— Сашка! — его несильно хлопают по плечу раз так двадцать. — Да что ж такое? Ну, Сашенька, если угодно, не молчи только, а?

Саше слишком страшно повернуть голову. Саше кажется, что от этого морок развеется, и он останется стоять у окна, оглушённый, глядя на фигуру внизу.

На виски ложатся горячие ладони, силой поворачивая его к себе. Ярик всматривается в его лицо, щурясь в полумраке; бережно кровь с его подбородка стирает, кончиками пальцев едва ощутимо касается больной губы, гладит по лицу очень осторожно, с нежностью какой-то бесконечной, сумасшедшей; Саша в ней тонет, Саше дышать как-то страшно — вдруг исчезнет от неосторожного движения? Саша только смотреть и может, застыв и аккуратно, по ниточкам, сон и реальность разделяя.

— Давай сюда, — Ярик его к себе привлекает, головой к груди, и ложится, на себя его утянув. Саша утягивается послушно, слишком дезориентированный, чтобы дёргаться.

Замирает, чувствуя тонкие чуткие пальцы в волосах. Д ы ш и т.

Ярик его жаром своим окутывает, Ярик, как всегда, будто изнутри горит — светит и греет, ледяное отчаяние в груди растапливая и своей яркостью серость кошмара прогоняя. Фигура на асфальте стирается понемногу со внутренней стороны век; мелодия «Маленького принца» в ушах стихает, чуть-чуть не успев дойти до «полетел вниз», вытесненная ускоренным немного стуком сердца совсем рядом.

Спустя, кажется, вечность Саша рискует пошевелиться и обнимает его в ответ.

— Ты меня с ума когда-нибудь сведёшь, чудовище.

— А я-то думал, ты уже от меня без ума, — делает обиженный голос Ярик. — Я плохо стараюсь?

— Ты слишком хорошо стараешься, — вздыхает Саша.

— Кошмар приснился, да? — серьёзнеет Ярик. — Я просыпаюсь, а у тебя кровь и слёзы текут… и лицо такое…

— Приснился, — соглашается Саша, плавясь от мягких прикосновений. От висков к затылку, по задней части шеи, ласково огладить плечи, пройтись вдоль хребта, вернуться к голове…

— А сейчас ты?..

— Хорошо, — говорит Саша честно. — Сейчас всё хорошо.

— Хорошо, — эхом повторяет Ярик, и Саша по голосу слышит, что он улыбается. Ровно дышит в макушку, живой и тёплый; постепенно успокаивающийся стук сердца Саше в ухо отдаётся.

Отыграют они этого «Иисуса». И не такое отыгрывали. Ответственность безумная, и Саша точно сорвётся ещё не раз на «он поёт гораздо лучше меня», но пока есть, кому собирать из обломков… ради кого из них выбираться…

Всё действительно х о р о ш о.

========== Усталость ==========

Саша теряется в собственных лицах, то и дело уточняя в своём расписании, кем он должен быть сегодня. Утро, день, вечер; спектакль, репетиция, ещё спектакль, концерт на горизонте, десяток, по ощущениям, одних ролей, подготовка к другим — он откровенно тонет.

Но справляется. Ещё бы он не справлялся.

Говорят, что справляется хорошо. Саша старается в это верить; не обращать внимания, что голова болит и что его будто снежная ведьма заколдовала-таки, обрекая на вечный холод. Говорит себе, что надо просто дожить до выходного — когда-то же он будет? Выспаться. Согреться…

Небо над Москвой тревожное, красноватое даже ночью; тоже душевного равновесия не добавляет. О звёздах, конечно, нет и речи; иногда только проглядывает размытое, тусклое пятно луны. Саша привычно ищет его взглядом перед тем, как зайти в дом.

В этот день — безуспешно.

Он долго сидит на диване, пялясь в одну точку и пытаясь заставить себя переодеться и лечь — чтобы пялиться в одну точку уже из этого положения. В конце концов — через добрый час оцепенения — ему это удаётся; на поздний ужин сил уже тоже нет. Он включает телефон на предмет важных сообщений и слишком долго смотрит на чьё-то поздравление с каким-то из праздников — или с удачным выступлением? — пытаясь понять, какая сейчас дата. Сердце, кажется, стучит где-то в голове, болезненно отдаваясь в виски.

«Чего не спишь?» — пиликает вдруг уведомление, выводя из ступора.

«Не спится», — печатает Саша почти машинально.

В ответ прилетает грустный смайлик. Почти сразу — входящий вызов. Саша вздыхает, но трубку берёт; включает громкую связь и кладёт телефон на подушку рядом с лицом, обречённо прикрыв глаза.

