— Ох, кошмарище мое… — Честным глазищам удалось убедить. — Кстати, хотел спросить: какого тогда сбежал в неведомые дали? Ведь сказал же, что понял — ты так решил меня своей дурью накачать.
— Китаянка убиралась… Ты сидел — глаза в стену. Решил — всё. Пошел я на хрен. — Упорно глядя в окно, словно на газон перед бургерной свалилась летающая тарелка, переползаешь на свое место и запихиваешь в рот последний кусок стейка.
— Будда, Один, Фригг, кому там поклоняется Очкастая, объясните Эрену Йегеру, чем взрослые отличаются от мелких козявок. Если вылезают непонятки, взрослые люди спрашивают словами через рот «какого хуя?», а не уносятся в ночное пространство, не сказав куда! Доехало?
— Угу, — смущенно булькаешь в кружку. — Если я не решу сразу, что делать — зависну… Пока все не полетит в нафиг. Знаю — это плохо. Вот и творю всякую дичь. — Смотришь несчастным щеночком, обруганным за погрызенный ботинок. Ну что с тобой делать?..
— Йегер, у тебя сверху есть такая штука — голова называется. Прямо сейчас ты в нее ешь, а теперь попробуй еще и думать. Вдруг понравится. — Вижу, как пытаешься спрятать лицо в чертовой посудине, где уже наверняка не осталось кофе и понимаю — жестко начал. Надо полегче. — Эрен, спасибо твоей решительности. Серьезно. Когда Зик прикончил Майки, я чуть не навалил булыжников за скалой. Даже Очкастая замерла, за пушкой не потянулась. Думал: вот он пиздец однозначный и непоправимый. Растеряешься, подвиснешь, братец тебя скрутит и утащит. А ты угандошил Тайбера и таки вывел Зика на точку. Значит, научишься отличать полную жопу от «надо сначала перетереть».
— Йес, сэр! — улыбка черешневых губ с кофейными усами — награда за правильно подобранные слова.
— Чек, пожалуйста. Нам пора. — Официантка кладет на середину стола плоскую коричневую папку с отпечатанным в углу довольным лицом неопределенного пола. Бюст больше не целится в мою сторону. Надеюсь, девчонка нас не запомнила. В Эскондидо, пригороде Сан-Диего, наследить не успел. И очень не хотелось бы.
Косухи сложены, завернуты в армейское одеяло и примотаны ремнями к пассажирскому моего чоппера. Дальше путь лежит в байкерскую лавку «Бандидос». Повезло, что у братвы случилась поблизости точка. Там должны помочь избавиться от Драконьей Матери. До кучи, нахальная козявка, наконец, обзаведется собственными кофрами. Самыми большими, которые удастся прикрутить к Уроду: задолбался служить у красотки камердинером. Пусть сам свое барахло возит. Лавочкой заправляет высоченная плечистая «мамочка» со сросшимися бровями и лицом ацтекской богини смерти. Она немногословна. Уяснив, чего хотим, выходит на стоянку, осматривает твой байк и ныряет в неприметную дверцу слева от входной. Возвращается с парой черных проклёпанных сумок и рамками «макака». Пока «богиня смерти» возится с установкой крепежа, мы вытаскиваем из айфонов симки, обнуляем все нафиг. Готово. Оставляем гаджеты как часть оплаты, выбирая взамен из стоящей на прилавке коробки со звонилками корейские «раскладушки». Их так просто не хакнешь. Дверной колокольчик тренькает что-то жалобное. Копаясь в стопке худи, слышу за спиной стук каблов и деловитое «Сделано». Вернувшаяся «мамочка» пакует носки с боксерами и два неприметных джинсовых жилета в пакет с лого в виде мачете поверх ярко-желтого сомбреро. А я наконец-то избавляюсь от Драконьей Матери и натягиваю майку с сахарной черепушкой и надписью разноцветными буквами «El Dia de Muertos». Что ж, День мертвых в Мексике — веселый праздник. Он наступит уже завтра… Как мы проморгали Хеллоуин? Припоминаю только пластиковую тыкву, светящую изнутри лампочкой на ресепшене мотеля Ренбоу хилл.
— Слушай, нахуй Тихуану. Там нас запросто найдут. Знаю местечко, где можно передохнуть и поскрипеть мозгами.
Отвечаешь задорной улыбкой. Санта Анна играет с тяжелыми каштановыми прядями. Закатное солнце обнимает лучами гибкое тело. Между ремнем джинсов и краем футболки — полоска загорелой кожи. Нагнул бы за ближайшим углом, да времени нет, зараза.
