- Не прикасайся к ней.
Это было похоже на грубый, спрятанный рык в резком тоне. Фраза раздалась в тишине слишком громко. Сердце Маркуса безумно стучало и хотелось потереть его, успокоить, унять жар и острые иглы, прошивающие изнутри. Он не позволит к ней никому притронуться. Ревностно, будто охраняя, считая её своей. Даже вот так…. Вот такой. В этот ужасный момент.
Кин сделал все сам. Поставил ящик рядом, второй – на стол. Залез наверх и размотал проволоку, прикрепляющую руки к трубе. Сначала одну, видя синяки от хватки пальцев, царапины, кровоподтеки и след железа, впившегося в плоть до мяса. После – вторую. С болезненной гримасой на лице, видя и ощущая, как тело дернулось вниз, а ноги Мышки подломились. Взгляд Маркуса то и дело натыкался на пустоту вместо головы, останавливался на виднеющемся позвонке и внутренностях шеи. Снимая её тело с трубы, Кин чувствовал, как сильно дрожат руки. И все же упасть телу бесформенным мешком он не позволил: подхватил бережно, прижимая к себе и тяжело опускаясь с ним на пол. От Мышки уже исходил запах смерти, гноя и первого этапа разложения.
Засохшая кровь взялась бурой коркой на обнаженном теле. Маркус видел следы борьбы и насилия. Она сопротивлялась.
Он видел, что голову Мышке оторвали в буквальном смысле слова. Они, экзорцисты, знают, на что способны демоны и какова их сила. Кин прикрыл глаза и ударился затылком о стол. Ему стоило повернуть голову, и он бы увидел… её голову с раскрытым ртом и навсегда застывшим взглядом. Маркус перевел взгляд на Томаса и осознал, что не может ничего сказать. Он понимал, что скорее всего это шок. Эмоции притупились.
Когда Томас вышел за дверь, Кин не выдержал.
Как не похожа была сейчас Мышка на саму себя. Разве это разорванное тело может быть ею? Разве этот окоченевший труп, холодный, обескровленный и лишенный жизни…. не делающий вдох и выдох, может быть Мышкой? Этот мешок костей и закаменелых мышц.
Разве эта голова с застылым ужасом в глазах – её?
Кину с трудом удалось закрыть ей рот.
Теперь он знал, что имел ввиду демон перед кончиной. Их и правда стало на одного, нет, на одну, меньше.
Рука слепо гладила Мышку по волосам, слезы прорывались наружу вместе с надсадным хриплым воем. Марку кусал костяшки пальцев и жмурился до боли, покачиваясь и вскидывая голову вверх. Но здесь не было видно неба.
Не было слышно ничего.
Бог молчал.
========== Глава 4. Утешайся Господом, и Он исполнит желание сердца твоего ==========
- Маркус! Маркус… Ну пожалуйста!
Её смех такой чистый. А глаза так красивы. Он видит в них искорки.
- Ты снова прошмыгнула так тихо.
- Ты же знаешь, кто я…
- Да, маленькая церковная мышка. Иди, мне нужно работать.
Стакан снова наполняется до краев. Кин положил руки на стол и уперся в них подбородком. Он смотрел вперед и не обращал внимания на звуки. Музыка звучала в ушах фоном, сливаясь с громкими разговорами, криками, смехом; яркое и громогласное «Гооооооол!» с последовавшими за этим овации; танцы на месте. Но ему было все равно.
Горло опалял алкоголь, обжигал и заставлял зажмуриться. Перед глазами Маркуса Она разворачивается и смеется, ловит его за руку.
- Обнови, - бросая бармену, Маркус облизнул губы и закрыл глаза.
- Зачем тебе это?
Кин видит со стороны себя и Мышку. Они сидят в келье, уже вечер. В одной руке у него Библия, в другой – заметки по экзорцизму.
Рука Мышки оказывается на его кисти. Он чувствует, как вздрагивает от этого прикосновения.
- Я хочу помогать людям. Я хочу, Маркус. И я смогу!
- Ты слишком юна. Неопытна. Ты не знаешь, с чем хочешь столкнуться.
- Маркус! Ты совсем не понимаешь, я хочу быть больше, чем послушница. Я хочу помогать и делать то, в чем люди нуждаются! Я хочу…
- Глупая.
