— Нужно, — Яр глаза трёт. — Мне. Нужно. Я сейчас… я нормально, я сейчас, я знал, просто… не думал, что это так… что так проберёт, когда ты… ты. Ты… невозможный, Саш. Тебя запретить…

— Давай не будем, — Саша хмыкает, ероша его волосы. — Никого запрещать не будем.

Яр решительно шмыгает носом, ещё раз вытирает глаза и тюкается губами в его губы, прежде чем отстраниться и заявить, что готов пробовать ещё раз. Саша тяжело вздыхает.

(У Саши самого глаза подозрительно блестят.)

Саша на первом же «буду за тебя» находит его ладонь и сжимает легонько, прикосновением напоминая, что это правда.

Господи, наконец-то то, о чём они поют, — правда.

Яр только сейчас понимает в полной мере — да, их вечное сценическое соперничество невидимым грузом висело на душе; внутренняя необходимость глазами-жестами-объятиями бесконечно напоминать, в-с-п-о-м-и-н-а-т-ь, что ненависть друг к другу остаётся в ролях, а на самом деле, на самом деле…

Как легко, когда «на самом деле» совпадает с игрой и ролью.

«Знай, что ты не один».

«Не один».

«Н-е о-д-и-н».

«Это каждому нужно…»

Яр «…с кем-то быть безоружным» выдыхает сиплым шёпотом, но выправляется почти сразу. Саша, окончательно плюнув на то, что их могут увидеть с улицы, тянет его на себя, почти до боли сжимая плечи. Подбородок опускает на макушку.

«Я буду за тебя».

«Я буду за тебя».

«Я буду за тебя».

Яру удаётся допеть — а потом он снова, извернувшись, утыкается Саше в грудь.

— Я сейчас, — бормочет, предупреждая его встревоженное «Ярик?». — Я сейчас. Сейчас. Дышу.

— Дыши, — Саша легко целует его в макушку, незаметно вытирая слезящиеся глаза, и прижимает к себе. — Я с тобой. Я за тебя. Я недостаточно говорю это, да?..

— Я не к тому!.. — вскидывается Яр.

— Я знаю, чш-ш, — Саша обратно его тянет. — Всё равно недостаточно. Просто… я всегда на твоей стороне. Не по роли. Всегда.

— «И запомни», — напевает Яр, привычно прячась за текстом песни, — «я буду за тебя»… я тоже. Я за тебя, Сашк. Всегда.

Саша молча притягивает его поближе.

***

— Ура-а-а, — не очень воодушевлённо тянет Яр, — сейчас я опять буду тупить, паниковать, терять нить разговора и позориться перед всеми.

— Ярик, — вздыхает Саша.

— А там полный зал, вообще-то.

— Яр. Ты сколько квартирников и этих «миров» уже провёл?

— Ну и что, сейчас-то ты, я не умею с тобой непредвзято… я рад, ты не думай, — Яр мотает головой. — Я скучал. По тебе, по такому формату, по нам с тобой на сцене, просто…

Саша тянет его на себя за лацкан пиджака. Яр послушно утыкается в его плечо.

— Скажи мне, — вздыхает Саша, — когда я запутывал тебя настолько сильно, чтобы ты паниковал, совсем терял нить и так далее?

— Обычно я сам себя запутываю, — признаёт Яр через паузу. — А ты распутываешь.

Саша хмыкает, приглаживая его волосы.

— Почему сейчас вдруг будет иначе? Это не «ты против меня и зала», Ярик. Это «мы вместе». Я за тебя, помнишь?

У Яра плечи расслабляются. Потом он бормочет неохотно:

— Всем будет скучно, если ты не будешь шутить и меня ломать. И тебе будет скучно. Просто… ломай не слишком сильно, хорошо?..

Саша чмокает его в макушку, прижимая покрепче. Саше не нравится беспомощность в его голосе; Саша сам про себя знает прекрасно, что может ненароком увлечься. Обещает тихо:

— Не сломаю.

Яр тычется носом в его шею, безмолвно прося постоять так ещё чуть-чуть.

Саша гладит его по спине.

(Начало они задерживают безбожно.)

Саша любуется, как Яр над его шутками ржёт, забывая привычно закрываться руками, и действительно не может остановиться: продолжает вбрасывать малозначащие фразы, отвлекаться и отвлекать, поддразнивать — и залипать безбожно на открытый искренний смех, сам начиная смеяться.

Пока в голубых глазах напротив затравленность не мелькает; Саша почти видит, как у Яра шатается под ногами опора, и заставляет себя затормозить на полном ходу, от зала почти совсем отворачиваясь к нему.

«Я слушаю».

«Я с тобой».

«Я за тебя».

