Как-то в один из дней, когда Борис разучивал на скрипке очередную мелодию, Эля спросила:
– Почему ты не поступал в музыкальную школу? У тебя хорошие данные.
Борис потупился, замялся, ему не хотелось отвечать на этот вопрос. Эля и сама догадалась. Она с его слов знала, родители Бориса живут в небольшом молдавском селе, которое до сорокового года, как и вся Бессарабия, было оккупировано румынами, он ходил в румынскую гимназию. До сих пор по-румынски он говорит лучше, чем по-русски. Да и его молдавский родной, мало чем отличался от румынского. С приходом в их село советской администрации румынскую гимназию в селе упразднили, русской еще не создали. Родителей посчитали середняками, хотели выслать из села, отец болел, за него заступились местные селяне, родители отправили сына в Одессу, «от греха подальше», к родному дяде, чтобы он закончил в городе семилетку. Они полагали, что их рано или поздно все равно сошлют, тогда хоть сын останется в Одессе. Борису не на что купить лишнюю пару рубах, кто бы стал оплачивать обучение в музыкальной школе. Поэтому при всем желании продолжить музыкальное образование, он не мог. Об этом Эля могла только догадаться, сам Борис умалчивал о своем бедственном положении. Его дядя, работник в скобяной лавке, по вечерам играл на скрипке в местном ресторанчике, не гнушался играть на свадьбах и похоронах.
– Учись, Борька, играть, – говорил он. – Со скрипкой ты всегда будешь иметь кусок хлеба.
И Борис играл. Выучился быстро, все мелодии ловил на слух, дядя удивлялся, откуда в парне такой талант, не иначе цыганская кровь взыграла! Парень теперь иногда помогал дяде играть на очередных мероприятиях горожан.
Чтобы не отвечать на вопрос девушки, Борис поспешно спросил:
– А ты, куда бушь поступать опосля школы?
– В Киев поеду. Хочу поступить в консерваторию. А ты разве изменишь музыке?
– Не-е, я в военное училище пойду, – тряхнул кудрями Борис.
– Подожди, а как же скрипка? Ты же неплохо усваиваешь ноты… – удивилась девушка.
– Вот именно! Не плохо… А должен отлично. Читать ноты, как ты, с листа. В армии есть военные оркестры. Там буду играть, – потупился виновато парень. – Если, конечно, меня примут.
– Странно… Ты никогда не говорил об армии.
– Вишь ли, нас в семье пятеро ртов, я шестой. И отец не дюже здоровый. Не потянуть мне консерваторию. А в училище одежа, форма и еда бесплатные, – обстоятельно пояснил парень.
– А как же музыка? – сделала большие глаза Эля.
– Что музыка? Останется увлечением. Буду на свадьбах в селе играть. Есть тако иностранное слово – хобби. Вот ты немецким занимаешься, что для тебя этот язык? Ты же не собираешься в Германии жить. Это тоже своего рода хобби.
– Я хотела прочитать в подлиннике Шиллера и Гете, – пояснила девушка.
– И как? Получается? – скептически скосил в ее сторону глаза Борис.
– Разговорный немецкий получается. И грамматику постичь можно. Читать на немецком стихи, – тяжело, – призналась она.
Во время занятий музыкой молодые люди могли поговорить на отвлеченные темы, рассказать о своем детстве, успевали поделиться своими увлечениями помимо музыки, поэтому Борис знал о занятиях Эли немецким языком. Отец Эли поощрял ее увлечение, говорил, немцы многого добились в области техники, поскольку у нас с ними имеется пакт о не нападении, возможно, его пошлют на стажировку в Германию, тогда он Элю возьмет в качестве переводчицы.
Эльвира, действительно, брала уроки немецкого языка у престарелого прибалтийского немца, родители которого до революции служили в России, во время первой мировой войны остались в России. После революции родители не приняли новую власть, уехали жить в Пруссию, сын с ними не поехал, воевал на стороне красных, имел желание перенести революцию к себе на родину. В Германии, как известно, случилась революция, которую быстро задавили. Позже он разочаровался в идеалах революции, в коммунистической риторике, красный террор и вовсе отвернул его от бывших однополчан, он хотел уехать к родителям, только железный занавес захлопнулся, и он остался жить в Одессе. Преподавал немецкий язык в училище, затем ушел на пенсию. Вздыхая, он рассказывал Эле о своем жизненном пути, при этом говорил:
– Если бы победили белые, то сейчас бы мы везде читали, что враги народа это нынешние правители, а господа Врангель, Деникин и еже с ними – истинные борцы за справедливое общество. Памятники стояли бы им, а не нынешним вождям: глупым и амбициозным.
