— Куда ж я от тебя денусь, — хрипит Саша, — сам же говоришь, цены на похороны высокие, ещё лет десять пахать…

Разбирает не совсем уместный смех — сказывается, видимо, напряжение всего дня. Ярик голову наклоняет, как любопытная птица, и настороженно приглядывается, видимо, прикидывая, собирается ли Саша снова начинать умирать.

— Откуда таблетки-то? — спрашивает Саша, взяв себя в руки. — Ты разве этим страдаешь?

— Не, — качает головой Ярик. — Это у тебя аллергия на всё и сразу. Я поэтому на всякий случай во все сумки и распихал, мало ли что… Да не смотри на меня как на умственно отсталого, а? Заботишься о нём, а взамен… неблагода-арность! — пытается он пропеть, но севшим от усталости голосом выходит так себе. И, действительно, выглядит немного обиженно, но больше — смущённо, будто у него секрет какой узнали.

Саша встряхивает головой, пытаясь убрать сложное выражение лица, которое Ярик, видимо, воспринял за «как на умственно отсталого». Получается не очень, потому что такое заявление — буквально последнее, чего он ожидал, готовый скорее к чему-то вроде «мама, как всегда, походную аптечку всучила — боится, что Москва меня угробит».

По уши (да назови ты это, наконец) влюблённый идиот в уголке сознания поднимает голову. Саша привычно затыкает ему рот.

«Мы тут вообще-то делаем вид, что ничего не происходит».

Саша выжидает и осторожничает. Это то, как он всегда поступает. Бросаться в омут с головой — прерогатива Ярика.

И если он ещё не бросился, это значит, что он не…

«Заткнись».

— Я не… — прочищает он горло. — Я не как на умственно отсталого, я… я реально не знаю, что сказать. Блин, спасибо. Я тронут. Серьёзно.

Ярик неуверенно улыбается и отмахивается. Протягивает очки.

— Саш, ты не плачь только, — хмыкает, — а то мне прям неловко.

— Да иди ты, — вздыхает тот, вытирая отчаянно слезящиеся глаза.

— Куда? — нарочито наивно хлопает ресницами Ярик.

— Спать. Иди ты уже спать, ты мне завтра на концерте живой нужен…

Ярик ворчит что-то про «да всё равно ж не засну», откидывается на подушку и отключается, кажется, ещё до того, как договаривает фразу. Саша хмыкает и тоже ложится.

Спит он плохо, даже ортопедическая подушка не спасает — снится какой-то муторный, выматывающий сон, из которого он периодически, кажется, выпадает в реальность — или разглядывание стенки тоже было частью сна? — и совершенно теряет счёт времени, не в состоянии с уверенностью сказать, сколько он спал, а сколько — бездумно смотрел в стену и пытался не раскашляться. Вскрик, тихую ругань и совершенно невесёлый смех с соседней полки он сначала принимает за кусок всё того же сновидения. Потом смех становится чуть громче, в нём прорезается истерика, и Саша начинает осознавать действительность (не очень-то, надо сказать, приветливую).

— Ярик? — заторможенно окликает он.

Ответа, конечно, нет. Саша обречённо жмурится и садится, щурясь в полутьму вагона. Идея разглядеть что-то без очков и нормального освещения, конечно, обречена на провал заранее, но он всё равно пытается и даже различает силуэт сидящего человека — съёжившегося и обхватившего себя руками. Потом до сонного мозга доходит, что смех звучит совсем уж ненормально и хорошо бы что-то сделать.

— Эй, ты чего? — он не очень ловко опускается на край полки Ярика — стоять в раскачивающемся поезде не очень-то удобно — и встряхивает его за плечо. — Твою мать, Баярунас, что опять случилось?

Тот смотрит на него странно блестящими глазами — плечи вздрагивают не то от смеха, не то от рыданий.

— Мне снилась мать, она звала меня… в могилу… — выдаёт он и опять смеётся. Потом сразу, без перехода, всхлипывает, зажимает рот ладонью и начинает раскачиваться.

— Да твою ж… Ярик!

Тот дышит странно, мелкими резкими вдохами, будто воздухом давится, и пытается дыхание задержать, видимо, в попытке успокоиться — тактика явно не работает.

Саше страшно. У Саши на руках опять лучший друг разваливается на части. Саша боится, что когда-нибудь Яр просто не сможет выйти из роли — Саша боится, что этот момент настал сейчас.

