Саша!Тодд, Яр!Ловетт

Бьющееся в голове «убить» застилает весь мир.

Судья, отправивший его на каторгу, заслуживает смерти, разве не так? Судья, ставший причиной смерти его жены и дочери; судья, разрушивший всю его жизнь, судья, который так веселится сейчас и продолжает разбивать чужие судьбы, судья, который…

Алекс бритву достаёт, готовясь рвануться с места и…

Его осторожно трогают за руку.

— Не надо, — шепчет худой мальчик с синяками под глазами. — Он не заслуживает того, чтобы тебя опять арестовали. Не надо.

— Да кто ты? — Алекс раздражённо выдёргивает руку из тонких, но цепких пальцев.

Оглядывается — судья уже отходит. Ччёрт. Не вышло. Алекс, рыкнув, прячет бритву в карман — никто не заметил даже. Кроме этого…

— Тебе чего надо вообще? — неприветливо бурчит он. Мальчишка глаза опускает.

— Ты меня не помнишь. Я… жил с вами рядом. Раньше. Когда… когда ты жил.

— Когда я жил, — невесело хмыкает Алекс. — Зришь в корень.

— Не надо его убивать, — тихо говорит мальчишка.

Алекс морщится, разглядывая его — не такой уж ребёнок, как показалось сперва, просто ужасно худой. И, очевидно, достаточно взрослый, чтобы сейчас начать читать проповедь о прощении и…

Пальцы невольно находят бритву.

— Не надо вот так, — мальчишка слабо тянет его за рукав, предлагая идти за собой. — Лучше… лучше после. Продумав всё. Не перед публикой. И жить потом… Я помогу тебе, хочешь? Придумать способ. А сейчас… прошу, уйдём, на тебя смотрят…

Алекс моргает.

И идёт послушно за ведущей его тонкой рукой — у него нет ни подобия планов на жизнь, ни малейшего представления, как жить её теперь, после всего; голова кипит от городского шума и необходимости просчитывать наперёд хоть что-то. Кажется неплохой идеей просто пойти за кем-то, кто его знает и выглядит достаточно уверенным.

Когда мальчишка приводит его к родному дому, Алекса передёргивает. Мальчишка глаза прячет:

— Я… знаю, ты тут… здесь теперь мой дядя. Мясник. Не помнишь его, наверное? И пирожковая, я там работаю. Но верхняя комната свободна, ты можешь там… хоть бы и цирюльню открыть? Временно, пока ещё не решил, как лучше…

Алекс стискивает зубы.

Алекс остаётся.

Мальчишка, назвавшийся Джаредом, исправно таскает ему газеты, зазывает клиентов и просто заходит посидеть, когда есть время — редко, он с ног сбивается в грязной пирожковой, давно уже не пытаясь воевать с тараканами. Мальчишка на Алекса смотрит, как на чудо, и неохотные рассказы про годы на каторге слушает с широко распахнутыми глазами.

Алекс пытается не срываться — пытается сделать вид перед всеми, что обо всём забыл и всех простил, что жаждой мести не захлёбывается; Алекс только перед Джеем может рычать и стискивать кулаки, мечтая лишь стиснуть пальцами шею судьи.

Джей тихо просит быть осторожным. Алекс не знает, хочет он его ударить за это или обнять — единственный, кому есть до него дело, этой тихой заботой выводит его из себя.

Чиркнуть бритвой по горлу мясника оказывается так легко — в мареве ненависти, в громе осознания, что и мясник причастен к его разрушенной жизни, что он написал донос, что он

так

легко

сломал

жизнь

ради

чёртового

дома.

Джей, будто почувствовав что-то, заглядывает к нему слишком вовремя — и застывает на пороге, вздрогнув от капель крови, попавших на его лицо и руки. Смотрит, задыхаясь, — на Алекса, на труп собственного дяди.

Алекс бритву сжимает, пружинится готовым броситься зверем. Сердце колотится в ушах. Если он хоть звук издаст, хоть дёрнется звать на помощь…

— Там… в подвал. Его надо в подвал, — Джей сглатывает тяжело. — Мясорубка. Она… справится. Давай. Я помогу. Никто не узнает.

И шагает к трупу, деловито поддёргивая рукава.

«Видишь, я не зову на помощь, я руки тобой-с тобой-ради тебя мараю, я сам в пролитой тобой крови, поверь-убедись-доверься, я знаю, что делаю, и мне плевать на закон, мораль и бога, я на твоей стороне, с тобой

(т в о й)

и ничто

этого

не изменит».

