— У меня отвал всего! — Лыбясь во все тридцать два, мальчишка ныряет под верстак и достает другой обломок с увесистой тупоносой кувалдой. — Ну ты Тор! Решил солдата врубить? А пневматическую дуру запустить?

— А по ебалу? С пневмой мы б сутки дрючились — я не кузнец. Тут не железо и даже не сталь… Но заплатить за утраченное имущество Джэведу таки придется. — Да уж, нынешние подвиги солдат юниверсума сводятся к жареному Зику, насаженному на вилку собственного байка Тайберу и порче кузнечного инструмента добродушного парса. Супергерои, бля…

В бак, наполненный водой, летят бесформенные сероватые блины. Клубы пара взмывают к потолку с прощальным шипением. Сделано. Блины заворачиваю в какую-то ветошь. Несу к мусорному баку за воротами. Цивилизация добралась до Тихуаны, а значит, завтра останки величайшего открытия заберут и отвезут на свалку. А у меня осталось еще кое-что. Открываю левый кофр. Тонкие блокноты перетянуты канцелярской резинкой по шесть штук. Связок всего шесть. Шесть лет жизни. «Кто имеет ум, сочти число зверя…» Символично, мать твою. Мой внутренний зверь любит. Любит влажный блеск зубов между улыбающихся черешневых губ. Мурлычет от будто случайных прикосновений. И готов порвать когтями любого, кто осмелится…

— Дневники? Дашь почитать? — Вопрос риторический: ответ известен.

— Это уже ни хера не значит. — Записные книжки летят в горн, где вспыхивают, распадаясь огненными лепестками. Жизнь до тебя улетает в трубу, разбавляя чистоту звездной ночи запахом копоти.

— Тебе снова надо в душ. — Проводишь рукой по щеке и показываешь черные кончики пальцев.

Ухватив запястье, обхватываю губами. Посасываю. Поглаживаю языком, пока не краснеешь так, что это становится заметно даже под персиковым загаром. Даже под светом единственной лампы.

— Потерпи. Я быстро умоюсь.

Вода остужает лицо. Зачем-то рассматриваю свое отражение в простом прямоугольнике зеркала. Мокрые пряди свисают черными сосульками на лоб. Брови сошлись к переносице. Капли стекают по щекам к подбородку. Нормальный хмурый я. И на кой хрен, спрашивается, сжег касыду? Мог бы сохранить. Перевести для тебя. Ничего, помню наизусть каждую букву, каждый харакат, каждое слово. Когда-нибудь соберу яйца в кулак… Отморозок-однопроцентник ваяет любовные стишата и ссыт прочитать предмету воздыханий. Пиздец, леди и джентльмены. Обтерев морду, выкатываюсь на веранду. Ты развалился на каменных ступеньках кузницы и таращишься в небо, где плывет среди льдистых звезд растущая луна. Дружных завываний вентилятора с компрессором не слышно.

— Огонь затушил, систему вырубил, ничего не сломал. — Приподнимаешься на локтях. Свет фонаря касается твоего лица, и вижу отражение смеха в аквамариновой радужке.

— Поговори у меня, — бурчу для порядка и ложусь головой к тебе на колени. — Кишку полоскал?

— Не, — смущенно отворачиваешься, делая вид, что заинтересовался изысканным дизайном решетчатых ворот системы «сварная чугунина». — Стремно дерьмом чужую ванну засирать.

— Получается, не судьба сегодня хлюпать в раздолбанной дырке, — интересно, что ответишь.

— Нечем хлюпать. Смазки у тебя нет — проверил. У дедулича такого в хозяйстве точняк не завалялось.

— По чужим кофрам шаришься, личное имущество не уважаешь, — продолжаю подкалывать, а сам трусь щекой о ширинку. Реакция в штанах не тормозит. — Жаль… люблю смотреть, как складки вокруг хера растягиваются. А еще твое очко меня каждый раз внутрь засасывает, отпускать не хочет. — Бугорок под джинсой откровенно твердеет. Дышишь глубже, чаще. Сдерживаясь, пропускаешь воздух сквозь зубы. — Эр-р-р-рен, — тихонько рычу. Знаю — это заводит. И повторяю: — Эр-р-р-рен… Обожаю смотреть, как валяешься потный, затраханный, из развороченной дырки конча со смазкой льются. Когда-нибудь сфоткаю. Мало ли, вдруг бросишь — будет, на что дрочить.

