Красный кирпич проглядывал сквозь отшелушивающуюся побелку, точно расплывающиеся пятна крови. Крест на куполе покосился. Витражные окна частично были разбиты, а частично заколочены. Как и входная дверь. Повсюду висели предупреждающие знаки, сообщающие об аварийном состоянии здания и нарушении частной территории. Переплетение колючей проволоки по периметру придавали церкви гротескный вид. Не хватало лишь адских церберов.

Опираясь на сетку забора, Томас размышлял. У него не было ни инструментов, ни возможности перебраться через преграду. Вернуться в город и взять необходимое он не мог, понимая, что шанс снова добраться до церкви уменьшится в несколько раз. Демон хорошо постарался. Но молодой экзорцист не намеревался отступать.

Оглядевшись более внимательно, мужчина нашел небольшую трубу. Вытащив ее из земли, он направился к запертым на цепь воротам. Пусть у него не было навыков вскрытия замков и отмычек, как у Кина, но была сила и было время.

Удары высекали искру, но постепенно становились слабее. Руки болели, гул не поддающегося металла достигал локтей. Томас взмок и начинал злиться. Время шло, а он так ничего и не добился. Церковь оставалась недоступной. Тучи сгущались; начинал накрапывать дождь.

Позволив себе небольшой перерыв, Томас снова принялся бить по ржавым петлям замка. Губы шевелились, читая про себя молитву.

«Я обращаюсь к тебе в молитве усердной, ангел Христов, хранитель души моей и тела. Ибо ведаешь делами моими, направляешь меня. И ничто благодаря твоим стараниям не причинит мне зла. Под святым твоим покровительством, под защитой твоей пребываю я, любовь Господа нашего получаю. И будет на все воля Божья.

Аминь».

С последним ударом замок свалился на влажную землю. Цепи с грохотом натянулись, но теперь позволяли приоткрыть проход и пролезть через него. Томас, тяжело дыша, откинул трубу и потер руки, соединяя их в замок. Прислонив их ко лбу, губам и груди, священник посмотрел на небо и перекрестился.

- Благодарю тебя. Аминь.

Церковь встретила его мертвенной тишиной и пылью. Фрески на стенах и потолке обвалились; куски святых ликов валялись под ногами, часть из них раскрошилось от времени. Пасмурное небо с отсутствием солнечного света делало помещение еще более мрачным. Забытым. Будто сам Бог покинул место своего пристанища. И это было неправильно.

Скамьи для прихожан чернели в углах, сваленные грудой бесполезного дерева. Искореженные подсвечники доживали свой век, укутанные паутиной. Шаги Томаса отдавались скрипом от стен, разносились и преумножались эхом. Запах плесени, сырости и ржавчины смешивались воедино, но в каждой части церкви преобладало что-то свое.

Проходя между разрушенными рядами, Ортега заметил трупы крыс и разорванных книг. Пустые листы, ноты, тексты молитвенных песнопений валялись среди строительного мусора.

Большое распятие упало со стены и стояло, привалившись к одному из углов. Под терновым венком Иисуса застыла черная жижа. Отдельные капли достигали подбородка изваяния, скрывая большую половину лика.

Снаружи поднимался ветер. Дверь позади Томаса хлопнула, заставив священника вздрогнуть и обернуться. Но это был всего лишь сквозняк.

Дойдя до алтаря, мужчина с удивлением обнаружил колорадку. Пыльную, посеревшую, потрепанную от времени. И все же она нашлась. На полу валялась старая Библия в коричневом переплете. Очень знакомая.

Присев на корточки, Ортега поднял и раскрыл ее. Множество страниц оказалось вырвано, но текст на нетронутых сохранился. Сохранились и рисунки, надписи, поправки. Они смазались в нескольких местах, будто побывали под дождем. Томас закрыл ее и крепко сжал. У него все еще был шанс спасти Маркуса. Но для этого требовалась подготовка.

Решительно поднявшись, смахнув с алтаря каменную крошку и пыль, экзорцист положил рядом с колорадкой Библию Кина.

Дождь забарабанил по крыше, и вода стала стекать через дыры в потолке. Звук падающих с высоты капель неприятно отдавался в стенах. Церковь наполнилась запахом бетонной сырости.

Чистой воды нигде не нашлось, водопровод не работал. Поэтому отыскав небольшое ведро, Томас вынес его на улицу, подставляя под сточную трубу. Затем он принялся искать кресты, но все оказались поломаны. Зато вокруг было множество тонких досок и проволока.

К тому моменту, как дверь церкви открылась шире, Ортега заканчивал второй крест, крепко перетягивая его середину.

Вошедший замер в проходе.

