«Не от мира сего…» – тихо говорили о ней. Она параллельно училась в музыкальной школе не один год, подавала большие надежды как пианистка. Знали об этом только родители и ее педагоги в музыкальной школе. Она ходила по земле никого не замечая, погруженная в свои мысли, в ее голове звучали мелодии концертов, симфоний и прочей классической музыки. Заметили ее на новый год, когда силами учеников учителя устроили концерт. Ученики на фоне большого портрета товарища Сталина читали стихи, пели песни, строили пирамиды, в конце попросили Элю сыграть на пианино патриотическую мелодию. Эля вышла к инструменту, села за старенький рояль, немножко подумала и, вместо патриотической музыки, исполнила первый концерт Моцарта. Она играла так самозабвенно, так вдохновенно, что ученики, далекие от понимания классической музыки, сначала следили за порханием ее пальцев по клавишам, затем прониклись музыкой и даже малыши перестали бегать по залу. И учителя не вспомнили, что просили исполнить нечто патриотическое. Когда прозвучал последний аккорд, девушка встала и поклонилась. Ученики пару секунд смотрели на нее, не могли поверить, что в этом тихом создании живет такая музыкальная мощь, потом одарили аплодисментами, какими не одаривали другие номера. Смущенная девушка спустилась в зал, к ней тут же подошел ученик шестого класса Борис Сырбу, парень рослый, он два года не учился, теперь наверстывал упущенное, хотя по годам сверстник, который ранее ее не замечал, восхищенно, с легким молдавским акцентом, произнес:

– Слушай, Райнова, я знал, что ты ходишь в музыкалку, не предполагал, что так серьезно, – и чуть понизив голос, признался: – я ведь тоже Моцарта разучивал.

Эля недоуменно взглянула на него. Ведь Сырбу музыкальную школу не посещал, никогда не проявлял себя, как музыкант.

– На чем разучивал? – спросила она.

Посмотрела в его сливово-карие глаза. Его тоже она ранее не замечала, хотя парень видный, не по годам рослый. Вернее, натыкалась на него в школьных коридорах, но не интересовалась, как его зовут, обходила стороной. Хотя видела, девочки старших классов на него поглядывали. Раньше девочки и мальчики учились отдельно, в разных школах. Мальчишеская гимназия пришла в негодность, ремонта в ней не было со времен революции, во время гражданской войны крышу пробил артиллерийский снаряд. Крышу залатали, видимо не совсем качественно, дождей она уже не держала. Мальчиков объединили с девочками.

– На скрипке, – мотнул головой парень. Бесцеремонно взял ее под локоток, отвел в сторону, признался:

– Меня дядя на скрипке учит. Мы хотя и молдаване, но по маминой линии во мне течет четверть цыганской крови, – признался парень. – Дядя говорит, с такой родословной стыдно не уметь играть на скрипке. Вот он и учит меня на дому. Я уже освоил все румынские и молдавские народные мелодии. Решил самостоятельно выучить что-то из классики. Но я не знаю нот. Поможешь? Эля осторожно освободила локоток, слегка отодвинулась. Жгучие смоляные волосы, темные глаза, смуглая кожа не оставляли сомнений о его национальности, только он никогда в школе не говорил о цыганской крови. Все знали, его родители молдаване. Они жили в молдавском селе, который до сорокового года находился под румынской оккупацией. Парень закончил четыре класса румынской церковно-приходской гимназии, отец отправил его в Одессу к брату жены, чтобы он продолжил образование. В одесских школах учились дети многих национальностей: молдаване, греки, украинцы, евреи, русские, болгары, гагаузы. Никто никогда не выяснял в классе, кто есть кто по национальности, все говорили по-русски. И только в семьях говорили на родном языке. Или если в одном дворе жили семьи разных национальностей, дети могли выучить язык друг друга. Так Эля с детства знала молдавский язык лучше, чем свой болгарский, на котором ее родители говорили крайне редко. В соседской молдавской семье росли три девочки, с которыми Эля провела все детство, и конечно, она наравне с ними говорила по-молдавски. Родители Эли родом из болгарского села, что на Дунае, они в двадцатых годах бежали из оккупированной Бессарабии на территорию Советской России, отец единственный из села, кто поступил в киевский институт, выучился на инженера, получил назначение на завод в Одессу.