— Нас не увидят? — смотришь вопросительно. Прижимаюсь губами к тонкой джинсе. Сверху — сдавленный стон: — Пойдем в дом…

— Неа, лень. Койотов стесняешься или внимание кактусов беспокоит? Ну чего ты? Вряд ли парс распихал по двору скрытые камеры. — У самого уже головка тычется в чертову ширинку. Больно, блин. Расстегиваю пряжку, дергаю зиппер вниз: — Смотри — уже готово. — Наглаживаю себя и жду ахуенно горячей влажности пухлого рта. Аж пальцы в 13-дюймовках поджимаются.

Наконец-то отрываешься от созерцания чугунины. Тянешься, обхватываешь рукой, осторожно сжимаешь. Потом сильнее. У меня все мозги галопом ускакали в елдак быстрее лани. Но вдруг наклоняешься ко мне. Обжигая чистым дыханием, заманиваешь в океанские волны распахнутых глаз. Зрачки расплылись черными безднами, а вокруг колышется океан, и кружат, завораживают золотые искры. У меня на эти чертовы глазищи стоит круче чем на мелкую задницу! Под щекой уже каменный бугор. Щелчок пряжки. «Змейка» поддается легко. И твой стояк радостно выпрыгивает из ширинки, тяжело шлепая по губам. Набрав в рот слюны, провожу вправо-влево, ощупывая вздутые вены под гладкостью кожи. Наградой — первый, едва слышный полувсхлип. Запрокидываешь голову назад. Нет, так не пойдет. Надавливаю всей пятерней на загривок — смотри сюда, смотри на меня, не отрывай взгляд, пока можешь. Пока не унесло окончательно. Пальцы на моем стояке исходят жаром. Но еще не обжигают. Лишь заставляют подмахивать, елозя задницей по гладкому камню. Говорил — в пограничном состоянии пизже трахаться? Попробую. Сердце тут же начинает биться чаще. Но не придушенным цыпленком в зубах лисицы. Мощные толчки гонят кровь по венам в пять? в десять раз быстрее? Никак не привыкну… Теперь твои пальцы испускают молнии. Молнии устремляются по нервам, взбудораживая от кончиков ногтей до кончиков волос. Ни хрена ж себе! Дрожу как последняя сучка. Не могу больше! Блять!.. Кажется, кончаю жидким огнем. Сползаешь на нижнюю ступеньку и резко по-змеиному выстреливаешь языком, щекочешь, облизывая остывающий конец. Фух-х-х… В ореоле белого неона твой собственный стояк целится прямиком в охреневшую в небесах луну. С головки срываются алые вспышки. А капли медленно сползают по темно-розовой кожице, переливаясь то оранжевым, то лиловым, то пронзительно синим.

 — Ща, потерпи, — выдавливаю из пересохшей глотки. И ловлю из-под темных ресниц всплеск морского прибоя.

Набрасываюсь. «Змейка» мешает, царапает скулу. Сдергиваю штаны до колен. Провожу языком по яйцам. Пушок уже отрос. Волосы на лобке курчавятся. Пахнут печеным каштаном, чистым потом. Твоим возбуждением, от которого кукуха валит нафиг, даже вещички не собрав. Слизываю струйки пота, стекающие по внутренним сторонам бедер. Не сдерживаюсь и развожу романтику-на-хую-три-бантика. Целую взасос крохотную родинку. Дальше языком добираюсь до другой — под яйцами. Стонешь в макушку, а когда, расслабив глотку, заглатываю, не рычишь— мурлычешь, утыкаясь носом в затылок. Трахаешь в горло рывками и выстреливаешь струей — едва не захлебываюсь твоей кончой и собственными восторженными матами. Ты охуенен на вкус!

 — Я понял! Мы же можем шпилли-вилли хоть сутками. — Сидя на ступеньке, отираю рот, глядя на тебя, валяющегося у крыльца. Черная майка АС/DC наискось задралась до подмышек. Из-под складок нахально торчит пуговка соска. Поджарый живот блестит от пота в белом свете фонарей.

— Солдаты юниверсума ваще крепкие ребята. Хуй не сточится, жопа не треснет. — Ржешь в ответ.

— Как-нибудь попробуем? — Подмигиваешь, садишься рядом. А ширинку так и не застегнул, козявка.

— Обязательно. А ты видел, что у нас стояки как джедайские мечи светятся?

— Видел… — снова ржешь конем, падая спиной на ступеньки. — Но про джедайские мечи не думал. Буду называть тебя Оби-ван Кеноби!

Смех окрашивает прохладную ночь теплом, покоем и незнакомым чувством. Обычные люди называют его любовью. Я же — твоим именем. Эрен. Яйца тяжелеют, хер снова порывается в атаку.

— Дай присунуть. Сдохну ведь, — шепчу в шею, прижимаясь скулой к сумасшедшей гладкости каштановых волос.

— Но я же не…

— Становись раком. Коленями — на верхнюю ступеньку, локтями — на нижнюю.