Как же глупо это всё.

Пока Саша в очередной раз себя грызёт, Ярик вдруг оказывается за его спиной, будто телепортировавшись от окна. Саша вздрагивает и выпрямляется, неожиданно ощутив на лопатках горячие ладони.

— Тихо ты, не дёргайся, — хмыкает тот.

— Что, — нервно шутит Саша, — Иуда устал ждать, пока его услышат, и перешёл к решительным действиям? У нас «Иисус», а не «Нежная скрипка»!

— Да иди ты, — обижается Ярик, — я же помочь пытаюсь. Расслабься. Руки опусти.

Саша опускает. С «расслабиться» сложнее, он и сам бы рад. Ярик с лёгким нажимом ведёт вверх, к плечам, потом вниз вдоль рук; слегка пожимает его пальцы, снова поднимается к плечам. Не то массаж, не то поглаживание; Саша настороженно замирает, не совсем понимая, что происходит.

— Ты меня боишься, что ли? — фыркает Ярик ему на ухо. — Я такой страшный? Или просто не доверяешь?

Саша пожимает плечами и ёжится от быстрого поцелуя в заднюю часть шеи.

— Ты что задумал, чудовище?

— Ничего чудовищного, — смеётся тот. — Просто ты слишком дёргаешься для сына божьего, так что тебе надо срочно успокаиваться… не особенно божескими методами, наверное, но уж какие есть!

И, прежде чем Саша успевает что-то уточнить, начинает негромко мурлыкать подозрительно знакомую мелодию.

— Ты издеваешься или да? — закатывает глаза Саша на «всё, что тебя гложет, всё, что так тревожит…». — Тебе не хватило смены ролей с Иисуса на Иуду, решил ещё и Магдалиной побыть?

— Зануда ты, Сашка, — фыркает Ярик, сбившись с мотива. — Да какая разница? Или предлагаешь тебе в ухо «Джиза-а-а-а-ас!!!» поорать, чтоб совсем релакс и из роли не выбиваться? Помолчи чуть-чуть.

И снова начинает мурлыкать, тёплым дыханием по коже мурашки гоня от затылка по всему телу. Просто, на повторе, партию Марии в чуть замедленном темпе — «засыпай-засыпай-засыпай, всё хорошо будет», никаких внезапных криков, как по сценарию полагается (Саша сперва, чего греха таить, морально к крику в ухо всё-таки приготовился, кто его знает, что там в понимании Ярика «релакс»), — и по рукам продолжает гладить, вверх-вниз, медленно, горячими ладонями согревая. Саша глаза сначала закатывает — и чем это должно помочь, чего задумал-то, чудо в перьях? — а потом незаметно для себя укачивается, убаюкивается почти, расслабляет-таки плечи, которые, казалось, вечность как свело напряжением и теперь никогда уже не отпустит.

— Во-о-о-от, — довольно тянет Ярик, совершенно не сбиваясь с тона, — другое дело. А теперь погнали — пла-а-авно…

«Ладно, чёрт с тобой, помогло».

«Пла-а-авно» начинает получаться. Ярик почти светится, периодически подпрыгивает от переполняющих эмоций, так явно гордится — собой, Сашей, проектом — и радуется успехам, что Саша невольно заражается этим настроением.

Рядом с Яриком — и уж тем более, когда Ярик ему с ролью помогает — сложно забыть о вечном «он поёт гораздо лучше меня»; Яр с его головокружительным взлётом — как ни крути, одна из причин голоска в голове, нашёптывающего, что Саша — так, посредственность; голоску в голове плевать на перечисление крутых проектов и ролей, он продолжает бормотать, что это всё ошибка и случайность.

Но… в такие моменты всё тот же Ярик этот голосок и заглушает — вот так вот парадоксально, потому что это Ярик и он из парадоксов состоит. Ярик в него верит отчаянно, бесконечно, сбиваясь иногда с «ты всё сможешь» на не вполне уместное «я люблю тебя».

Саша осторожно начинает верить в себя тоже.

***

Когда Саша поёт на пробу «Гефсиманию» («Давай просто один раз глянем, как оно, дорабатывать уже завтра будем, окей? Умираю от недосыпа!»), лицо у Ярика очень странное. Саша этого не замечает почти, погрузившись совсем в молитву и забыв, где реальность; застывает, допев, и пытается вспомнить, кто он и где он; мир вокруг будто в тумане, как если бы он забыл очки надеть — только моргнув, Саша понимает, что это слёзы. Тяжело сглатывает, собирая себя воедино. Кажется, не ему на репетиции Ярика ворчать — сам тоже вот хорош…

Яр вдруг оказывается совсем близко и осторожно смахивает с его лица мокрую от пота чёлку. Гладит по щеке. Саша прикрывает глаза и пытается расслабить плечи.

