вторая — «наворотить новых», выносит его за скобки реальности.

Сглатывает вязкую слюну и входит смоченными пальцами в Йесо. Мягко, аккуратно, но с нужным градусом напора, чтобы создать правильный эффект силы и эмоций. Он двигается в ней неровно, прислушиваясь к реакции. Йесо скребет пальцами дерево, бьется тазовыми косточками об край столешницы, желая сбежать, а после сама же насаживается, помогая Чимину, и всё время стонет. Сначала жалостливо, почти умоляюще, потом густым и утробным стоном, а под конец и вовсе переходит на предоргазменный хрип. Чимин считывает ещё не сокращение мышц, его преддверие, на анемичном профиле лица. Сковывает пальцами свободной руки её талию, тянет на себя, выгибая руку под неестественным углом, чтобы в пик чужого оргазма упереться членом меж раскрытых и влажных бедер.

Йесо позволяет ему поймать удивление в своих глазах, проступившее в тот миг. Мгновение схлопывается на её развязном стоне. Чимин отпускает её только лишь для того, чтобы развернуть и усадить на стол, заглянуть в лицо полноценно. Черты заострились, стремительно и необратимо, он позволяет себе ухмыльнуться уголками губ и процедить сквозь зубы:

— Теперь я хочу видеть всё.

Руки опережают мысли: он задирает платье до живота, целует грудь, кусает соски, отпечатывает фиолетовым следы пальцев на белой коже. Йесо обжигает дыханием шею, скрещивает ноги у него на пояснице и дышит хрипло, выдергивая пуговицы из рубашки. Царапает ногтями его торс и требует большей близости. Происходящее напоминает гонку, где Йесо отчаянно желает поскорее догнаться, получить заветное облегчение от связи с соулмейтом и перетерпеть ужасы, застрявшие отсыревшей костью в черепушке, а Чимин…Чимин хочет контролировать, выдавая облегчение дозировано и на своих условиях.