Алекс убирает бритву, подхватывая тело под мышки. Джей смотрит уверенным ясным взглядом, и у него дядина кровь жутковатым узором капель раскрашивает лицо.

У Алекса дрожат руки.

Джей ручку мясорубки крутит так спокойно, будто это очередной неудачливый кот.

Джей всё делает сам: одежду мясника сжигает, оттирает пол от крови, пока Алекс сидит и на руки свои смотрит, будто видя впервые.

Алекс не сомневается. Алексу легче внутри от этой капли мести. Мясник — не судья, но и он виновен. Он заслужил.

Просто Алекс никогда ещё не убивал раньше.

Джей вдруг оказывается перед ним уже без рубашки, и так он ещё более худым и маленьким выглядит, чем всегда. Джей смотрит выжидающе — он сам уже кровь с рук и лица смыл давно; напоминает:

— Тебе раздеться нужно. И отмыться от… этого.

Алекс кивает, оставаясь сидеть. Джей, вздохнув, на колени опускается перед ним и начинает расстёгивать залитую кровью рубашку. К бедру вдруг прижимается щекой, в глаза заглядывает по-собачьи преданно:

— Я люблю тебя, знаешь? С детства. Ещё тогда. Мне плевать, перережь хоть весь Лондон, я буду с тобой.

Алекс вздрагивает, впервые на нём фокусируясь. Джей прижимается губами к его окровавленным пальцам.

Алекс берёт его той ночью, окончательно с-о-б-о-й пачкая, — до боли нежно после того, как пару часов назад они тело по лестнице тащили, убийственно близко после того, как он полтора десятка лет на каторге не касался никого так.

Джей на его Бетси похож лишь отдалённо — волосы тёмные да кожа бледная, ничего больше, все повадки, движения, звуки, черты и н ы е — и это, наверное, хоть немного даёт забыться.

В нём. В его осторожной нежности. В немом стоне-крике на тонких губах. В прикосновениях почти жадных, в том, как он льнёт всем телом, и гладит иссечённую шрамами спину, и выгибается, и…

Джей п о с л е засыпает, клубком свернувшись под боком. Алекс в потолок смотрит, рассеянно гладя его всё ещё перепачканные кровью волосы.

Алекс пытается найти в себе что-то, что способно ещё любить.

Не находит.

Джей ухитряется поставить дело на поток; Джей лепит свои пирожки так же легко с человеческим мясом, как раньше с обычным, бойко торгует, заманивает клиентов Алексу, и…

…некоторые из них не уходят. Вот и всё. Так легко.

У них даже деньги появляются — и вполне легальные, за пирожки, и с продажи того, что Джей вытаскивает из карманов неудачливых клиентов.

Джей светится, спит всё так же тёплым клубком у сердца и ночами шепчет украдкой, что счастлив и любит-любит-любит. Что уехать бы хотел. Что теперь они могут — просто уехать куда-то, где небо не серое, где люди не такие, где дышится легче.

Джей добавляет каждый раз, видя, как Алекс мрачнеет: «После того, как ты отомстишь судье, конечно».

Джей как-то ночью тихо всхлипывает, проснувшись, и шёпотом просит за руку его взять, прижимаясь ближе и скороговоркой объясняя, что ему приснился дядя и прошлая жизнь и он боится, боится, боится, что всё это догонит их снова. Джей так привычно уехать просит, забывая добавить привычное же «после твоей мести».

Джей снова забывается беспокойным сном, крепко держа его за руку.

Алекс задумчиво гладит тыльную сторону его ладони большим пальцем. В уголке мёртвого сердца что-то ещё, кажется, способно гореть — или, может, мальчишка своим теплом немного растопил лёд.

Алекс думает, что, может, когда огонь мести будет залит кровью проклятого судьи и перестанет затмевать собой всё, — может быть, вдруг, кто знает, — в этом уголке пробьётся что-нибудь, хотя бы отдалённо похожее на любовь.

Алекс на это

почти

надеется.

========== Лекция ==========

Комментарий к Лекция

(студенческая ау)

— Саш.

Саша делает вид, что полностью погружен в лекцию. Тогда на его плечо наваливаются костлявой, но увесистой тушкой и стонут в ухо:

— Саш, я так спать хочу.