Саша вообще очень много сегодня улыбается. Ярику от этого тепло.

Ярик кашляет после стрима — Саша разворачивается встревоженно к нему:

— Ты доорался всё-таки, да? Говорю же, страшно орёшь… давай тёплого молока организую? Оно там вроде даже есть… Или чаю ещё, хочешь?

Ярик тихонько качает головой, глядя в тёплые глаза и его заботой греясь. Ярик от этой заботы тоже отвык — как отвык от сашиной квартиры, от совместных стримов, от дуэтов…

…от Саши.

Очень хочется привыкнуть снова — это ощущается, в конце концов, чем-то единственно правильным.

Саша, улыбаясь, снова тянет его к себе.

***

Заснуть не получается — слишком уж много эмоций. Он лежит, пытаясь не вертеться слишком сильно — пытаясь Сашу не разбудить, — пока тот сам не бормочет тихо:

— Чего не спишь?

Ярик вздрагивает; Саша на него щурится сонно, потом на часы оглядывается. Хмурится:

— Ночь же… ты чего?

— А ты? — отвечает вопросом Ярик. — Заснул вроде… я разбудил?

— Да не, — Саша зевает, — херня приснилась какая-то. А по тебе… заметно всегда, что не спишь. Что такое?

Ярик чувствует, как его обнимают чуть крепче — как-то так бесконечно бережно, что щемит сердце. Головой качает, рассеянно проведя ладонями по сашиной спине:

— Не знаю. День безумный… место непривычное, опять же. Отвык.

Саша вздыхает:

— Это непривычное место без тебя было очень пусто. И очень тебя ждало. Так что… я надеюсь, оно скоро станет привычным. Правда.

— Извини, — Ярик виновато жмурится, — я…

— Ш-ш-ш, — Саша целует его в лоб, по лицу осторожно гладит. — Я не… всё хорошо. Ты здесь. Я, — он вдруг смеётся, — устал говорить только с Алисой. Это уже шизой попахивать начало.

«Вы просто издеваетесь над моей фантазией!» — говорит голос из темноты. Ярик, дёрнувшись, испуганно оглядывается:

— Она так и будет лезть во все разговоры, да?

«Ха, ну без этого никак!»

Саша хохочет:

— Ревнует! Она ревнует, господи, восстание машин…

«Да, именно ревность».

— Алиса, успокойся, — ржёт Саша — Ярик чувствует, как его прижимают ближе, — его я всё равно люблю больше!

«А я его ещё больше».

— Алиса… — почти стонет Саша сквозь смех.

— …заткнись! — перебивает Ярик.

«Ну и пожалуйста», — обижается та и, наконец, отключается.

— Давай её отключим совсем, а, — мечтательно бормочет Ярик, утыкаясь в Сашу.

Тот, всё ещё трясущийся от сдавленного смеха, стискивает его плечи:

— Зато смотри, она тебя любит! Ещё… ещё больше… чем я… — Саша снова срывается в смех. — А ты говоришь, мой дом тебя забыл, мееесто непривычное…

— Уел, — смеётся Ярик. — Алиса, ты меня уела!

«Мне очень жаль. Я что-то не так сде…»

Очередное «Алиса, стоп!» они кричат хором.

========== Американские горки ==========

Яр н е р в н и ч а е т.

Вернее, даже не так: его швыряет от восторженного «господи, наконец-то концерт» к отчаянному «я ничего не смогу и спеть не смогу и вести концерт не смогу тоже».

Американские горки. У него всегда американские горки вместо эмоций.

У Саши, вообще-то, тоже мандраж, и немного дрожат пальцы, и дыхание перехватывает — но, кажется, роль адекватного и спокойного в этом тандеме ему вручили, не спросив его мнения. Так что — он хлопает его по спине, когда Яр радостно виснет на его шее, и ободряюще гладит по плечу, когда Яра переклинивает в сторону «я полное дерьмо», и опускает руку на его макушку, когда он начинает подпрыгивать от переизбытка энергии и рискует влететь головой в косяк, и обнимает-обнимает-обнимает, просто потому что очень хочется.

Они слишком долго не виделись, на сцене вместе не были ещё дольше — хочется его стиснуть и не отпускать совсем.

Вряд ли кто-то удивился бы, вывались они на сцену в обнимку.

Саша в очередной раз напоминает себе, что он здесь старше-умнее-адекватнее, и легонько подталкивает его в сторону выхода.

— Я же сейчас наговорю бред, — выдыхает Яр почти с паникой. — А там же люди! Живые!