Элю коробило от его слов. За такие мысли вполне можно угодить куда следует.
– Разве белые могли победить? – возражала Эля. – Против них восстал весь народ. Нас даже страны Антанты не смогли одолеть, – говорила она убежденно то, чему ее учили в школе.
– Эхе-хе, – откашливался старый человек, – многого ты не понимаешь… Да и не можешь понимать. Молодая ты еще…
В некотором смятении уходила Эля от старого учителя. Все же как преподаватель он был превосходный, Эля быстро усвоила немецкую грамматику, довольно сносно говорила по-немецки. Знала, за такие речи его могли привлечь к ответственности. Поэтому старалась никому не говорить о высказываниях своего учителя.
– А откуда ты знаешь молдавский? – спросил Боря.
– У нас во дворе живет семья молдаван. Я в детстве играла с их девочками. Они по-русски почти не говорили, вот я и научилась. Младшая девочка до сих пор живет в нашем дворе. Мы говорим с ней по-молдавски. А румынский сильно отличается от молдавского? – в свою очередь спросила Эля, зная, что Борис учился в румынской гимназии.
– Не значительно. Молдаване свободно общаются с румынами.
И Борис начал обучать Элю особенностям румынского языка. Который в некоторых словосочетаниях, оборотах речи отличался от молдавского. Как казалось Эле, разнился в меньшей степени, чем русский отличается от украинского языка. Ко всему прочему, Борис, несмотря на свое четырехлетнее образование, был довольно начитанным мальчиком. Он признался Эле, что его с трех лет грамоте учила старшая сестра. Он пристрастился к чтению, перечитал все книги, которые можно было найти в селе у соседей. Отец не очень поощрял увлечение сына, которое мешало иногда помогать ему по хозяйству, однако не строго относился к его увлечению. Поэтому, несмотря на молдавский акцент, Бориса интересно слушать, обороты его речи правильно и логично построены.
Как-то в один из таких уроков по языку и музыке, Борис отложил скрипку, вздохнул и с горечью проговорил:
– Тебе немецкий никогда не пригодится, мне, возможно, скрипка тоже никогда…
– Погоди, а зачем же ты тогда учишь ноты? – удивилась Эля.
– Чтобы тебя чаще видеть, – выпалил Борис, сам не ожидал от себя такой откровенности, покраснел, уставился на девушку, ожидая от нее отповеди. Только Эля сама растерялась, не знала, что сказать юноше.
– Ты меня все это время обманывал? – тихо спросила она.
– В смысле? А-а, нет! Я, действительно, хочу выучить ноты. Но мне хорошо с тобой. Я еще ни с одной девчонкой не дружил, – выпалил Борис и уставился на девушку, не зная, как она отреагирует на его признание.
– И я не дружила с парнями, – смущенно ответила девушка. – А мы с тобой дружим или просто изучаем ноты? – наивно спросила она.
– Конечно, изучаем! – тут же спохватился, сказал глупость, поправился: – Мне рядом с тобой очень хорошо. Я иногда думаю о тебе, а не о нотах.
От чего у Эли потеплело на душе, она еще раз отметила, у Бориса красивые, черные, жгучие, цыганские глаза, его взгляд проникает в самую душу. А еще красивые длинные пальцы, когда он брал в руку ее ладонь, у нее все замирало в груди.
Вскоре Борис уехал на весенние каникулы домой, Эля отчетливо ощутила, как ей его не хватает. Она уже привыкла к его посещениям, когда они не только занимались музыкой, а и разговаривали на различные темы. А еще он ждал ее после занятий в школе и провожал домой, обходя несколько лишних кварталов, и ей было легко с ним общаться. Каникулы закончились, Борис все не появлялся. Только через неделю после начала занятий он появился в школе. Элю избегал, к ней не приходил. Она сама подошла к нему на переменке, спросила, почему он не приходит заниматься. Он покраснел, замялся, потом тихо сказал, давай встретимся после уроков в парке.
