Внутреннее откликнулось на действия и сосредоточенность паникой и недоверием. Они напомнили Разумовскую тонкую корочку или верх айсберга, за которым крылось что-то куда более важное, не паническое и тёмное. Темноты было много, она по-прежнему обступала всё, до чего была способна дотянуться и пыталась утянуть следом — растворить и подчинить себе.

— Страшно и темно, — выдохнул он тише, сгорбившись. — Ещё страшно. Этот страх всегда.

— Хорошо, Сергей, что ещё? — тёплый голос психолога постепенно уходил на задворки сознания и слышался приглушённым, как если бы Сергей надел тёплые наушники и пытался кого-то услышать сквозь них.

Море тревожности всколыхнулось и расступилось, тогда отовсюду пока тихие начали доноситься голоса — птичий и людской, постоянно спорившие и не находившие единой истины. Сергей представил, будто пытался рыскать в той тьме, какая не отвечала. Обычно падкая на объяснения и образы она встретила вязким полотном, заглушающим звуки, образы и запахи.

Разумовский принял это за добрый знак, если таковым можно было считать отсутствие жёлтых глаз, преследующих постоянно, потому он продолжал в тишине копаться в себе и вспоминать, расплетая тот клубок из тревожности.

Наверху лежали свежие воспоминания — о споре с Марго, словах Олега о терпении и нерешённая загадка поведения и реакции подруги, а также не улеглась ещё тёплая, но такая наивная мечта о собственной социальной сети, свободной от предрассудков и стереотипов — такая, какая бы отразила свободный и красочный дух каждого человека в его многообразии и колорите. Ведь мир и люди в нём разные, а значит и социальная сеть должна была быть подстать внутреннему миру и возможностям.

Чуть дальше крылись образы школы и батора: разговоры с Олегом по ночам, когда не было ещё соседей; разговоры всех троих в китризке; игры и делание домашних заданий; приключения и решения, какие порой принимались детьми в сложных проблемах. Одним словом — Вместе. От самого первого знакомства до последнего (и не окончательного путешествия).

И каждому противостояла тревожность, словно желала сломать до основания всё, что наполняло теплотой и уютом. Будто из мести и обиды подкидывала мрачные и полные боли воспоминания об иерархии батора, о бесчинствах в городе и пригороде, о неудачах и потрясениях.

Своей только ли?..

Или чужой?

— Боль, — не выдержав, прошептал Сергей. — Иногда она снова пожирает и накатывает, словно не моя. — Он вдохнул и тут же оправился:

— Хотя, как это может быть не моим?..

Психолог что-то сказала, Разумовский не расслышал, в какой-то момент он и вовсе поймал себя на том, будто в поисках забыл имя и отчество специалиста. А может, и не было никакого специалиста?

Не важно.

Сергей продолжал копаться в воспоминаниях, несмотря на появившуюся мигрень. Он опускался всё ниже и ниже, копался в эмоциях и ощущениях, перебирал то, что мешалось в тугой комок сплетений, пока, наконец, не очутился снова в кромешной тьме.

Мрачная, чёрная и тихая — она обступала вокруг так, что Разумовский подумал будто его откинули на начало. Но стоило ему присмотреться, как темнота начала глядеть в него в ответ. Глаз он не видел, чувствовал.

И спустя минуты тишины его захлестнул страх.

— Страшно, — голос дрогнул, теперь себя Сергей слышал будто через пелену. Эхом оно прокатывалось по сознанию. — Больно. Ужасно и мерзко.

Руки расцепились. В попытке защититься Сергей накрыл голову руками, впустил в волосы пальцы и сжал зудящую голову. Отстраниться это не помогало, наоборот — начало затягивать всё сильнее и сильнее.

Сергей вспомнил то, чего больше всего опасался — опуститься на дно. И с ужасом подумал, что может, сейчас он его и достиг. Разумовский попытался открыть глаза — не вышло. Тело не слушалось его, всё закоченело, существовала только притихшая тьма, где воспоминания больше не служили якорями возвращения.

Не было ничего.

А потом пришёл голос.

— Мне страшно. Я не хочу этого.

Его собственный.

— Мрачно и темно. Это не моё! Не моё!

Никто не ответил.