— Саш, ты это… пугаешь. Я не знаю, как тебя целовать после этого.

— Сюда, — вымученно улыбается Саша, показывая на свою щёку. — Ты не слушай, будет легче.

— Совет бывалого Иуды? — невесело хмыкает Яр. — Не могу я тебя не слушать. И ты меня не можешь. Саш…

— Всё будет нормально, — Саша глубоко вздыхает, пытаясь выровнять дыхание. — Отыграем. Это всего один раз.

— Умирать самому как-то проще, — качает головой Ярик.

— Не беспокойся, тоже умрёшь… Ой, блин, — Саша, почти не истерично засмеявшись, прячет лицо в ладонях, — прости, это как-то не очень обнадеживающе было, да?

Ярик притягивает его к себе. Саша заставляет себя успокоиться. Кажется, даже получается — унять невольную дрожь в руках, начать нормально дышать, проморгаться от выступивших слёз…

Ярик целует его в щёку, потом утыкается в плечо. Слегка встряхивает и тычет в грудь пальцем:

— И вот только попробуй мне ещё раз начать про Сальери и «ты поёшь гораздо лучше».

Саша неловко разводит руками, просто пытаясь не представлять раньше времени самоубийство Иуды в исполнении этого сумасшедшего. Предчувствие подсказывает, что потом его — да их обоих, честно говоря — придётся собирать из обломков и отпаивать водой. Ярик может ворчать что угодно, но «Le bien qui fait mal» иногда слишком актуальна.

Ему ведь во время этой арии придётся лежать на сцене и слушать — тут уши руками не зажмёшь, не отгородишься, тут только умирать немножко вместе с ним и тонуть в чужом безумии, как тонул в собственном.

Саша, наверное, слишком беспокоится за грядущий показ, но остановить поток мыслей не может. И…

Да ладно, «Гефсимания» Ярика всё ещё кажется ему намного, намного лучше собственной.

***

— Саша… Саш-Саш-Саш-Саш-Саш, ты чего? Саш!

Саша давится воздухом и почему-то кровью, кашляет и садится на кровати, сгибаясь пополам и зажимая рот кулаком. Рядом суетится кто-то, неловко за плечи теребит, по спине пытается не то хлопнуть, не то погладить, и бормочет скороговоркой какую-то чушь, которую Саша за собственным кашлем не слышит. Ненадолго пропадает, потом в руку что-то холодное тычет.

— Блин, Саш, Сашка, Сашенька, что мне сделать? Что с тобой вообще?

— «Сашенька»? — хмыкает он, машинально отреагировав на непривычное обращение. Опознаёт в холодном стакан с водой. Осторожно пьёт.

— Ой, да иди ты! — ненадолго обижаются рядом. Тут же снова переходят на обеспокоенный тон: — Ты как? Я как-то помочь могу? Что это было хоть?

— Да ладно, — пожимает плечами Саша, — «Сашенька» так «Сашенька», фиг с тобой, золотая рыбка… больно, блин, — он снова прижимает руку ко рту. Прокушенная губа горячо пульсирует, на коже остаётся алый след, во рту — снова неприятный металлический привкус.

Перед глазами — обыденно-серая картинка из ночного кошмара. Где-то в лёгких — глухое отчаяние оттуда же.

Саша, раз уж на то пошло, предпочитает более трэшовые сны, когда мешанина ужасов и полная дезориентация, зато ясно, что не реальность. А когда вот так — связно, спокойно и как-то до жути обыденно — вот так он просто ненавидит. Распутать бы сейчас, с какого момента сон начался — когда они репетировали, когда они разговаривали спокойно ни о чём, когда Ярик зачем-то на подоконник уселся, ноги наружу свесив, когда Саша отвернулся на секунду и услышал матерный вскрик и оглянулся, уронив чашку, и…

Там, снаружи, даже крови не было, только изломанная тонкая фигура на асфальте.

Сашу прибивает так, что он застывает, не донеся руку до прокушенной губы. Чёрная дыра где-то под рёбрами разрастается всё больше, ощущение нехватки важного рядом к месту примораживает.

— Саш, ты чего опять?

У птиц слишком плотный трафик, принц не впишется в их график — да ну его нафиг…

Голос поблизости заглушается всплывшей в сознании песней. Ещё одной, которую Саша в исполнении этого голоса терпеть не может, очень уж от неё отчаянием несёт — как раз таким, тихим, безнадёжным, которое сейчас у него самого в лёгких поселилось.