*
Поздний вечер. Почти ночь. У Стены слёз** пусто. Никто не жмется к железным столбам, в попытке докричаться до родных, которым повезло оказаться на земле обетованной под звездно-полосатым покровительством Дяди Сэма. По обе стороны границы не слышно ни женского плача, ни детского смеха. Лишь стена уходит далеко в шелест волн Тихого океана и теряется в темноте. А дорога ведет в соседний городишко Текате к КПП. Завидев наши явно не мексиканские морды, погранцы не спрашивают даже паспортов.*** Они заманались еще днем, и сейчас, когда поток пикапов и автодомов иссяк, бегло оглядывают двух чуваков на байках в простых джинсовых жилетах. И пропускают без задержек и церемоний.
За спиной остались убитые. Свои и чужие. Остались руины церкви «Неопалимой Розы» в Сильвер сити. Где-то во тьме упокоились под седым пеплом виллы «Мария» амбиции трехзвездного генерала Рода Рейсса. На безымянной горе возле Ренбоу хилл догорели останки Зика Йегера вместе с влажными грезами о божественном господстве через жопу брата. Мертвым воздастся по деяниям. Не знаю, существуют ли Рай и Ад, но старый парс сказал бы, что Чёрч, Магнолия и Бычара-Майки отправились в Дом песен, **** где царит вечный свет. С живыми еще свидимся. Очкастая, что бы ты не решила — это будет правильно. Саша, жаль, что приключилась такая фигня; пусть у тебя будет вдоволь вкусной еды и твой Лупоглазый хахаль не ходит налево. Смитти, надеюсь, ты угомонился и понял — все бабки мира не стоят обретенного дома. Хотя сомневаюсь, чот…
Объезжаем Тихуану по местной федеральной трассе. От унылой одноэтажной окраины отделяет полоса каменистой земли, темно-зеленые заросли агавы и усталые акации, нашедшие приют у речушки с гордым названием Империал. Путь ведет к развороту у городишки Пасо дель Агила и далее к ранчо у ручья Аламар. Нас там ждут. Только отделались от погранцов, набрал по памяти номер. Дорога все та же. Лишь на асфальт намело больше песка и неугомонный ветер чаще швыряет под колеса лохматые шары перекати-поля. Нахальная козявка обгоняет на резвом Уроде. И впереди летящий по ветру каштановый хвост, собирая свет редких фонарей, искрит то красным, то золотым.
Мы свободны.
По грунтовке, ведущей к ранчо, катим уже в полной темноте. Справа кузница. Слева белеет под фонарями длинный дом с плоской крышей. Старый парс курит длинную трубку, сидя в кресле-качалке на освещенной веранде. Завидев меня, поднимается навстречу:
— Леви-и-герами, — легкий поклон бритой головы и добродушная ухмылка под густыми усами перец-соль.
— Джэвед-и-герами, — поставив чоппер на кочергу, отвечаю таким же поклоном. — Это Эрен. Друг. — Мальчишка неловко кланяется. Сползая с Урода, осторожно озирается по сторонам.
…Случай свел нас в Тихуане пять лет назад. И пускай старик сменил халат на джинсы с пестрой рубахой, я узнал его по взгляду, наполненному мудрой печалью. Мы проговорили за текилой несколько часов в ближайшей забегаловке. На смеси фарси и пиджин-инглиша, приправленной испанскими ругательствами, он поведал долгую историю о бегстве с семьей в Пакистан, потом в Индию и дальше, пока огонь священного сосуда***** не привел на север страны наркобаронов, марьячас, молчаливых руин ацтекских храмов. И услышал мою, тоже насыщенную событиями повесть. Опрокинув шот, вытер жилистой рукой усы и прочитал нараспев короткую молитву, глядя на живой огонь мерцающей в стакане свечи. Тогда он выглядел как древняя олива, росшая у колодца возле дома в горном Бадахшане. И спустя годы остался таким же высохшим, узловатым, но стойким. Джэвед на фарси означает — вечность.
— Проходите в дом. Ледник заполнен едой. Отдыхайте, ешьте, пейте вдоволь. — Колечко дыма взметнулось к усыпанному звездами небу.
— Холодильник, папа, — тут же поправляет подошедший полный мужик, старший сын парса. — Приветствую тебя и твоего друга. — И снова обмен поклонами. — Уже полночь, нам пора ехать. Мама и остальные давно ждут.
— Дети и внуки любят праздник. Здесь почитают мертвых не так, как мы… — высохшая рука кладет трубку в оловянное блюдо, стоящее на потертом колченогом столике. — У детей все хорошо. Они переехали в город. Со мной остался Азмун. Он кует большие ножи… — старик запинается, припоминая слово, — мачете! Младшая дочь выучила испанский и работает у путешественников…