– Приходи, – просто сказала она, нагнула голову и пошла в сторону выхода.

И Борис Сырбу зачастил в дом к Эльвире, они вместе разучивали ноты, постигали гаммы, диезы и бемоли, подыгрывали друг другу, он на скрипке, она аккомпанировала ему на пианино. Мама Эли знала дядю Бориса, который работал на «Привозе» в скобяной лавке, поэтому приняла его доброжелательно. Бабушка, мать отца, сначала подозрительно посматривала на парня, говорившего с явным молдавским акцентом, с цыганскими замашками, затем убедилась, парень одержим музыкой, перестала коситься и опасаться, что в один прекрасный день он обкрадет их. Мать Эли на это отвечала: «Да что вы, мама, у нас и воровать-то нечего». Отец приходил вечером с работы, уставший несколько раздраженный. Борис торопливо здоровался и собирал ноты. Отец из под очков смотрел на парня, кивал, неторопливо мыл руки, садился ужинать. Перед этим всегда открывал газету, просматривал заголовки, откладывал газету в сторону, неторопливо ел.

– Твой жених? – спросил у дочери, кивнул в сторону выходной двери.

– Ой, тоже, скажешь папа… – возмутилась дочь.

Мать тоже не поддержала шутливого тона мужа.

– Георгий, девочка занимается с Борей по музыке, – пояснила она. – У него очень хороший слух. Мелодии схватывает на лету.

– Да, да, – отрешенно кивал головой отец, принимался за еду. Затем мать убирала тарелки, муж снова садился с газетой, и теперь уже внимательно читал все статьи.

– Что, отец, пишут, будет война? – спрашивала жена.

– Ну что ты, Нина, какая война?! С немцами у нас договор. А кто еще осмелится напасть на нашу державу?! – и посмотрел на жену поверх очков.

– Румыны все не могут простить потерю Бессарабии, – напомнила мать.

– Да какие из румын вояки! Ты вспомни, как они сдали Бессарабию?! Почти без единого выстрела. Не полезут они. Да и к тому же они союзники Германии. А с немцами у нас мир, – напомнил отец.

– Вот и славно! – облегченно вздыхала мать. – А то только оправились после всех передряг.

– А этот парень, который ходит к нам, воспитанный мальчик? – спросил муж.

– Да, хороший мальчик. Он племянник Фанела Мунтяна, что на «Привозе» в скобяной лавке работает. Я иногда захожу в лаку, купить что-либо по мелочи. Мы выяснили, что наши дети учатся в одной школе, теперь здороваемся с ним, как давние знакомые. Он иногда интересуется, нет ли в школе на Бориса жалоб.

Муж хмыкнул, ничего не ответил, вновь уткнулся в газету.

У Эли не было в школе подружек и друзей. Она с первого класса замкнулась на музыке, держалась обособленно. Ей казалось, никто не понимал ее, и не хотел понять. И вот появился у нее школьный товарищ, с которым она на равных могла говорить о музыке. После слов отца, не жених ли Борис, она впервые задумалась, кем является для нее этот юноша. Конечно, другом. С ним легко и просто общаться. А еще он очень талантливый, на слух ловит сложные мелодии. С трудом постигает нотную грамоту. Упорно продолжает приходить, они договорились к концу учебного года выучить концерт для скрипки и фортепиано.

Затем они дуэтом сыграют на выпускном вечере. Эля в этом году заканчивала семилетку. А еще ей исполнится семнадцать лет.

С появлением Бориса и приходом весны Эля как бы очнулась от музыки. Оказывается, кроме музыки и нот существует и другой мир. Девочки одноклассницы весело щебечут обо всем на свете: обсуждают мальчиков и последние фильмы, вышедшие на экран, политику и городские новости, моду скорое открытие пляжного сезона. И Эля огляделась вокруг, и тоже стала замечать мальчиков, и взгляд ее теплел и в душе становилось тесно. Она видела, как девочки смотрят вслед Борису, в душе гордилась, что именно к ней домой он приходит, она запросто общается с ним. И хотя Эля не слыла красавицей, ее лицо одухотворилось новым внутренним светом. Она не понимала, что переступила возраст отрочества, гусеница превращалась в бабочку, Эля становилась почти взрослой девушкой.