— В турагентстве, папа, — снова поправляет мужик (в его английском проскальзывают гортанные звуки) и идет к новенькому пикапу, ожидающему у распахнутых ворот, пока люди наговорятся.
На полпути старый парс оборачивается:
— Вы с другом словно солнце и луна, соединенные навеки. Я вижу ваш огонь: он у каждого свой, но языки пламени сплетаются в узоры истины. Светите друг для друга и праведных людей. Ваша миссия — воплощать в деяниях Ашу — закон справедливости и добра, — произносит он на фарси и неожиданно легко запрыгивает в кабину.
Хлопает дверь пикапа. Габаритные огни тают в темноте за низким кустарником, а я тихонько ахуеваю. Да старый черт с полчиха разглядел и ауру, и что мы трахаемся. Вековой мудрец, мать его. Вроде в трубке обычный табак: гашиш я бы учуял. Или Ахура Мазда нашептал? Кто знает…
— Йегер, закрой хлебало, пока ворона не влетела, и пошли в дом, — пинаю застывшего мальчишку.
— Это чего, тот самый персидский дедулич?
— Ну да. И это не повод стоять столбом посреди двора, если нас официально пригласили отдохнуть, — топаю к двери.
— А чего он сказал? — Пыхтишь в макушку.
— Ничего особенного. Сказал, чтоб по жизни вели себя хорошо и не мочили кого ни попадя.
Вдоль длинного коридора тянется ряд дверей. Возле каждой ненавязчиво светят бра с круглыми абажурами матово-желтого стекла. Предпоследняя слева приглашающе открыта. Захожу. Две деревянные кровати и два массивных латунных торшера чем-то напоминают мотель в Ренбоу хилл. Высокий шкаф в углу явно знавал хозяев побогаче, но сейчас отполирован, и медовое дерево довольно светится изнутри. Стулья чинно стоят у окна. На полу — терракотовая плитка. Прибрано и чисто. Простая комната наполнена уютом и гостеприимством. Обычное бунгало, каких полно от Техаса до Веракруса. Семейство парса отлично приспособилось к местному укладу, а глава, похоже, не возражал. Позади раздаются грохот, эмоциональное «ёпть!» и звяканье посуды: нахальная козявка обнаружила кухню.
— Тут какая-то сладкая выпечка, а марципановых черепушек и сахарных гробов нет.
— Жри, угробище, — совсем как сопля мелкая — сахарные гробики ему подавай. — Я лучше ванную поищу.
Ванная со сральником и писсуаром оказывается за соседней дверью. Теперь понятно, почему Джэвед поселил нас в этой гостевой — тут санузел для мужиков. Эх, старые обычаи… Возвращаюсь во двор. Жара ушла вместе с солнцем. Здесь в горах зимой выпадает снег. Темные вершины дремлют, укрытые звездным бархатом ночи. Два фонаря освещают утоптанный двор и чугунную барбекюшницу, вросшую в землю у веранды. Прежние хозяева баловались стейками? Мне осталось еще одно дело. Боюсь, барбекюшница для него не годится… Достаю из кофра полупустую бутылку лимонного геля. Что ж, для помыться хватит. А вот с баблом у нас с козявкой, как говорится, не густо, но и не пусто. У Йегера нала — триста баксов с мелочью да карта с зарплатой, начисленной за труды в автомастерской. Карту опустошать не стали: если за поиск наших задниц возьмутся спецы — оставлять жирный след? — нафиг надо! У меня в правом кофре — двойное дно. Там все, что завалялось после открытия счета для оплаты операции и реабилитации Йена. Пять с половиной кэсов. Мда, херовасто нарубили зелени «Крылья свободы», охраняя рок- и кантри-звезд разных степеней понтовости. Ничего, пожрать себе добудем полюбасу. Заодно сильно сократим поголовье койотов и бродячих собак по всей Мексике, ёба.
— Медитируешь? — голос тихий, с едва заметной хрипотцой, раздается за спиной. Ну ни хера себе — козявка пытается кокетничать! — Нашел в ванной странное мыло… Вроде здорово пахнет.
Сладковатый сандал ощущается совсем рядом и… не может заглушить аромат печеного каштана, щекочущий ноздри, когда влажные волосы касаются щеки. Ох… не сейчас. Только не сейчас, нахальная ты козявка! Словно ощутив мою панику, отстраняешься:
— «Рыцари» не рванут мстить? Клуб не выдержит атаки… В смысле, чот ссыкотно… — выдыхаешь сквозь зубы и замолкаешь.
— Не-а. «Рыцари» стояли не на торговле пушками, шлюшками и дурью из Мексики с Венесуэлой. Аристократишка содержал клуб на бабло, оставленное покойной матушкой любимому сыночку. Там какие-то акции, проценты… Кароч, хватало с горкой. Даже папа-сенатор ничего не мог поделать. Кое-что братва, конечно же, мутила, но по мелочи. Чисто для понтов. А сейчас нету Вилли — нету баксов. — Козявка торчит на верхней ступеньке веранды, а мне приходится задирать башку. Задолбало вкрай! Поднимаюсь и легонько тычу кулаком под дых. — «Рыцари дорог» — пафосное название, за которым — хрен собачий. Они никогда не были настоящим клубом. Либо за власть перегрызутся, либо разбегутся… Пойду ополоснусь, страдая в одиночестве, раз не дождался.
