— Мне кажется, Бетти говорит что-то не то. И точно кое-что преувеличивает.

— А мне не кажется. Такое нарочно не придумаешь.

Повисло молчание. Казалось, Эрик что-то обдумывал. Потом он разомкнул уста.

— Петер рассказал мне о своем прошлом по-другому. В интерпретации Бетти больше черной краски.

Я изумилась:

— Ты все знал и ничего мне не сказал?

— Да.

— Почему?

— Потому что ты бы забеспокоилась. У Петера есть прошлое. Но это действительно прошлое.

— А ты знал, что его парни виновны в разбойных нападениях?

— Так сказала Бетти?

Я кивнула.

Эрик засопел.

— Некоторые из них действительно это делали. Очень давно. Здесь много причин — наркотики, одиночество, чувство, что ты никому не нужен… Люди вдали от родного дома, без будущего. Грехи юности.

— Грехи юности? Господи, Эрик…

Мне казалось, что я говорю с чужим человеком. Такого Эрика я еще не знала. У меня сложилось впечатление, что то, что я сказала, абсолютно не волнует моего мужа.

— Может, ты знаешь, кто именно занимался разбоем? Люди, которые работают у нас?

Он покачал головой.

— Нет, этого я не знаю. Честно говоря, мне все равно.

— Все равно?

— Знаешь, Симона, мне кажется, что тебе нужно шире смотреть на некоторые вещи. С тех пор как мы сюда переехали, я вижу людей, которые живут совсем не так, как мы с тобой. Они не гонятся неизвестно за чем и в жизни выбирают не то, что выбрали бы люди нашего круга. Они живут иначе. Свободнее. Их не волнует ипотека, они не моют машины по субботам. Они живут одним днем. Возможно, в прошлом они поступали неправильно и даже нарушали закон. Но тебе не бросилось в глаза, что, несмотря на тяжелый труд, они счастливы? Я ощутил, что солидарность здесь во много раз крепче, чем в Голландии. Если у кого-то нет денег на топливо, всегда найдется кто-то, кто даст ему в долг. Если у кого-то в доме нет еды, всегда отыщется место, где ему нальют тарелку супа. Здесь все по-житейски просто. По-человечески. Такое отношение к жизни мне по душе.

Я судорожно сглотнула слюну. Эрик ли это?

— То есть тебе наплевать, что Петер преступник и что мы наняли уголовников, чтобы отремонтировать дом?

— Они были преступниками, а сейчас нет. И вообще, «преступник» — это всего лишь слово, термин. У Петера совсем не было денег, когда он согласился на предложение этих людей. Сомнительно, чтобы они были именно из ЭТА. Думаешь, если бы речь шла об этой организации, Петер спокойно разгуливал бы здесь, в двух часах езды от Басконии, да еще бы открыл свое дело? Нет. Бетти сильно преувеличивает. Я очень доволен, что Петер и его парни работают у нас за относительно скромную плату. За все время, что мы обедаем вместе, ты с помощью Антуана подтянула французский. И потом, Петер объяснил мне, к кому здесь нужно обращаться, чтобы уладить кое-какие вопросы. Не будь их, Симона, сидеть бы нам сейчас в караване. А если ребята чего и натворили в молодости, что бы там ни было, сейчас это в прошлом.

— А ты не боишься, что они снова возьмутся за старое? Что они… натворят еще что-нибудь?

Эрик покачал головой.

— Не вижу причины. Будучи преступниками, можно заработать больше денег, чем они имеют сейчас. Факт, что они согласны на такую работу, которую делают, говорит сам за себя. Ты тоже должна это понимать.

— Я отказываюсь это понимать, Эрик. Ты… в Голландии ты бы отреагировал по-другому. Там ты всегда говорил, что наказание за преступления должно быть более суровым, а сроки заключения больше.

