Ярик только руками разводит: куда, мол, я так уползу?

Вернувшись, Саша вздрагивает невольно: Яр, сидящий, как сидел, с полуприкрытыми глазами и кровью под носом, выглядит совсем потусторонне. Слишком Рейстлин, слишком не отсюда — почти жутко становится, а тёмные линии грима на лице воспринимаются не захватывающей мага тьмой, а трещинами. Вот-вот рассыплется, разобьётся совсем на осколки, и как собирать? Это же не чашка, которые он бьёт с завидной регулярностью, «Моментом» не склеить…

Саша мотает головой, стряхивая наваждение, и негромко его окликает. Ярик, не открывая глаз, отзывается подохрипшим голосом, дополняя картинку умирающего мага.

— Ты грим вообще снимать будешь? — спрашивает Саша. — Могу кого-нибудь из девочек позвать.

— Не, — тот даже глаза открывает, хотя с фокусировкой у него явно проблемы, — не надо никого.

— Ладно. Мне дашь помочь?

Яр молча кивает и послушно подставляет лицо. Саша, предложивший помощь прежде, чем успел подумать, мысленно ругается и тянет со стола ватные диски. Осторожно стирает кровь, переходит к тёмным полосам на правом виске и щеке, стараясь не задумываться о том, как это выглядит со стороны и… и вообще ни о чём не задумываться, ну к чёрту. Лицо Ярика расслабляется и из страдальчески-измождённого становится «всего лишь» смертельно усталым, но спокойным — и на том спасибо.

— Не засни там, — ворчит Саша, с нарочитой бесцеремонностью поднимая за подбородок его голову, чтобы удобнее было стирать рейстлиновские мешки под глазами (ситуацию это не сильно спасает, Ярик сам с величайшим магом тягаться может по этой части, он спал вообще?). Осторожно ведёт ватным диском по векам. Совсем не залипает на подрагивающие ресницы, что вы.

Яр что-то там бормочет неразборчиво и выглядит как кот, которого чешут за ухом. Ещё и улыбается, зараза.

Ладно, не то чтобы его бледность сильно успокаивала, но это лучше, чем полосы-трещины и белый грим.

— Александр, у вас на удивление нежные руки, вы не думали о карьере стилиста?

Саша отвешивает ему подзатыльник (не очень сильный, чтоб не развалился ненароком) и садится на стул напротив.

— Тебе нужно за вещами заезжать?

— Не, — дёргает головой Ярик, — всё своё ношу с собой. Можно, тут тебя подожду?

Саша с облегчением кивает. Отпускать это недоразумение болтаться по улицам в одиночестве очень не хочется.

Остаток времени до Сашиного финального выхода в «Кошмарах» они молчат: Яр, кажется, снова выпал из реальности, будто израсходовав остаток сил на очередную фансервисную шутку, а Саша просто не знает, что сказать. На сцену он от этого молчания почти сбегает — а вернувшись, Ярика на месте не находит.

Тот обнаруживается на улице под мелким питерским дождиком — уже переодевшийся, но без куртки. Стоит, запрокинув голову, и будто совсем от мира отключился.

— Заболеешь, — пророчит Саша.

— Значит, будешь опять меня лечить, — отстранённо пожимает плечами Яр.

Саша давится воздухом от возмущения и за шиворот затаскивает его под крышу.

Господи, быстрее бы уже поезд. А лучше — следующий вечер. Отделаться от всех и проспать часов так двадцать.

По дороге на вокзал Ярик идёт по какой-то странной траектории, периодически натыкаясь на прохожих и пропуская повороты. Саша тащит обе сумки; Яр пытался отобрать свою, но уронил её дважды и оставил эту затею.

— А ещё своим ходом в Москву рвался ехать, — вздыхает Саша. — Вмазался бы в дерево где-нибудь под Питером — и вот тебе весь концерт.

— Да не вмазался бы, — вяло ворчит Ярик. — Я бы доехал. Я на поезд вообще согласился, только чтобы вас, Александр, не нервировать. Я прекрасно себя…

И едва не врезается в указатель — Саша успевает дёрнуть его за локоть. Яр запоздало ойкает. Саша молчит — очень ехидно молчит. Ярик закатывает глаза, но ворчать перестаёт.

— Ты вообще сегодня ел? — соображает вдруг Саша.

— Не хочу, — отмахивается Яр.

— Я хочу. Давай зайдём куда-нибудь, время ещё есть.

