— Я тоже тебя люблю, — выдыхает Ярик как-то успокоенно.

— Вот видишь, — хмыкает Саша, — а говоришь, что чувства не умеешь выражать. Спи давай, чудо, тебе отдохнуть надо. Ты сегодня дважды умер.

— Но я здесь, — у Ярика улыбка в голосе слышна.

— Но ты здесь, — кивает Саша. — И я тоже здесь. Спи, никто никого не потеряет в обозримом будущем. Я прослежу.

Ярик кивает и, действительно, засыпает на удивление быстро — вымотанный двумя спектаклями, разговором и общей нервотрёпкой. Саша, наоборот, заснуть долго не может, несмотря на слипающиеся глаза, и просыпается часа через два с колотящимся в горле сердцем.

Разумеется, приснилась смерть Иуды — Ярика. Разумеется, он там умер по-настоящему.

Разумеется, Саша, как это бывает в кошмарах, не мог ничего сделать — спасти, помешать, остановить…

Секунды часами кажутся, пока он пытается заново научиться дышать, с ослепляющей болью потери справиться и сон от реальности отделить.

Реальность вовсе не такая, как там была. Реальность у него под боком спит, обвив его всеми конечностями и трогательно сопя в шею.

Реальность чуть крепче его сквозь сон обнимает, будто что-то почувствовав, и бормочет что-то мирное. У Саши немного от сердца отлегает; он долго лежит, в темноту глядя и ровное дыхание слушая, пытаясь подстроиться под ритм.

Саша готов терять его во снах, пока реальность вот такой остаётся. Цена, как говорится, невысока.

========== Марафон ==========

Саша всем (себе в первую очередь) говорит, что просто устал.

Все понимающе кивают ему в ответ, сочувственно хлопают по плечу и советуют пересмотреть собственный график, чтобы не сдохнуть где-то между спектаклем и репетицией. Саша обещает об этом подумать и отшучивается, что умирать вообще-то не намерен.

Саша спит часа по два-три, каждую ночь немного от кошмаров умирая, дрожит без причины, когда не надо никуда бежать, задыхается в давящих стенах собственной комнаты и едва сдерживается, чтобы кулаки о стену не разбить (честно говоря, единственная причина этого не делать — необходимость играть в спектаклях).

Ярик восторженный — он всегда такой, но сейчас это бесит; Ярик про планы на свой концерт рассказывает, фонтанирует идеями, предвкушает блок «Иисуса» — а Саша буквально чувствует, насколько стремительно, как у неисправного телефона, у него садится батарейка.

Саша не хочет знать, что будет, когда процент заряда упадёт до нуля. Саша, кажется, скоро это узнает.

А Ярик болтает и болтает, откуда у него столько сил вообще?

— Да заткнись ты уже! — не выдерживает Саша, сжимая ладонями голову. Ярик замолкает так резко, будто ему пощечину залепили. — Пожалуйста, мне сейчас не до твоего концерта, прости!..

Саша мельком на него смотрит, сразу отвернувшись; потом, осознав, разворачивается к нему уже всем корпусом, сцепленных на коленях рук осторожно касаясь; Ярик кивает, пытаясь улыбнуться, но застывшее лицо и неестественно выпрямившаяся спина его выдают.

— Прости! — Саша слегка его пальцы сжимает, заглядывает виновато в глаза. Последней сволочью себя чувствуя, наклоняется, утыкаясь лбом в замок его рук. Выдыхает: — Прости, я не должен был кричать. Сорвался. Ты не при чём, ты этого вообще не заслуживаешь. Я просто…

— Ага, устал, — «размораживаясь», невесело хмыкает Ярик. — Знаем, слышали.

Мягко высвободив одну руку, касается его волос, потом по плечу гладит. Саша только сейчас понимает, что его снова начало трясти (а переставало ли?).

— Ляг, — просит Ярик, слегка его подталкивая. — Сейчас бежать ведь никуда пока не надо?

— Не надо, — соглашается Саша.

Ложиться не очень хочется — хочется, скорее, сжаться в комок и скулить негромко или по комнате нервно бегать — но он заставляет себя головой на тёплых коленях устроиться и ноги на диван закинуть, лицом вверх разворачиваясь. Пытается что-то сказать, но Ярик ему палец к губам прижимает с тихим «ш-ш-ш». Саша замирает, буквально заставляя себя оставаться на месте в неуютно открытой позе.

Ярик ему подушку под голову подкладывает и стягивает с переносицы очки, подцепив за дужку. Накрывает валявшимся за его спиной пледом.

— Зачем? — чуть хмурится Саша.