— Привет, — голос на том конце провода звучит хрипловато, устало.

— Привет, — таким же усталым эхом отзывается Саша. Ёжится. Надо бы проверить — окно, что ли, открыто?

— Ты там живой?

— Если ещё хоть кто-то спросит, живой ли я, я начну делать мёртвыми окружающих.

— Ой, страшно, — неискренне пугаются из телефона. — Меня тоже?

— А ты не окружающий, ты приедь сначала, там посмотрим.

— Приеду, — обещают как-то не очень уверенно. — Так чего ты не спишь?

— Разговариваю с одним мелким надоедливым…

— Саш, — вздыхают где-то далеко отсюда.

Саша сквозь усталость чувствует себя почти виноватым. Жмурится. За голосом на той стороне слышится стук колёс — у кого-то очередной ночной поезд. Неудобные полки, жёсткие подушки, раздражающие попутчики и сквозняк из окна — ещё ёрничающего Казьмина ему не хватало.

— Просто не могу заснуть, — мягче говорит Саша. — Ты-то чего со мной болтаешь, чудо?

— Увидел — ты онлайн… соскучился.

Звучит как-то очень грустно, непривычно. Саша потирает переносицу и кутается в одеяло плотнее, хоть и понимает, что от этого холода оно не спасёт.

— Не раскисай там, — ворчливо говорит он телефону. — Раскиснешь — и кто будет продумывать твои сверх-концептуальные концерты? Больше ни у кого такой долбанутости не получится, это ты у нас сумасшедший.

— Бессовестный, — негромко (невесело) смеётся Ярик.

— Бессовестный, — усмехнувшись, соглашается Саша. — Раз меня снова в это втянул, совести у тебя явно нет. Что, опять заставишь тебя краской заляпывать, как в тот раз? И какого хрена я согласился, интересно?

— Ну, ты же… меня любишь, да?..

Саша перестаёт улыбаться — неуверенность в (родном) голосе ему определённо не нравится. Спрашивает подозрительно:

— И чего ты себе там опять надумал?

— Ничего, — бесцветным голосом врёт Ярик, помолчав. — Устал просто. И соскучился.

Саша обречённо стонет, вжавшись лицом в подушку. Охота, вообще-то, взвыть, но пугать соседей и — особенно — человека на том конце провода не хочется. Да и сил, честно говоря, нет.

— Ярик, — зовёт он.

— Ага, — заторможенно отвечает тот. — Я. Я тут.

— Ярик, я люблю тебя. Что бы ты там себе не придумал, окей? И я тоже соскучился. — Саша вздыхает, рассеянно лохматит и без того встрёпанные волосы. — И концерты у тебя классные, что бы я там ни ворчал. Круто, что ты меня зовёшь. Мне… приятно, хотя ты та ещё заноза и перфекционист. Все нервы опять вытреплешь, я тебя знаю. Но я всё ещё здесь, так? И не собираюсь никуда от тебя деваться. Обещаю.

Ярик долго молчит. Саша переворачивается на спину, разглядывая потолок.

— Саш?

— Ага, — он перекатывает голову набок, к телефону. — Я тут. Всё ещё живой, как ни странно. И, представь себе, намерен и дальше таковым оставаться вопреки всем этим вашим мрачным прогнозам о моей безвременной кончине, задолбали каркать, график как график.

Ярик сбить с мысли себя не даёт; говорит очень тихо, почти неслышно:

— Я тоже… тебя люблю.

Саша улыбается краем губ.

— Вот и договорились. А теперь брысь спать, чудовище, тебе на сцену завтра.

— Кто бы говорил, — хмыкает Ярик, — не у меня утренний показ.

— Да я просто… — Саша задумчиво щурится, пытаясь подобрать слова, — так устал, что не могу заснуть. Сейчас полежу немного и вырублюсь, забей.

— Не, ну так не пойдёт, — возмущается Ярик, и Саша почти видит, как он мотает головой. — Давай я тебе локальный АСМР устрою? — по голосу слышно, что он пакостно улыбается. — Людям вон заходит.

И чмокает, зараза, в трубку в своей манере. Потерявший бдительность Саша подрывается с подушки, передёрнувшись, и возмущённо орёт:

— Фу, блин, гадость! Скотина ты всё-таки, Баярунас…

Ярик на том конце провода искренне ржёт. Саша возводит глаза к потолку, заглушая собственный смех прижатым к губам кулаком — злиться на это существо сейчас не получается; наверное, на это просто тоже сил нет, но так легко сменять гнев на милость Саша не намерен.