Задернув шторку, залезаю в ванну. Твой запах перебивает даже приторность сандала и розовых лепестков, хотя влажное мыло лежит на никелированной полочке. Где бы разобраться с наследством чокнутого Гриши? Только в кузнице. Но сначала попытаюсь открыть кодовый замок. Что внутри контейнера — догадываюсь. Остается убедиться…
Ненавижу надевать после душа потные труселя, потому напяливаю джинсы на голую задницу. Открыв дверцу приткнутой в углу стиралки, обнаруживаю знакомые до дрожи в яйцах черные плавки. Правильные у тебя привычки. Выхожу на веранду. Сидишь на ступеньках. Ждешь. Не сдерживаясь, по-дурацки чмокаю в макушку, вдыхая теплый запах осенних вечеров у камина, когда Иззи запекала на углях каштаны в бывшем доме дедули Аккермана. Сегодня — это запах надежды и смиренной грусти. Краем глаза замечаю улыбку черешневых губ. Отстегнув ремни, снимаю с чоппера скатку с косухами. Развернув, достаю из внутреннего кармана своей, родимой, плоский металлический контейнер, переданный Кенни. Кодовый замок мигает шестью зелеными черточками. Эх, Барби, жаль, тебя нет под рукой. Ок, сами поскрипим мозгами. У меня три попытки. Потом ЦРУ-шная приблуда может взорваться прямо в руках. Набираю день, месяц и последние цифры года рождения матери. Нет. Черточки мигают красным. Набираю светлую дату явления в мир доброго дядюшки. Мимо. Та-а-ак…
Первые две цифры — день рождения Кенни Аккермана.
Вторые — месяц рождения Кушель.
Третьи — последние цифры года рождения Леви Аккермана.
Бинго!
— Фигасе! Это что за хренотень? — пыхтишь над ухом.
Внутри аккуратно уложены в матово-серый «умный» пластик шприц-пистолет, заряженный прозрачной желтоватой жидкостью и жесткий диск.
— Помнишь патлатого чувака в плаще на вилле «Мария» — это мой дядюшка Кенни. Слышал о нем? Передал, перед тем как отправился чертям в Аду очко подставлять.
— Да… — выдыхаешь и осторожно трогаешь стеклянное окошко в стволе. — Тут…
— Здесь у нас последняя доза «солдата юниверсума». А здесь — жесткий диск с компа твоего папаши. И это надо уничтожить нах.
— Не… Давай себе вколешь? Ну ты же от меня получил, вроде как, прививку. Значит, не превратишься в чудовище. Давай, попробуем. Станешь круче меня! — Сверкаешь глазищами. И очень подозрительно. Слишком знакомо.
— Вот и полезло наружу воспитание профессора Очкастой! Так и знал — близкое общение с ее поехавшей кукухой до добра не доведет. — Закрываю крышку. — Даже до ЦРУ-шного отморозка доехало — это надо в топку. Обойдемся без экспериментов на мне, любимом. Оk? Пошли, ключи от кузницы поищем.
Настенный шкафчик с запасными комплектами нашелся в кладовке со швабрами, слесарным инструментом, канистрами бензина и прочей бытовой химией. Массивный ключ, висящий на верхнем правом крючке, подходит по виду. Прости, Джэвед. Извиняй, Азмун. Но очень надо. Заходим в кузницу. Ощупью нахожу выключатель. Лампа вспыхивает над двурогой наковальней, разгоняя темноту по углам. Что тут у нас? В центре смонтирован добротный стационарный горн с компрессором. В правом углу пневмомолот. В левом — металлический ящик. Стол с инструментами и заготовками, что-то вроде верстака с молотами разной увесистости и щипцами… Это пока на фиг. Иду к ящику. Слава Ахуре Мазде, Азмун не экономит на угле. Внутри жирно блестит чистый кокс. Теперь надо запустить систему. У меня таки два года Массачусетского политеха: разберусь чо-куда и какого хрена. Хватаю стоящее возле ящика ведерко и лопатой накидываю до верха. Мальчишка достает из-под верстака бутылку смеси для розжига. Молодец, сообразил. Где же у огнепоклонников обычные дрова? Древесная щепа обнаруживается в приземистой синей бочке у дальней стены, куда не добрался свет лампы. Загружаю щепу в полукруглый очаг. Мальчишка проникся моментом и сосредоточено поливает ее бесцветной жидкостью. Щелкаю зажигалкой, и пламя радостно вспыхивает, приветствуя нас. Давлю на кнопку, запуская компрессор. Теперь сверху — кокс. Дым вылетает в трубу под натужный вой вентилятора. И вот пляшет оранжевыми и ярко-желтыми языками священный огонь. Туда, в самое сердце жара, летят шприц-пистолет, жесткий диск и контейнер. На секунду ощущаю вонь горящего пластика. Стекло плавится мгновенно. Всё. Сыворотки больше нет. Выхватываю щипцами раскаленный до белизны шприц, кидаю на наковальню. И ебашу от души кувалдой. Чего мелочиться-то?! Триумфальный звон рассыпается по кузнице и несется дальше, к подножию сонных гор. Следом идет контейнер. Не дается, падла. Искры брызжут, жаля лоб. Титановый сплав? Зверь внутри рвется в режим терминатора. А пох! Удар!.. Грохот. На самом краешке наковальни изумленно позвякивает расплющенный до бесформенности контейнер. А сам понимаю, что в кулаке зажат обломок деревянной рукояти.