Маркус смог дойти. С большим трудом, петляя по городу и выбираясь из его лабиринта. Как и Томаса нечто не пускало его. Но видение в доме пугало сильнее.

Взгляд Кина зацепился за фигуру психопата, ворвавшегося сегодня утром в его размеренную жизнь. Он откуда-то знал этого человека, глупо было обманывать себя. Узнавание шло смутно, где-то на подсознании. Хотелось сказать ему что-то, но Маркус не знал, что именно.

Взгляд прошелся по стенам. Старым, гнилым, обугленным у потолка. Точно кто-то не раз пытался спалить это здание. Не просто здание. «Церковь» - всплыло в голове определение.

Маркус не двигался с места, переводя взгляд то на Томаса, то на окружающую разруху. Стоило ли ему делать шаг вперед? И главное – зачем? Там, за спиной, был город. Был его дом и в нем была жизнь. Там был Питер, которым он был любим. С которым не было той пустой холодной жизни «до» встречи, до искры, до протянутого на ладони тепла. А что было здесь? Затхлое, гнилое, сырое помещение полное старости, одиночества и разрушенных надежд. Не просто же оно выглядит таким заброшенным.

Кин продолжал стоять и понимал, что его тянет назад. Обернувшись в сторону города, светлой полосы неба на горизонте, удаленному щебету птиц, тихой гармонии и покоя, мужчина сглотнул. Он желал сделать шаг назад и уйти отсюда.

- Маркус? Ты пришел… - Томас обернулся, наконец замечая его.

Кин не ответил. Сердце забилось быстрее, разум закипал, словно работающая на износ машина. Крест в руках Ортега вызывал противоречивые чувства. Он что-то вспоминал, но что - не знал. Терзания отражались в глазах, показывая его уязвимость.

За спиной раздался нарастающий свист ветра.

«Это какой-то гребаный фанатик. Черт побери, что я делаю?…»

Маркус обругал себя; ведь и правда этот человек похож на фанатика, а такие люди всегда оказывались психами. Память мгновенно подкинула воспоминание о том, что убийства на религиозной почве уже случались в их городе, прямо в этой церкви. Священнослужитель посчитал себя Мессией, похитил молодую девушку и замучил до смерти, принеся в жертву Христу. Он, кажется, смотрел репортаж, и кадры представали перед глазами четко и ярко. Чувство ужаса и омерзения прошили насквозь. Люди требовали закрыть церковь, а впоследствии подпалили ее. Это было правильно.

«Правильно?» - сознание Маркуса вспыхнуло удивлением, - «Так, к черту, надо уходить… К черту, это все глупости. Не хватало вляпаться в это дерь…»

Кин почти развернулся, готовый сделал шаг обратно, как его взгляд зацепился за книгу, возникшую в руках Томаса. Коричневую, потертую, старую книгу с потемневшей выемкой креста в середине. Мужчина замер, буравя её взглядом. Шаг не удался. Точно распятого на двух канатах Маркуса тянуло в две разные стороны. Но тяга туманному прошлому переборола.

Шаги отдавались эхом в заброшенном прогнивающем здании. Под подошвой хрустели щепки, бумага, разбросанная повсюду, издавала мокрые чавкающие звуки. Взгляд мужчины оставался прикованным к книге. Что-то шептало ему: «Вернись, вернись. Это фанатик. Он заманил тебя, чтобы также принести в жертву! Как Питер будет жить без тебя? Он не успеет тебя спасти, подумай про Питера!»

Рука потянулась вперед, когда до Библии осталось три шага. Кончики пальцев дрогнули, застыли над обложкой. Ортега молчал и неотрывно смотрел на Кина, боясь нарушить тишину и сбить его даже вздохом.

Секундная заминка позволила услышать, как капает дождевая вода, проникая внутрь помещения. Как тяжелые холодные капли падают на пол, на сваленные скамьи, разбиваются на десятки маленьких осколков, увлажняя грязную бумагу, листы из Писаний. Ладонь накрыла обложку. Прошлась по ней, ощутив что-то неясное. Затем Маркус забрал ее и раскрыл дрожащими пальцами. Погрязнув в увиденном, как в водовороте, Кин принялся перелистывать страницы. Мужчина касался их, осторожно перебирая, перелистывая; обводя буквы загрубелыми подушечками, оглаживая оставшиеся рисунки. Кин узнавал их, потому что у каждого художника есть свой почерк. И эти рисунки были его. Лично его. Каждый мазок, штрих. Пометки, почерк. Его, черт возьми, почерк! Слова разобрать не получалось. Буквы будто прыгали, норовили ускользнуть и стать размытыми. Но он знал, что в них есть что-то важное.