Бесполезно — музыка разгоняется, голос за спиной плетью хлещет по нервам, и Саша вздрагивает, выпрямляясь. «Ты актёр, ты актёр, тыактёртыактёр…» — он раскачивается быстрее, губы кусая, но поздно — начинается ссора, начинаются его слова, и с первых строчек Саша понимает, что снова летит под откос.

Ярик подходит ближе, в глаза смотрит, во взгляде — немая просьба, и Саша взял бы себя в руки, если бы мог. На несколько секунд получается даже; Саша поёт «Ты это сам сделал, сам виноват, слышишь?» и мельком думает с горечью, что Ярик действительно сам настаивал, только вот от этого кричать на него ничуть не легче и вынести от него яростное «Прочь!» не легче. Саша отшатывается невольно, отворачивается и уходит на край сцены. Горло пережимает невидимой удавкой. Ещё немного. Он сможет. Рискует оглянуться на Ярика — тот смотрит всё так же, и Саше чудится отчаянное «Держись!». Записанное пение апостолов даёт возможность передышки. Саша просто пытается дышать.

Три, два, один…

Взрыв. У Ярика в глазах отчаяние нарастает; оба они теперь, кажется, с горы летят. Саша его в плечо обвиняюще тычет (наверняка больно, чёрт), будто со стороны наблюдая и за собой, и за ним, голову в плечи втянувшим, и понимает — не справляются. «Ступай же прочь!» бьёт пощёчиной. Сашу снова несёт.

А Ярик просто смотрит. Саша кричит ему в лицо, едва удержавшись, чтобы щеки не коснуться, за плечо встряхивает вместо этого — Ярик просто мотается, блин, какой же он хлипкий, — кричит бессильно, совсем потерявшись уже, где он, где Иуда, разворачивается, чтобы уйти и оставить этого вот в очередной раз себя наизнанку выворачивать…

Ярик вдруг отмирает и обхватывает его руками, будто пытаясь удержать.

Внутри всё переворачивается. Саша замирает на долгое мгновение. Боже, мелкий, какого чёрта творишь, так же не договаривались, зачем же так? Саша почти готов, плюнув на режиссуру, сюжет и логику, действительно просто остаться — почему бы один раз Иуде не быть предателем, почему бы хоть раз не сделать так, чтобы это недоразумение не растворилось с концами в своей коронной молитве, он же ещё после вчерашнего никакой, куда ему Гефсиманию, совсем себя не жалеет…

Саша сбрасывает его руки, отталкивает и почти бегом ретируется за кулисы, лишь бы не передумать. Оглядывается. Ярик остаётся стоять, чуть пошатываясь и нервно перебирая по воздуху пальцами, и каким-то образом ощущается невероятно одиноким — несмотря на музыкантов, несмотря на толпу, несмотря на хор апостолов в записи — одиноким и потерянным, будто это действительно его единственный близкий человек бросил, будто это его убьют вот-вот по странной воле свыше, которую он даже не понимает, но готов идти покорно на заклание. Очень хочется вернуться. Саша остаётся наблюдать, устало прислонившись к стене и не загадывая наперёд, как петь после этого самому.

Это он-то про «разделять» говорил?

У Саши голос позорно пропадает, когда он после «Гефсимании» пытается «Ярослав Баярунас» выговорить. У Саши ноги ватные, и он застывает на краю сцены, не зная, как сделать шаг, и не решаясь подойти — как тогда, после спектакля, после полноценного предательства, а не просто ухода.

Кажется, не спасло их отсутствие поцелуя. Сашу — Иуду — не спасло.

Яр ему машет, подзывая к себе, — раз, другой, и Саша честно пытается взять себя в руки. Подходит к нему, замирает в двух шагах (хочется не то сбежать, не то на колени бухнуться, не то к себе прижать — он сам не знает и не делает ничего) и бормочет какую-то ерунду, бессвязное «Я… это… пошёл и вот… я… собственно говоря, пришёл…», сам себя едва слыша. Ярик, вот же сверхчеловек, ещё говорить связно ухитряется. И не шатается почти. И… сам к нему подходит, окончательно из головы выбив обрывки мыслей, которые там ещё оставались.

