Кажется, его худший кошмар только что воплотился. Кажется, этот вечер и будет ему сниться в кошмарах.

Ярик на поклоны выходит, двигаясь как-то неестественно; сгибается куклой сломанной, пытается улыбаться — но улыбка с лица сползает, когда он на Сашу оглядывается. Саша отворачивается, пытаясь от слёз проморгаться. Потом не выдерживает, снова смотрит. Улыбается ему через силу — «домой». Ярик кивает, пытаясь не уронить букеты и понемногу, кажется, в себя приходя, воплями восторженными оглушённый. Отбивает Саше «пять», у зрителей вызывая смех.

У Ярика глаза воспалённые, красные.

Ярик за кулисами, цветы на столик сгрузив, ему в плечо утыкается, до боли в отбитом боку худые руки стиснув. Саша его в ответ так же молча обнимает — балахона чёрного за Сашиными белыми рукавами и не видно почти; коротко губами по виску мажет; утыкается носом в растрёпанные волосы и наконец-то дышит.

— Мы это сделали, — тихо, будто самому себе, говорит Ярик вечность спустя. Повторяет, будто на вкус слова пробуя: — Саш, мы это сделали. Саш!

Смеётся нервно, целует куда-то в ухо — уж куда попал — и всхлипывает от избытка чувств.

Саша машет рукой заглянувшему Штыпсу. Тот только глаза закатывает с беззвучным «дети».

Ярик, от Саши отцепившись и в момент переключаясь на образ «у-меня-всё-в-порядке», с боевым кличем обнимает и Штыпса тоже — тот ворчит, что староват уже для таких упражнений, но даже не шатается, когда Ярик ноги поджимает, на нём, как внук на любимом дедушке, повисая.

У Ярика, впрочем, радость эта лихорадочная быстро испугом сменяется, когда Саша снимает балахон, обнаруживая ссадину на руке. Ярик в момент рядом оказывается, осторожно пальцами по коже проводит:

— Это ты сейчас об сцену? — Заблестевшие глаза поднимает: — Больно? Ты же… не из-за меня? Саш? Ты на сцену так упал…

— Нормально всё, — ворчит Саша, натягивая свитер. Целует его в нос. — Не всё в этом мире из-за тебя происходит, Ярик.

Тот делает наигранно-сомневающееся выражение лица, но беспокойство проступает заметнее. Саша его к себе притягивает, позволяя в грудь уткнуться. Ярик снова всхлипывает.

— Нет, правда, ты… в порядке?

— Жив, — говорит Саша. — И ты жив.

— И я жив, — эхом повторяет Ярик, будто себя в этом убеждая. — Давай домой?

Саша только кивает.

Ярик перед выходом к ждущим людям встряхивается, снова в восторженное состояние переключаясь. У него даже получается — первое время. Саша, глядя на его всё более напряжённую улыбку, изо всех сил пытается ни на кого не сорваться.

Ярик в машине откидывается устало на спинку, со стоном ноги вытягивает. Саша музыку какую-то включает негромко.

Едут молча. Ярик в окно смотрит бездумно — непривычно тихий, прозрачный какой-то, выгоревший. Его рука рассеянно на Сашином колене лежит — не попыткой приставать, как он иногда любит делать, а просто… будто он Сашу боится отпустить, будто ему сейчас Сашу чувствовать необходимо.

Саша это, в общем-то, понимает.

— Приехали, — напоминает он, тормозя.

— Да, вижу.

Ярик шевелится как-то заторможенно, будто кукла с садящимися батарейками; выбирается из машины и, едва выпрямившись, со вскриком хватается за дверцу.

Саша рядом оказывается как раз вовремя, чтобы его подхватить.

— Я ногой ударился на сцене, — морщится Ярик на вопросительный взгляд. — Думал, пройдёт, пока едем, а оно ещё хуже стало.

— И ты молчал?

— Да ерунда, ушибся просто, — Ярик за куртку его цепляется, чтобы устоять. — Что толку говорить? На руках ты бы меня всё равно там таскать не стал…

— Раз так больно — стал бы, — ворчит Саша. — Служебка ещё…

— Ерунда, — повторяет Ярик. Переспрашивает недоверчиво: — Что, правда стал бы?

Саше от недоверия этого больно — у Саши смерть Иуды перед глазами ещё стоит. Саша вместо ответа просто на руки его подхватывает. Ярик, ойкнув, цепляется за его плечи.

Ярик по-детски ему в шею утыкается.