«Всё хорошо, ты не один, ты молодец, ты справляешься».

Облегчение в родном взгляде мешается с благодарностью. Саше за руку его взять хочется — так просто, потянись через столик, переплети пальцы; Саша себя одёргивает и просто смотрит в ответ — внимательно и серьёзно.

Саше весь вечер за руку его взять хочется.

Серьёзность у них долго не выживает — ожидаемо, и Яр, кажется, сам срывается первым, — но этих минут хватает, чтобы он, успокоившись, снова обрёл контроль.

Саша за те секунды паники извиниться хочет, честно хочет, но после окончания вечера Яр оказывается немного занят — молча утыкается в него, цепляется обеими руками и замирает так, щекоча шею мокрыми ресницами.

— Больше никаких тебе проходок на «Шахматы», — бурчит Саша. — И на концертах с тобой её петь не буду.

— Не поможет, — всхлипывает Яр. — Уже поздно.

Саша перехватывает его поудобнее, бормоча бессвязную успокаивающую чушь. Яр плачет тихо и искренне куда-то в его воротник, напрочь отказываясь отпускать.

Не то чтобы Саша против.

***

Яр дома устраивается уютно на сашиной груди головой. Долго что-то думает себе; потом бурчит:

— Я, значит, тебе вселенной послан?

— О боже, — смеётся Саша, — теперь ты будешь припоминать мне это всю ближайшую жизнь.

— Сам так пошутил, сам виноват.

— Не пошутил. Ты мой подарок вселенной, знак судьбы, спасение и вообще любовь всей жизни, забыл?

Яр хмыкает — так польщённо, что Саша не может не улыбнуться, — и напевает тихонько, щекотно водя по сашиной груди пальцами:

— Это больше вселенной…

Саша фыркает.

— Хорошо. Как ты скажешь.

Яр ластится под его руку довольным котом.

— Я сейчас, знаешь, — говорит вдруг, — ещё больше рад, что ту песню притащил. Я просто… ощущал её сегодня очень. Весь вечер.

— А я-то был уверен, что бессовестно шутил и сбил тебе всю программу, а под конец ещё и до слёз довёл, — вздыхает Саша. — В следующий раз надо стараться лучше, я запомню.

Яр, фыркнув, возмущённо тыкает его в бок, но серьёзнеет снова:

— Ты всегда за меня. В смысле… в смысле, я это всегда чувствую, говоришь ты или нет. Мне… спокойно, понимаешь? Внутри. Я загоняюсь всё равно, такой уж я идиот, мне может иногда казаться, что вот сейчас ты не остановишься, пережестишь, перестебёшь, но я… выхожу на сцену и знаю, что мне безопасно. С тобой. Вот здесь знаю, — он легонько бьёт себя в грудь, — всегда, даже когда вот здесь, — он по лбу себя стучит, — паника. — И в глаза заглядывает: — Ты же понимаешь, что я пытаюсь сказать, да? Ты же всегда понимаешь.

Саша кивает, погладив его по спине; улыбается растроганно. Яр вздыхает спокойнее.

— И я за тебя. И когда твой отец не за тебя, я всё равно за тебя. И это важнее всего. Да? А он… он просто не может выразить. Он тобой гордится. Точно гордится.

Саша хмыкает негромко.

— …и эмоции потерять я тебе не дам, — бубнит Яр.

Саша улыбается, утыкаясь ему в макушку.

— С тобой у меня нет на это ни шанса, — фыркает. — Определённо. И если ты хочешь поговорить о моей предполагаемой детской травме из-за отца, её у меня тоже нет. Я был вполне большим мальчиком, когда он… не ходил на мои спектакли. Это не оставило шрама на моём истерзанном тяжёлым детством сердце, и я не буду плакать в тебя по этому поводу. Он просто был занят. И в принципе не очень воспринимает такие вещи. И слишком сдержанный человек, чтобы давать отклик. И…

Яр гладит его тихонько, слушая. Саша закрывает глаза, запоздало спохватываясь.

— …и я не хочу об этом говорить.

— И тебе не хватало поддержки, да? — Яр тянется, пытаясь поймать его взгляд.

— Это неважно, — Саша улыбается. — Сейчас-то есть. И была в самые важные моменты. Когда я в себя не верил… в столицу лез и не знал, буду ли там кому-то нужен… у меня всегда была моя плойка, — и срывается-таки на смех, не выдержав серьёзного тона и обиженной рожицы Ярика. — Она меня всегда… поддерживала… и была рядом… — слова окончательно тонут в хохоте — Яр мстительно щекочет его рёбра, заставляя захлёбываться смехом. — Всё, господи, остановись… хватит… вот тебе и «быть безоружным», на минуту ослабишь бдительность — и…