Ярик прижимается на пару мгновений, мелко дрожа; Саша, пожалуй, держит его чуть дольше, чем надо — Ярик уже отстраняется, щекотно выдохнув в ухо, а Саша руки не сразу соображает разжать. Хочется сказать что-то такое, хорошее, душевное, хотя бы «спасибо» то же — или «прекрати умирать» — но чудовище это слова вставить не даёт, хлопает по плечу и испаряется за кулисы. «Фигачь свои хиты», легко сказать! Саша включается в музыку только потому, что песня эта до автоматизма доведена, и то фраза «как всё это понять» звучит до унизительного растерянно. Петь, впрочем, про «в смятении моя душа» и «схожу с ума» сейчас, как никогда, в тему.

Остаток концерта Саша не может отделаться от ощущения чужих дрожащих плеч под руками и молится неизвестно кому (сейчас бы молиться после роли Иуды), чтобы всё закончилось хорошо. Ярик выглядит всё более усталым — и поёт всё отчаяннее, будто это не у него едва хватает дыхания и сил, чтобы просто держаться прямо и ходить через всю сцену, будто это не он норовит сгорбиться, упираясь руками в колени, и за микрофон цепляется так, будто пытается за него держаться, будто не у него голос севший и подохрипший, когда он говорит, а не поёт. Саше вблизи видно слишком хорошо, что друг загоняет себя планомерно и целенаправленно, не в состоянии уже остановиться, чтобы не упасть — Саша окончания концерта ждёт и боится, не зная, что будет после. Снова кровь из носа? Обморок прямо на поклонах? Ещё что похуже? Может, маякнуть кому, чтобы «Скорую» заранее вызвали?

Ярик жмёт его руку на «Vivre à en crever» слишком крепко для потенциально умирающего, и у Саши — преждевременно — кружится от облегчения голова. Всё, выжили — Ярик выжил — и осталась последняя песня, спокойная, не на разрыв, как всегда, даже не на бешеный выброс энергии. Просто одна песня. Он несёт какую-то чушь про православный шрифт, Иисуса и каподастры, улыбается и ловит прилив любви ко всем вокруг, потому что, чёрт возьми, выжили.

— Попробуем? — улыбается Ярик.

«Твою ж мать, точно».

Не то чтобы ему не нравилось петь о любви. Не то чтобы ему не нравилось петь с Яриком. Но вот петь о любви с Яриком, дуэтом и всерьёз — немного слишком.

Особенно, блять, это.

Он выводит про «тебе не нужно говорить, что ты любишь меня, мне не нужны эти слова, мне нужно большее, просто держи меня и не отпускай» и старается не смотреть Ярику в глаза.

Потому что… блять, просто блять. Нет. Не-а. Идите к чёрту. Саша старше, Саша умнее, Саше тридцатник, и Саша (не) может с этим справиться. Саша просто сделает вид, что всё в порядке. На это он точно способен. На самоконтроль способен. Актёр он или?..

А на поклонах Яр опускается на колени и остаётся так до фото с залом, даже не пытаясь встать. После — поднимается с явным усилием; Саша смотрит на него и почти видит таймер в его глазах — обратный отсчёт до отключения системы, уже начавшей переходить в энергосберегающий режим.

«Доигрались».

Ярик ловит его взгляд, дёргает плечом и выпрямляется, упираясь рукой в колено.

Саше уже не до поклонов, а Яр всё равно роль доигрывает: кланяется, машет, радостно орёт «Отдыхать!», веселя зрителей, и убегает за кулисы. Саша, уже ушедший в другую сторону, разворачивается за сценой и чуть не бегом, кого-то плечом зацепив, торопится его искать. Толпа там, за экраном, кричит восторженно, а Саша будто не слышит, едва о вытянутую ногу не споткнувшись. Ну конечно, сполз по стеночке, едва скрывшись с чужих глаз, вот так неожиданность. Никогда такого не было, и вот опять.

— Привет, — машет Ярик, слабо улыбаясь. Голову запрокинул, затылком к стенке, будто просто прямо держать сил нет — и улыбается.

Саша устало вздыхает и садится рядом. Очень хочется снять линзы. Очень хочется лечь спать. Очень хочется одного идиота запереть часов так на тридцать, чтобы отоспался нормально, а не как обычно.

Идиот потихоньку сползает головой ему на плечо и, кажется, начинает отрубаться.

— Воу, — бормочет Саша, — мы не дома ещё, не спи.

— Да какая разница, — говорит Ярик и начинает сползать и с плеча тоже.

— Мне тебя что, на руках тащить? — из-за усталости то, что задумывалось как шутка, звучит почти серьёзно.

— Вас обоих впору на руках тащить, — говорит кто-то из проходящих мимо музыкантов, Саша не успевает разглядеть, кто именно.