— Так, ладно, — шепчет он, судорожно соображая, что делать. Ярику же даже воды сейчас дать не получится, подавится к чёрту. — Ладно, — он накидывает ему на плечи одеяло и притягивает к себе. Бормочет на ухо, чтобы никого на верхних полках не разбудить: — Всё хорошо, окей? Никаких могил. Ты, блин, не Рейстлин. Из тебя крутой Рейстлин, но ты не Рейстлин. Доигрался, да?

Ярик задыхается ему в плечо, его трясёт, как в припадке, и Саша невольно вспоминает страшное «О любви».

— Реально доигрался. Придурок… Всё хорошо. Мне плевать, что тебе там приснилось, в любом случае — всё хорошо. Что бы там ни было, это неправда. Мы в поезде едем в Москву из Питера, вчера ты слишком круто сыграл, сегодня у нас концерт, и нам бы вообще-то спать сейчас обоим, тебе особенно… Никаких могил. Я здесь. Давай, дыши уже, недоразумение, и как я вообще до жизни такой дошёл, жил бы сейчас спокойно — нет, надо же было с тобой связаться…

Неудивительно, что у Ростика было такое лицо, на сцене Яр наверняка устроил что-то подобное — только вот сейчас они не на сцене, тёмную богиню магией или блеском меча не прогнать, тут свои демоны…

— Лучше бы у тебя нормальные тараканы в голове водились, — вздыхает Саша, зарываясь кончиками пальцев в волосы на его затылке. Притихший вроде бы Ярик сидит неподвижно, вцепившись в его футболку. — Их хоть тапком прибить можно. По башке. Твоей. Интересно, на Такхизис тапок не сработает? Про клён петь не буду, не дождёшься.

Ярик издаёт странный звук — не то фыркает, не то снова всхлипывает, не разобрать.

— Как же ты меня задолбал, — проникновенно говорит Саша. Поезд сильно дёргает, чуть не сбросив их с полки, и Ярик, вздрогнув, цепляется крепче. Саша гладит его по спине. — Просто нереально задолбал. Что я вообще тут делаю?

— Мазохист, — хриплым шёпотом предполагает Ярик.

— Наверное, — вздыхает Саша. — Ты перестал умирать?

— Перестал, — кивает Ярик, не спеша отцепляться.

— Хорошо, — Саша с тоской смотрит в окно. — Не объяснишь, какого хрена только что было?

— Сон.

— Сон, — повторяет Саша. — Я заметил.

— Я просто… ну, слишком вжился. Понимаешь?

Саша вздыхает. Предпочёл бы не понимать.

— Саш…

— Чего тебе?

— Прости, что разбудил.

— Да не сержусь я, — нехотя признаёт Саша.

«Я не могу на тебя сердиться».

«Ты иногда такой придурок, только вот и я тоже, и я не могу на тебя сердиться».

«Я тебя…»

— Спать тогда, да? — говорит Яр и ложится, закинув руки за голову. Тяжело вздыхает.

Саша, спохватившись, затыкает влюблённого идиота в своей голове. Вместо этого говорит ехидно:

— Что, спеть про «спят усталые игрушки»?

Ярик хмыкает и переворачивается на бок, свернувшись клубком. Саша смотрит на его профиль на фоне белой подушки, чувствует тепло тела бедром; Саше определённо не хватает дыхания, голову нежность и облегчение кружат, и просто бы остаться вот так, никаких выматывающих ролей, никаких людей, никаких ночных истерик, ничего. Саша знает, что это просто минутная слабость и завтра они, скорее всего, будут наслаждаться концертом, но прямо сейчас…

— Са-а-аш, — почти жалобно тянет Ярик.

— А? — вздрагивает тот.

— Не, ничего, — вздыхает Яр и закрывает глаза. — Спасибо.

— Всё в порядке, — говорит Саша. — Всё будет в порядке. Тебе нужно что-нибудь?

Ярик отрицательно дёргает головой. Саша машинально поправляет ему сбившееся одеяло и касается его лба ладонью, запоздало себя одёрнув и мысленно обругав за снова прорезавшиеся наседкины повадки.

— Спи уже, величайший маг, — говорит он, в последний момент попытавшись прозвучать не ласково, а хотя бы с добродушной насмешкой. Кажется, получилось. Наверное.

Яр, к счастью, это не комментирует и только улыбается краем губ. Саша хлопает его по плечу и перебирается на свою полку.

Он так толком и не спит до самой Москвы.