Иван Владимирович вдохнул.
— Тут согласен, — проговорил он, выдыхая, и губы жены дрогнули в довольной улыбке. — Кто-то использует Сеть для знаний и нового, общения, а кто-то для своего противозаконного. Тогда учить людей нужно использованию свободы, хотя и так найдутся умники.
— Они всегда будут находиться, — дипломатично подвела к завершению микро-спора Людмила Прокопьевна, но окончательную точку в нём поставил Степаныч: кошак спрыгнул вниз, перебрался на колени владельца, где, потоптавшись, свернулся клубком. Жена, погладив кота, коснулась пальцами волос мужа, точнее проседи в центре, где волос не было, после потрепала оставшиеся «три пера».
Сергей от такого почти интимного жеста отвернулся, зато услышал, как Иван Владимирович хмыкнул довольно. Оба продолжили разговор чуть тише:
— Я оставила на плите суп. Не забудьте покушать, вернусь сегодня поздно.
— Чего так?
— Группу итальянцев поведу по центру, агентство хорошо заплатит.
— Будь осторожна. Я тогда на вечер что-то приготовлю… лапши там.
— О, нет, после итальянцев никакой лапши.
— Тогда картошку.
— И с зеленью.
— И с зеленью. Как ты любишь.
Сергей улыбнулся от столь тёплого семейного диалога — как бы Ивжелкины не ссорились насчёт свободы, всегда всё заканчивалось мирно, да и в семье у них царило такое, во что Разумовский, казалось, после токсичной среды батора никогда не поверит. Но вот они: владеющие компьютерным клубом, абсолютно разные люди, оба программисты, только Людмила Прокопьевна благодаря своим знаниям и харизме ещё и превосходный экскурсовод. Сергею думалось, что если вдруг у них будут дети, те получат только самое лучшее…
— И Сергей…
Разумовский растерялся, не сразу сообразив, что к нему обращались. Голос был женским.
— Да, Людмила Прокопьевна? — Он глянул на неё в непонимании.
— Иди суп поешь, прежде чем на акцию свою пойдёшь. Если острый сильно, сметану в холодильнике найдёшь.
Людмила Прокопьевна руки с головы мужа убрала, только поглаживала теперь его по плечу, а Сергей так совсем от заботы красным стал — за эти полгода он так и не привык к подобному отношению владельцев.
— Хорошо, Людмила Прокопьевна. Спасибо. — Он отпрянул от стойки и, сверившись со временем на мессере, кивнул — хватит и на поесть, и на одно дело, и добраться до Владимирской.
— И чтобы завтра с утра был, — дополнил Иван Владимирович, который не особо-то одобрил поход Сергея, но жена настояла, что это нужное гражданское дело, чуть ли не долг, там и отпустили работничка.
— Конечно, — заверил его Разумовский.
Отойдя чуть вбок, он отодвинул занавеску подсобно-отдыхательной и услышал вслед:
— Суп по мексиканскому рецепту сделала?
— Конечно, ещё добавила аджику твоей матушки.
— Острота, которой позавидуют даже в Мексике.
Обернувшись, Сергей увидел, как Иван Владимирович перехватил руку своей жены и на прощание поцеловал её ладонь, затем Разумовский осмотрел клуб и улыбнулся — пока детьми для четы Ивжелкиных было собственное дело и каждый работник, кто помогал им в содержании места.
========== Помощь ==========
В Баторе никто никогда не заикался о том, что такое «психологическая» помощь. Говорили только о психиатрии, вернее ей угрожали воспитанникам, проявляющим слишком бурные эмоции, и таким, с которыми не могли справиться воспитатели. Оговорочка: братвы, какая не покушалась на воспитателей, это не касалось. И касалось тех, кто доставал шнурей, не желавших возиться с детьми и как-то с ними справляться.
Сергей никогда не видел воспитанников, отправленных в психиатричку, но Марго видела и говорила об этом неохотно либо коротким «лучше не попадать», по той же причине на плаксивые эмоции она была не способна. Так мифы и легенды вокруг «белого заведения» плодились, тревожность Сергея множилась и именно по её причине он когда-то вышел на первую психолога.
Успокаивал себя Разумовский тем, что она — психолог, а не психотерапевт, не собиралась засовывать его в дурку и вешать смирительную рубаху. Да и в какой-то момент вести битву в одиночку Сергей более не мог: наступил он тогда, когда всю ночь провёл вынужденный заставлять себя не спать — стоило сомкнуть глаза, как из мрака на него сначала смотрели пылающие рыжие глаза, после раздавался вороний крик и хлопанье крыльев с лязгом о металлическую клетку.