В какой-то приличной с виду столовой Саша без вопросов ставит перед ним тарелку («Хорошо, мамочка», — закатывает глаза Ярик) и ловит себя на мысли, что окончательно превратился в курицу-наседку. О том, какого, собственно, чёрта он так беспокоится за это недоразумение и в какой момент оно стало его личной головной болью, Саша предпочитает не думать. Ну друг. За друзей беспокоятся. Это, кажется, нормально. Залипать на друзей, когда они чуть ли не самосожжением на сцене занимаются — наверное, чуть менее нормально. Беспокоиться за них едва ли не сильнее, чем за себя… испытывать дух захватывающую нежность в самые рандомные моменты… хотеть коснуться…

Саша не дурак, чтобы самообманываться и в чём-то себя убеждать. Саша просто предпочитает об этом не думать.

Не получится же ничего.

Яр напротив машинально жуёт, глаза пустые совсем, движения замедленные. Кажется, вкладывая в игру душу, он не оставил ничего для себя.

Не то чтобы это новость, просто в этот раз он явно переборщил.

В поезде Саша выдыхает: ладно, теперь целая ночь пути, может, с утра это недоразумение хоть немного отпустит? Застилает свою полку. Смотрит на зависшего с наволочкой в руках Ярика и застилает его полку тоже. Тот бормочет «спасибо» и ложится, треснувшись головой об стену и явно этого не заметив. Смотрит всё тем же пустым взглядом в никуда.

Саша качает головой и садится, почти привычно залипнув на тонкий профиль напротив.

«Ты старше и умнее, — выговаривает он себе, — хочется мелкому фансервисом страдать — флаг ему в руки, зрителям заходит, а ты-то чего ведёшься? Идиот, тебе тридцатник».

Только вот на тридцатник он себя не чувствует. Даже на Яриковы двадцать четыре, пожалуй, не чувствует. Так, шестнадцать-восемнадцать, недоразумение какое-то с бардаком в башке и сомнительной компанией.

Да ладно, он не жалуется. Просто… наверное, в шестнадцать-восемнадцать было бы проще.

Мысли прерывает внезапный приступ кашля. Саша отвлекается от Ярика и запоздало осознаёт симптомы аллергии «на поезд».

Твою ж мать. Невовремя.

Он вспоминает, что таблетки закончилось, за секунду до того, как нашаривает пустую упаковку.

Твою ж мать.

Вся бредовость ситуации доходит постепенно, вместе с нарастающим жжением в глазах. Сейчас бы загнуться от анафилактического шока по дороге на собственный концерт. Саша судорожно просчитывает варианты: пойти к проводнику? попросить кого из попутчиков? с Ярика точно спрос никакой, он же голову свою забудет, была бы возможность. Таблетки к списку концертного оборудования не относятся, чтобы Яр их захватить сподобился…

— Ой, какой ты красивый и пятнистый, — заторможенно говорит тот.

Саша возмущённо вскидывается, но снова заходится кашлем. До Ярика, кажется, что-то доходит, и он подскакивает, чуть снова не ударившись головой о верхнюю полку:

— Блин, Саш, ты чего?

Саша от него отмахивается, болезненно жмуря заслезившиеся глаза и пытаясь перестать кашлять хоть на секунду, чтобы просто вдохнуть. Получается с переменным успехом. Очки в какой-то момент начинают сползать, а потом и вовсе пропадают — Саша обеспокоился бы их судьбой, не будь всё так паршиво.

Ярик копошится где-то поблизости, бормоча какую-то ерунду.

— Сашка, Сашк, ты только не помирай прям сейчас, окей? Что я с твоим трупом на концерте делать буду — неловко как-то перед зрителями получится… Да и похороны сейчас дорогие, помнишь, мы цены гуглили, разориться же можно, а ты же копить так и не начинал, да? Я, собственно, тоже, так что нам ещё лет десять точно пахать надо на место на кладбище, так что ты пока живи, я сейчас… О, нашёл, вот, держи.

Саша разлепляет глаза и видит упаковку знакомых таблеток. Пьёт, вклинившись между приступами кашля. Спустя небольшую вечность понимает, что снова может функционировать, и ищет глазами спасителя. Тот сидит напротив, слегка шатаясь не то от хода поезда, не то сам по себе, и настороженно заглядывает в глаза, вертя в руках Сашины очки.

— Целые, — говорит он, слегка помахав ими в воздухе. Звучит довольно растерянно. — Поймал. Ты жить будешь?