— Дрожишь весь.

Саша дёргает плечами — мол, я привык, — но не спорит. Ярик осторожно его лба касается.

— Закрой глаза.

— Чего задумал? — недоверчиво спрашивает Саша.

— Помочь тебе успокоиться немного. Можно, попробую?

Саша снова пожимает плечами и, состроив скептическое лицо, заставляет себя зажмуриться. Становится ещё неуютнее. Воздух окончательно отказывается проталкиваться сквозь пережатое напряжением горло.

— Ты как поёшь-то вообще? — сочувственно спрашивает Ярик.

Саша чувствует, как по плотно сомкнутым векам скользят осторожные пальцы. Переходят на виски. Спускаются на щёки, ведут вдоль скул.

Одна рука пропадает с лица, ложась ему на грудь. Исходящее от неё тепло будто размораживает застывшие мышцы, позволяя — нет, не вдохнуть полной грудью, но пропихнуть в лёгкие чуть больше воздуха, чем до этого. Саша уже и тому рад. Другая рука легонько гладит переносицу, потом теплом ложится поверх зажмуренных глаз, закрывая их от света из окна. Замирает так на несколько долгих минут.

Саша себе признаётся, что сбежать из-под этих рук хочется уже чуть меньше.

Ладонь, лежавшая напротив сердца, медленно двигается выше, длинные пальцы обводят ключицы, потом на открытое горло переходят, задержавшись на бьющейся сонной артерии. Проводят осторожно по коже.

Саша сглатывает невольно — очень уж беззащитно вот так лежать, какая-то часть сознания в полузверином ужасе вопит, что сейчас эта чужая рука сожмётся, жизнь выдавливая, и…

Это, кажется, та же часть сознания, которая поднимает его в пять утра паникой и видит в тенях угрозу. Саша ей не верит. Саша остаётся на месте, доверчиво горло подставляя под непривычную ласку.

Проникается постепенно. Приходит осознание, почему коты любят, когда их под подбородком чешут.

Ярику, на самом деле, довериться легче, чем кому-либо. Саша не уверен, что смог бы сейчас довериться кому угодно другому.

Рука останавливается, накрыв его горло — без давления, просто ложится, как лежала чуть раньше на груди. Саша запоздало понимает, что снова в состоянии дышать нормально, не борясь за каждый вздох с поселившимся в теле напряжением — будто магия какая-то светлая от тёплой ладони исходит.

— Поспи, если получится, — тихо говорит Ярик.

Саша его, как сквозь туман, слышит — дремота уже потихоньку его окутывает. Тянется — это сейчас кажется очень важным — своей рукой к его. Слегка сжимает запястье.

И, действительно, засыпает.

Ему, кажется, даже что-то бредово-лёгкое успевает присниться, прежде чем муторные кошмары, вязким ужасом опутывающие, опять поглощают всё. Поначалу даже из них удаётся выныривать — он сквозь сон чувствует ласковые пальцы на лбу и висках и тянется за этим ощущением — но в конце концов кошмар побеждает.

Саша даже не помнит, что в нём было — Саша никогда не помнит. Саше, впрочем, достаточно и паники, заставляющей судорожно воздух ртом хватать (Саша с удовольствием обошёлся бы без неё).

— Тихо-тихо-тихо-тихо, ш-ш-ш. Саша? — и тепло на щеках слёзы стирает бережно. — Саш, ты со мной, всё хорошо, всё позади. Саша… — и горячие пальцы в волосах, — Саш, хорошо всё. Честно.

Саша, развернувшись, утыкается ему в живот, обняв за пояс. Жмурится, чувствуя, как знакомые руки по плечам и спине, по голове, как ребёнка напуганного, гладят.

— Ты в безопасности, — тихо рассказывает родной голос. — Всё хорошо, ничего не случилось. Ты со мной, я здесь… ты, да я, да мы с тобой — нет, подожди, это из какой-то другой оперы, да? Всё хорошо, Саш, правда. Саша…

Саша медленно кивает. Он, вроде бы, верит.

Колотящееся в горле сердце можно, вроде бы, игнорировать.

Ярик мягко, по кругу, его спину массирует, нажимая совсем слегка. Другой рукой осторожно пряди перебирает, чувствительную кожу за ухом слегка царапает; пятернёй, будто расчёской, ведёт от лба к затылку, потом наоборот, и без того растрёпанные волосы ещё сильнее приводя в беспорядок; потом просто ладонь на заднюю часть шеи кладёт. Саше от этого жеста спокойнее почему-то, будто уязвимую точку закрыли.