Кто-то скребся по полу, обходил во мраке и постоянно кричал и кричал — не то человеческим, не то птичьим голосами.
Кому-то было больно.
Одиноко.
И страшно.
А из-за этого веяло злостью. И так по кругу.
Эти ощущения Сергей чувствовал, как свои. Они пытались утянуть его на дно, опустившись на которое он знал, что, быть может, у него не хватит сил подняться. Потому он пытался сражаться, пока на то были силы. Тогда под утро стало только хуже: видения из сознания перешли в комнату батора, где ожили тени комнаты, звуки её и даже запахи.
Пахло гарью и пеплом.
И словно не было лежащего на противоположной кровати Олега и на других — Миши и Гарика, с которыми они как год делили общую комнату. Оставалась лишь тьма, где неизменно горели и вспыхивали жуткие, полные хаоса и боли, глаза.
После той ночи Сергей решил действовать и разобраться пока сам. Так в его жизни появились сеансы с Алевтиной Валентиновной. Познакомились они случайно: женщина, как и другие приходящие специалисты, попросила разрешения оставить несколько визиток на стойке у них в клубе. На ней всегда лежало много разномастного барахла: то устаревшие листовки с баров на скидки, то рекламки музеев, магазинов одежды и прочих магазинов, а белые помятые визитки психолога лишними не стали, и Сергей, долго думая, всё-таки взял одну.
Окончательно на первый сеанс он решился не сразу, а тогда, когда у них в пригороде Разумовский не отыскал ни одного штатного специалиста и закончились объявления. Многие остальные психологи по ним требовали явку родителей либо уполномоченных по праву опеки, отказывались проводить сеансы в полной анонимности… Словом, та ещё задачка найти хоть одного подходящего хотя бы по правилам анонимности для выходца из детдома, и визитка Алевтины Валентиновны стала почти спасительной.
Вот только сеансы с ней пока не сказать, что помогали — тревожность продолжала есть изнутри.
Сергей старался не смотреть на относительно молодую женщину, сидевшую по другую сторону от стола. Взгляд он прятал не то в руки, не то осматривал небольшой скромный кабинет Алевтины Валентиновны, где по стене позади придавливали закованные в рамки сертификаты, а на противоположной высились шкафы со специализированной литературой. Пахло тут также: старостью, листами и книгами, редко — чаем, когда психолог предлагала. Предложила и сегодня, но Разумовский отказался. Потому на столе перед ним стояла вода в старом фарфоровом стакане. К ней он пока не притронулся.
Воспитаннику в принципе за около пяти сеансов так и не удалось заставить себя расслабиться и попытаться почувствовать себя готовым рассказать всё и говорить открыто — хотя бы не о кошмарах, а о постоянных страхах внутри, напряжении. За это он чувствовал вину, какая ещё сильнее расшатывала бушующую внутри тревожность. Получался и правда замкнутый круг.
— Простите, — пробормотал Сергей, прикрывая глаза. — Я не уверен, что и сегодня смогу ответить.
— Всё в порядке, — тут же мягко и тягуче отозвалась Алевтина Валентиновна, и ядовитое подсознание упрекнуло, что вот в порядке как раз ничего и не было. Психолог мысли к счастью пока не читала, потому продолжала говорить спокойно, практически не настаивая на разговоре и на инициативе пришедшего за помощью:
— Это всегда непросто, говорить о том, что тревожит, потому я понимаю вас и буду ждать столько, сколько потребуется.
Сергей дёрнул уголком губ — «столько, сколько у него хватит денег с зарплаты администратора». А Разумовский тратил почти всю её, говоря Вместе, что продолжает работать в «Спутнике» за знания. Необходимость врать близким вновь подлила масла в тревожность, и Сергей, мельком глянув на психолога, которая ответила ему на внимание лёгкой улыбкой, отвернул голову на рабочий стол, установленный у зашторенного полупрозрачного окна. Взгляд медленно скользнул по всяким вещам на нём: стопке листов, подставке под ручки, сложенным чуть сбоку книгам, все как один отбрасывающим к какой-либо теме по психологии. Сергей уже понял, что Алевтина Валентиновна много читала специализированной литературы, и осознание этого повышало уровень доверия к ней, вот только язык не развязывало.