Он, тот он, молодой и наивный, заставляет нынешнего Кина горестно усмехнуться.
- Мышке не стать львом. Это не твое, побереги себя.
Экзорцист взял стакан и наполовину осушил его. В голове образовался неприятный туман, все вокруг закружилось. Маркус сглотнул. В глазах неприятно защипало. Мужчина знал, что тереть их было бесполезно.
Прошло четыре дня с момента…
Кин сцедил ругательство и залпом допил остатки крепкой выпивки. Они спалили тело Мышки на том складе. Не сразу. Сперва Маркус просидел с ней несколько часов. А потом вернулся Томас и они…
Экзорцист снова указал бармену взглядом на стакан. Прикрывая глаза, потирая пальцами переносицу, мужчина тяжело сглотнул. Из кармана вывалилась на стол мелочь. Затем, кое-как достав смятые купюры из джинсов, он снова заплатил.
На протяжении всех этих дней Кин ночевал в снятом ими номере от силы по четыре часа в сутки. Он уходил с рассветом и приходил, когда Ортега уже спал. Стараясь не пересекаться с молодым экзорцистом, Маркус глушил свои чувства лишь в одном.
Расфокусированный взгляд остановился на поставленной рядом бутылке.
Кин слишком хорошо помнил тяжесть трупа, который он осторожно и как-то нежно положил на стол. Из памяти не исчезло, как он вышел со склада, подошел к машине, слил из бака бензин. На улице было еще светло, солнце как, и весь мир продолжали жить. Мир был безразличен к трагедии, к смерти одной из своих детей. Всем было плевать, никто не знал. И не должен был узнать. Когда умирают тысячи – это норма, когда умирает один человек – это трагедия.
Маркус не мог забыть, как его руки обливали Мышку горючим, а в нос бил резкий запах бензина. Одна спичка. Яркое пламя. Это сделал он, с давно уже не своей Церковной Мышкой.
Сердце снова тянуло и ныло. Ладонь потерла шею, лоб уткнулся в лежащую на столе руку. Беннета и след простыл. Что казалось неудивительным, однако… Не до него сейчас было.
Маркус не знал, как собраться, как склеить себя воедино. Сначала Марта, затем демон в Алане; его, Кина, слабость и одержимость; никуда не исчезнувшие, а добавившиеся в копилку кошмаров новые ранящие моменты; голос Питера в голове, ставший олицетворением Лукавого.
Теперь Мышка.
Маркус словил себя на мысли, что испытывает вновь то вспыхнувшее чувство. Два дня назад он спровоцировал драку в другом баре. Когда ближе к трем часам ночи он явился в номер с разбитой губой, помятыми ребрами и кровоточащим носом, Ортега ничего не сказал. Кин был этому рад, потому что объяснений напарник не получил бы. Вот и сейчас необходимость выплеснуть злость и боль от потери терзала тело, вливало в разум яд. Хотелось сместить боль на другой уровень, заменить её источник из смерти Мышки на простую, физическую. От ударов.
Взгляд Маркуса прошелся по бару и людям. О, он мог бы задеть ту компанию местных мордоворотов, расписных придурков с киями у бильярдного стола. Они подойдут.
Кин дернул уголками губ. Да, ему нужно попытаться перевести боль из одного источника в другой. Пусть лучше будет болеть все тело, но перестанут так болеть душа и сердце.
Нервы натянулись как струны. Казалось, растянули на дыбе все: сухожилия, связки, мышцы, собираясь их порвать, и даже кости. Ощущение, что его затягивает в мясорубку и сейчас вот-вот перемелет, выплюнет изжеванным, захлестывало с головой. Сеть морщин и круги у глаз усилились на исхудавшем лице. Грудную клетку сдавил спазм ожидания. Руки пронзила дрожь, а в горле застыл сиплый низкий каркающий вой. Хотелось замычать и вскочить. Нарваться на этих тупоголовых придурков, ударить любого из них. Выплеснуть все то, что не выплескивалось, а накапливалось. Забившееся внутри грозило лопнуть, надуться до огромных размеров и разлететься на кровавые ошметки.
Кин осушил ещё один стакан и напрягся, его задели плечом. Не так сильно, если на то пошло. Он уже потянулся, чтобы встать и оскалиться, схватить ворот того человека, но на его плечо неожиданно опустилась чужая рука и стиснула.
- Маркус.