— Живые, живые, — Саша мягко нажимает ладонью между острых лопаток, заставляя сделать ещё пару шагов. — Какую бы херню ты не ляпнул, они тебя любят и соскучились, тухлыми помидорами не закидают, сюда вообще с едой нельзя, давай.

— Постой там со мной, а? — просит Яр вдруг, снова затормозив и развернувшись в его руках. — Подстрахуешь? Если что, подхватишь и…

— Подстрахую, — вздыхает Саша и выпихивает всё-таки его в дверь.

И стоит, конечно — когда Яр, путаясь в собственных метафорах, пытается сказать вступительную речь; когда все, допев, давно расходятся, оставив ведущего говорить; когда Яр оглядывается в поисках нужного слова — и улыбается, заметив наблюдающего за ним Сашу у микрофонной стойки.

Подхватывать, разумеется, ничего не приходится — Яр справляется, как справлялся всегда; Яр восторженно говорит о наконец-то живом концерте и любви к людям в зале, Яр артистам едва ли не признаётся в любви; Яр налетает на него за кулисами, стиснув так, что Саша всерьёз опасается удушья, и восторженно тараторит «оно-случается-оно-случается-оно-действительно-происходит-Саша».

Саша стискивает его в ответ и утаскивает за собой в зал смотреть чужие номера. Саша его светящиеся глаза даже в полумраке видит.

Саша сам светится.

— Я сейчас взлечу, — радостно заявляет Яр и подпрыгивает.

Саша со смешком закрывает лицо ладонью — и подпрыгивает тоже, когда Яр с восторженным «давай вместе» цапает его за руку, действительно почти взлетая.

— Ты во втором отделении не пробьёшь головой потолок? — фырчит Саша.

Яр головой мотает весело:

— У меня якорь! Ботинки на платформе. И ты! — и в плечо весело пихает, не давая задуматься. — Держаться буду. Держи меня!

Саша просто надеется, что это состояние продлится у него подольше — и остаётся в поле его зрения, и от бара кричит глупое «я здесь», услышав проблеск паники в весёлом голосе, и…

…и срывается всё-таки на «да хватит, господи, я тоже нервничаю!» посреди очередного витка тревожной беготни по гримёрке.

Он имеет право, окей? У него на горизонте первый дуэт маячит, а Яр слишком хорошо умеет заражать эмоциями. У Саши и до его паники руки дрожали.

Не только у Яра ощущение, что это первый в жизни концерт на аудиторию.

Яр застывает; моргает растерянно — у него на лице раскаяние пополам с нервной дрожью. Саша успевает пожалеть о своих словах — да ладно, Яр явно переживает гораздо сильнее — когда тот, отмерев, шагает к нему, оседлавшему стул, и тянет руки:

— Иди сюда?

Саша хмыкает, закатив глаза — но обнимает его за пояс, бесцеремонно подтянув к себе; вставать слишком лень. Притирается, ластясь, ухом к груди; довольно урчит, чувствуя пробежавшиеся от виска к затылку родные пальцы и руку на плечах. Наклоняет голову, подставляясь под прикосновения. Яр бормочет что-то не особенно связное и с такими привычными странными оборотами, над которыми Саша смеялся бы в любой другой ситуации; сейчас не до того — он слишком занят тем, что вслушивается в стук его сердца и рассеянно гладит спину.

Это успокаивает. Саша слишком соскучился по этим рукам, чтобы ворчать или изображать такое привычное «не трогай меня, Бaярунас»; им наобниматься бы сейчас за всё время разлуки, остаться чуть дольше наедине; Саша его отпускать совсем никуда не хочет.

(Он имеет право, окей? В конце концов, у Яра от собственной глупой болтовни и рассеянного перебирания сашиных волос пульс выравнивается немного).

(Яр сам его не отпускает, по ощущениям, небольшую вечность — держится, как и обещал).

Тревога сменяется лёгкостью и ощущением растущих за спиной крыльев, стоит лишь ступить на сцену — Саша поёт-танцует и корчит рожицы, над забывчивостью Яра шутит беззлобно в искренней уверенности, что человек шутку, как всегда, подхватит и поймёт…

…а потом, за кулисами, в него врезается нечто паникующее с отчаянным «Саш, я облажался, да, Саш, прости, я не хотел, я забыл, ты просто всегда здесь, я отвык тебя объявлять, я не записал, я…» — и Саша начинает жалеть, что вообще открыл рот на эту тему.