Ручка подаётся под рукой.

Саша сидит на пятках, уперевшись в колени руками и подставив струям душа запрокинутое лицо. Мокрые пряди водой прибиты к нахмуренному лбу и болезненно зажмуренным глазам. Рядом мочалка валяется, на бледной коже отметины красные почти до царапин — будто он долго оттереться пытался от грязи.

— Сашк? — осторожно зовёт Ярик, заранее съёживаясь.

Саша с «Неформата» вылетел буквально, Ярик его остановить не успел — или, чего греха таить, не рискнул, боясь попасть под горячую руку. От Саши почти весь вечер раздражением фонило еле сдерживаемым — стр-р-рашно; Саша под конец, с ним взглядом встретившись, одними губами пробормотал «что за пиздец», головой помотав и оскалившись в гримасе «я-устал-от-этого-дерьма». Саша такси вызвал заранее, чтобы ни на секунду лишнюю не задержаться.

Ярик в гримёрке застрял, не решаясь ни выйти к ждущей толпе, ни Саше позвонить. Почти нажимал несколько раз — но в последний момент убирал палец с кнопки, опасаясь то ли взрыва, то ли… он, признаться, и сам не знает, чего. Просто Саша в тот момент выглядел как человек, которого лучше не трогать — опасно.

И вот теперь — сидит, всё ещё мелко дрожа, мышцы напряжённые под кожей ходуном, на обнажённой шее жилка бьётся; Ярик, несмотря на откровенно неподходящую ситуацию, им любуется невольно — остро вычерченными ключицами, которые в последнее время выступают особенно чётко; трепещущими ресницами, от воды слипшимися в стрелочки; изгибом шеи — носом бы уткнуться, обнять, защищая…

Саша голову опускает медленно. Залипший Ярик невольно вздрагивает. Саша ногтями впивается в колени, оставляя красные следы, и очень ровно говорит:

— Всё в порядке. Сейчас.

На скулах желваки ходят. Он жмурится, кажется, ещё сильнее — больно, наверное; плечи вздрагивают сильно, судорожно — раз, другой, третий.

Ярик осторожно его руки касается — и плевать, что рубашка сразу намокает.

Вода прохладная настолько, что ещё немного — и Ярик назвал бы её ледяной. Он, свободной рукой дотянувшись до ручки крана, делает потеплее.

Саша от прикосновения и изменившейся температуры дёргается, замирает настороженно диким зверем. Ярик несмело тянется к его волосам. Гладит неуверенно, неловко, едва задевая кожу — обнять бы, к себе прижимая изо всех сил, по спине провести, подбородком в плечо вжимаясь.

Он сам не ожидал, что так устанет. Сейчас бы под тёплое одеяло и в Сашу уткнуться, пригревшись в надёжных объятиях.

Сначала только отмыться от запаха чужого алкоголя и чужого пьяного веселья, насквозь его, кажется, пропитавшего и прочно застрявшего в волосах. И, может, выпить чего-нибудь от головы — будто обручем тесным сдавило или венцом терновым, в висках и затылке пульсирует болезненно, расходясь алым маревом под закрытыми веками.

Сашу отпускает немножко; мышцы перестаёт выворачивать болезненной крупной дрожью, хотя его всё ещё мелко трясёт. Саша припечатывает усталым выдохом:

— Херня какая-то.

Ярика беспокойство немного отпускает — недостаточно, чтобы успокоиться, но хватает, чтобы обратить внимание на неприятно липнущую к телу мокрую ткань и стянуть осточертевшую рубашку.

— Давай, я тебе… голову помою? — предлагает он неуверенно.

Саша плечами только пожимает вяло. Ярик вообще не уверен, что Саша его услышал — и не уверен, зачем это предложил.

Успокоиться, наверное. Успокоить и успокоиться.

Он выключает мешающий душ и льёт на ладонь шампуня. Зарывается в сашины волосы массирующими движениями, взбивает пену — осторожно, гладя почти.

Саша полуосознанно подаётся чуть заметно навстречу его рукам. Глаза пустые поднимает медленно, заторможенно как-то, взглядом за Ярика цепляясь и замирая так на несколько десятков секунд с совершенно нечитаемым выражением. Потом ресницы опускает и под его руки подставляется откровенно; на лице усталость какая-то бесконечная, отстранённая проступает.

Ярик по его нахмуренному лбу легонько пальцами мажет, будто пытаясь залёгшую меж бровей морщинку стереть. На коже остаётся полоса мыльной пены. У Саши коротко дёргаются уголки губ.