Сергей почуял только как пахло здесь знакомо — горелым жаром, какой обдавал щёки и тело. Но если тогда ночью он слышал крики, сейчас их не было. Разумовский подумал над тем, что быть может — а можно пожалуйста «может» — он ещё не достиг чудовищного дна. И в тот момент пелена расступилась. Явственно прозвучал женский голос:

— Не противьтесь этому, Сергей. Позвольте ему стать единым целым.

«Что? Ему?» — мысль эхом пронеслась по сознанию. Он обернулся в попытке найти голос и не веря в то, что услышал. Поглотить себя — означает сдаться, зачем это?

— Это не сделает вас слабым, Сергей. Не противьтесь.

«Да ну… чтоб вас», — выдохнул он, завертелся и остановился, когда голос женский отдалился, и всё пришибла тишина. Во мраке вспыхнули знакомые глаза, какие держались далеко и мерцали двумя хищными камнями. Они не двигались, не приближались, не проецировали чудовищные звуки. Подобные темноте выжидали.

Глаза дрогнули и посмотрели наверх.

И в тишине прозвучало: «Убирайся оттуда» — злобным каркающим голосом. Злость эта — как чувствовал Сергей — не относилась к нему.

Взгляд метнулся наверх.

Разумовского выкинуло обратно. Он глубоко вдохнул и закашлялся, обретая обратно способность слышать, чувствовать и видеть. Последнее — с трудом. Глаза только обретали чёткость и первое, что он увидел — было лицо специалиста. Имя и отчество пришли позже, сначала Сергей смотрел в сизые глаза и видел холод и пожирающий интерес.

Руки специалиста сжимали его плечи, ещё иногда легко тормошили. Вот только Сергей больше не верил лицу напротив. Тревожность и всё внутреннее обернулись против кабинета специалиста и его владельца.

«Убирайся, убирайся, убирайся», — вопило тревожным звонком.

— Сергей, что вы видели, Сергей?

Голос оказался идентичным тому, что призывал слиться с темнотой. Разумовский взял над собой контроль и, встав, отошёл. Тяжело дыша он осмотрел помещение — взгляд рвано метался от сертификатов на книги, от фото на стол, со стола на ворона и задержался на последнем. Подвеска покачивалась, глаза металлической птицы отдали рубинами, и Сергей обернулся обратно к Алевтине Валентиновне.

«Убирайся!»

— Не подходите, — дрожащим голосом выдохнул он, вскинул руки и сжал их в кулаки.

— Сергей, — психолог поднялась и встала напротив, на что Сергей отступил дальше, продолжая обозначать границы.

— Я благодарен вам за всё, что вы мне дали — какие вы бы цели на самом деле не преследовали, но… Я…

«Да просто уйди, в конце-то концов!» — рыкнуло внутреннее, и Сергей послушался. Подхватив рюкзак, он выбежал из кабинета, следом забрал скейт и прочь из подъезда дома. Куртку с шапкой Разумовский набросил уже на улице, где горящее тело отрезвил слегка морозный воздух.

Он лизал щёки и приносил желаемую прохладу, когда как сердце продолжало бешено стучать. Тревожность отхлынула почти сразу, оставив после себя наваждение, словно ничего и не было, а произошедшее было навязанным мороком или штукой, какой обладали люди со способностями из всяких книжек и фильмов по ТВ. Сергей хмыкнул — глупости.

Магии в реальности не существует.

«Тогда что это?» — выдохнул он и, закинув голову, осмотрел балкончики. Ответа он так и не нашёл. Отвернувшись, Сергей поспешил к станции метро, и уже в вагоне заставил думать себя о тёплых Вместе и предстоящей акции.

К психологу он больше не вернётся.

<…>

Где-то в паре кварталов от станции метро «Владимирская»

Олег заметил спускающуюся с чёрного хода Марго: подруга заталкивала в рюкзак манишку продавца зала, попутно прощаясь с сотрудниками. Закончив это нехитрое дело, она закрепила скейт, чтобы не упал, устремилась дальше и замерла, когда Волков преградил ей путь.

— О, привет, — Снегирёва шмыгнула носом и почесала его, закидывая рюкзак на плечи. — Думала позже будешь.

— С собеседованиями тухляк, — выдохнул Олег, торжественно доставая из-за спины небольшой свёрток, на какой Марго так и уставилась. Волков ткнул его в руки подруги, которая продолжала стоять удивлённой.