Саша целует его в лоб. Помогает в домашнее переодеться, мазью мажет жуткий синяк на его ноге и ссадину на своей руке, вручает кружку с чаем и шоколадку, пока сам от остатков клея на подбородке избавляется. В кровать тоже на руках относит — Ярик пытается про романтику пошутить, потом про брачную ночь, но выходит совсем как-то вымученно, и он, замолчав на полуслове, утыкается куда-то Саше в плечо, устало выдохнув.

— Спи, — говорит ему Саша. Накрывает ладонями острые лопатки, будто от мира защищая.

— Не могу пока, — бормочет он. Надолго замолкает. Потом опять подаёт голос: — Представляешь, я сегодня на Гефсимании тебя заслушался. Забыл, что идти надо.

— Балбес, — ласково говорит Саша, даже не пытаясь нежность в голосе скрыть. Подумав, говорит: — Прости, что за рукав схватил на «Вечере». Тебе и так было трудно.

— Прости, что после поцелуя не сразу отошёл, — эхом отзывается Ярик.

Снова повисает молчание. Минуты две спустя Саша решается:

— На смерти Иуды…

— Я с текстом налажал, знаю, — кивает Ярик.

— Что? Да нет, я не о том, — морщится Саша. — Когда ты пел, что любить не умеешь… и «сможет или нет полюбить меня» — это же не Иуда был, верно? Ты?

Снова тишина. Саша ждёт, с каждой секундой всё больше жалея, что поднял эту тему.

— Так заметно было? — почти неслышно спрашивает Ярик. — Что я, не Иуда?

— Мне заметно.

— Я очень боюсь тебя потерять, — говорит он тихо. Саша пытается что-то сказать, но тонкая ладонь на губы ложится: — Раз заговорил об этом, то дай закончить. Мне правда… страшно. Ты так долго меня отталкивал — я боюсь что-нибудь не так сделать, и это всё вернётся. Я же правда… не умею любить. Не знаю, как чувства выразить, надоедаю, под ногами путаюсь, лезу, когда не надо, раздражаю всех… мне всегда кажется, что ты просто из жалости со мной возишься, как с ребёнком — давно бы послал, да совесть не позволяет. Я знаю, что это не так, но… мне просто страшно. Паникую вот опять не по делу, сомневаюсь, довериться полностью не могу — как ты меня терпишь вообще?

Саша целует его в ладонь. Ярик от неожиданности руку от его рта убирает.

— Закончил? — ровно спрашивает Саша.

— Ещё я хотел сказать, что никогда не верил, что ты можешь в меня тоже влюбиться, а ты это сделал и мне до сих пор всё кажется сном, — скороговоркой заканчивает Ярик. — Теперь да. — Касается пальцами его щеки, отдёргивает испуганно: — Ты плачешь?

— Теперь ты послушай, пожалуйста, — Саша, перехватив его запястье, прислоняется виском к его ладони. Ярик пальцы в его волосы вплетает. — Я тебя не «терплю», если ты ещё не понял. Я не страдаю мазохизмом. Тянуть из жалости отношения — идея в принципе бессмысленная. — Осторожно его в запястье целует: — Мне жаль, что я долго тупил. Мне жаль, что ты никак не поверишь. Мне совершенно не жаль, что я тебя люблю. — Хмыкает: — Не веришь — буду доказывать, пока не поверишь. Я упрямый.

— Ты плачешь, — утвердительно повторяет Ярик.

— Сам-то, — Саша зарывается носом в его волосы, гладит осторожно вдоль хребта, чувствуя, как спина под рукой расслабляется. — Ярик, ты меня не потеряешь. Я вполне настроен на наше «долго и счастливо». Мне хватает твоего «умения любить», мне большего не надо. Что за формулировка вообще? Где этому учат, есть курсы какие-то? Давай запишемся, что ли, а то ходим такие все дилетанты…

Ярик негромко смеётся.

— Мне тоже иногда страшно, — говорит Саша в темноту. После этого сумасшедшего блока тянет на откровенность. — Что ты в музыке растворишься совсем, что это твоё умирание на сцене зайдёт слишком далеко, а я помочь не смогу. Мне твою смерть сегодня слушать было очень страшно и больно. Ты там наизнанку выворачивался, а я только слушать мог.

— Мне твою вчера тоже, — бормочет Ярик.

Саша чувствует, как дёргаются сжимающие его руки, как снова непроизвольно напрягаются плечи, и успокаивающе зарывается пальцами в его волосы.

«Я здесь. Ты со мной. Оба живы».

— Вот так как-то, — вздыхает. — Я тоже боюсь тебя потерять. Это нормально — страх потери. Это нормально, что ты его вытаскиваешь, когда кого-то вроде Иуды играешь, он тут в тему, чтобы вжиться. Ты только… к себе не забывай возвращаться. И ко мне. Ты мне нужен.