Ярик осторожно разбирает стоящие торчком пряди, промывая; прочёсывает пальцами, как гребнем. Саша выдыхает шумно и к его ладони прижимается виском. Ярик, закончив с волосами, мягкой губкой начинает осторожно растирать напряжённые плечи; Саша чуть вздрагивает от неожиданности, потом снова замирает.

Кажется, он дрожит чуть меньше. Кажется, спина под руками немного расслабляется.

Саша голову откидывает, шею открытую подставляя. Смотрит снова — смотрит, будто цепляясь; вот так вот снизу вверх — непривычно и неправильно даже, и нечитаемое что-то в глазах. Ярик губкой по его груди ведёт круговыми массирующими движениями, по ключицам, по рёбрам выступающим, по впалому животу; Саша кажется слишком худым сейчас, будто не ел нормально несколько месяцев — хотя какое уж тут «нормально», с его-то графиком?

У Саши взгляд слишком усталый и без линз открытый очень, доверчивый, расфокусированный немного. Саша выдыхает наконец-то, плечи опускает, расслабляясь. На несколько секунд сжимает его запястье:

— Я в порядке.

Звучит всё ещё не очень искренне, но уже не так неестественно, как в первый раз.

У Саши костяшки сбиты, будто он кулак в ярости разбил о стену. Ярик, взяв его руку, водой бережно ссадины промывает, потом целует невесомо — Саша шипит тихонько, с мокрых волос вода по лицу течёт, с ресниц слезами капая. Весь вечер горевшее в зелёных глазах бешенство потухло давно, сереющим пеплом обернувшись.

— Саш, ты человек-терпение, — бормочет Ярик.

— Ага, терпение, — невесело хмыкает Саша. — Особенно когда материться начал — воплощение просто терпения. На эту… не помню. Ирину? Смотри, руки всё ещё трясутся. Думал, ударю кого-нибудь.

— Не ударил же, — Ярик накидывает на его голову полотенце, вытирая. — Иди ложись, я сейчас.

— Хочется залезть в машинку и включить режим интенсивной стирки, — ворчит Саша. Потом вдруг улыбается коротко, поднимаясь с колен: — Нет уж, теперь твоя очередь, залезай.

— А? — не сразу въезжает Ярик, уже примеривающийся к жёсткой мочалке. Чем дальше, тем сильнее хочется кожу разодрать до крови, лишь бы от этого вечера отчиститься.

— Голову тебе помою, — возвращает ему Саша его же слова. — А то сегодня даже Герасименко твои волосы ворошил. Я, может, ревную страшно.

Ярика перекашивает в очередной раз от всё ещё сохранившегося ощущения чужой, непривычной руки в волосах. Ярик с опаской на Сашу смотрит — правда, что ли, ревнует? — но в его глазах только усталое сочувствие видит и успокаивается немного.

Саша мочалку у него из рук забирает мягко:

— Не поможет, я проверял.

Ярик покорно отдаёт и садится, обняв колени.

Саша его волосы мочит, ладонью заботливо глаза загораживая от воды. Ярик жмурится устало и тихо стонет, когда головы касаются знакомые руки.

Только сейчас приходит осознание, насколько у него на самом деле разболелась голова — сейчас, когда под сашиными пальцами боль чуть отступает и сдавивший виски обруч разжимается немного. Ярик выгибается, к (наконец-то) родным рукам льнёт.

Вот теперь правильно.

Саша хмыкает негромко и целует его в лоб. Ярик, приоткрыв один глаз, замечает прилипшую к его носу пену и, дотянувшись, её стирает. Саша улыбается и волосы ему зачёсывает в подобие панковского гребня. Потом промывает бережно от шампуня.

Ярика в сон начинает клонить от его осторожных движений. Головная боль отступает окончательно, оставшись чем-то терпимым в глубине черепа.

Саша, его примеру следуя, за мягкую губку берётся. Ярика тянет неуместное «о Сара!» запеть — а потом Саша на пробу проводит по спине, и Ярика — за весь вечер впервые — напряжение отпускает, перетряхнув напоследок судорогой. Он, голову вывернув неудобно, благодарно целует Сашу куда-то в предплечье.

— Сиди уже и не вертись, котёночек, — фыркает Саша, мягко растирая губкой его плечи.

Ярик едва сдерживается, чтобы в голос не застонать. Целует вместо этого ещё раз, коротко ткнувшись губами в запястье.