— В Голландии я не знал таких людей, как Петер и его ребята. Легко судить, стоя в стороне. Сейчас я иначе смотрю на многие вещи, возможно, потому, что и Петер, и его команда мне нравятся. Думаю, что нельзя формировать свое мнение о них на основе того, что они делали раньше, в другой ситуации. Я вижу то, что происходит сейчас. Это работяги, которые подшучивают друг над другом, помогают друг другу без лишнего трепа и зависти. Необязательно, чтобы у тебя машина была лучше, чем у него. Они не зарятся на чужих женщин. Не оценивают людей по тому, какая у них собственность. Ты не замечала, как все они уважают Луи? В нем нет ничего особенного, живет он в стареньком караване, который стоит на задворках дома Петера, но с мнением Луи считаются все. Сравни это с положением в нашем круге. Дом, работа и машина имеют колоссальное значение для окружающих. Если бы мы хоть раз припарковали у своего дома такую машину, на какой ездит Пьер-Антуан, все соседи показывали бы на нас пальцем, а муниципальные власти эвакуировали бы эту развалюху. Здесь человек значит больше, чем его собственность или его профессия. Это ханжество — судить о людях так, как принято у нас. Здесь люди честнее. Естественнее. Каждый человек личность, есть у него деньги или нет. Они, как и все другие, совершают ошибки, но стараются их исправить. Я не собираюсь ссориться с Петером Вандамом и надеюсь, что он со мной тоже.

Утром было ужасно холодно. Мне пришлось соскребать иней со стекол машины, а на кухне время от времени греть руки в горячей воде.

На парнях были теплые свитеры, а сверху еще и толстые куртки. Работая на улице, они надели шапки и рукавицы.

Ребята мало улыбались, почти не шутили и казались сердитыми. Лица сосредоточенные и хмурые. Казалось, это просто какая-то шайка грабителей. Возможно, так оно и было.

Эрик принес на кухню электрический обогреватель, но толку от него было немного.

Я поставила перед каждым мисочку с салатом. Крупно нарезанные помидоры, огурцы, чернослив, замороженная петрушка, заправленные морской солью и оливковым маслом с лимонным соком. Вчера я решила, что больше не буду ставить на стол одну большую миску, откуда каждый мог брать столько, сколько хочется. Каждому своя мисочка.

Петер съел все первым и сидел молча. На долю секунды я поймала его недоумевающий взгляд и немного испугалась, что выдам себя. Мне стало боязно, что он сможет прочитать мои мысли.

В салате не было «приправы». Пока не было.

После того как все отправились работать, я заплатила Петеру. Он еще немного потоптался на кухне, как будто хотел что-то сказать. Или спросить. Наверное, от него не укрылась перемена в моем поведении. Я демонстративно принялась мыть посуду. Петер постоял еще минуту и скрылся в правом крыле, чтобы помогать парням.

Пусть Вандам считает, что все под контролем, а тем временем порция салата, съеденная им в какой-нибудь понедельник, может оказаться последней. Эта мысль придала мне сил. Но она же меня и испугала.

Трудно было поверить, что мне действительно хватит решимости сделать это.

Настолько ли безнадежной была ситуация, чтобы я могла спокойно смотреть, как Петер доедает последний в своей жизни салат? А потом, когда криминалисты исследуют содержимое его желудка и допросят меня, Симону Янсен, приготовившую его последнюю еду, смогу ли я доказать свою невиновность?

Эти мысли не давали мне покоя. Я часто смотрела сериал «Секретные материалы» на канале «Дискавери» и документальные фильмы с криминальным сюжетом. Я впитывала информацию, как губка. Расследования, вскрытие трупов, допросы. Чем больше я думала и мысленно делала шаг за шагом на пути к поставленной цели, тем страшнее мне становилось. Я спрашивала себя, уж не идиотка ли я. Отражали ли мысли, бродившие в моей голове, реальную ситуацию, в которой я оказалась? Возможно, я уже не могла рассуждать здраво, но и не знала, что мне делать и как снова обрести почву под ногами. Прежде всего, я жила в своем внутреннем мире. Там находилась моя «жилетка», некто, кто удерживал меня от необдуманных поступков или пытался рассуждать вместе со мной. Я оказалась внутри круга, из которого не было выхода. Иногда мне нестерпимо хотелось во всем признаться Эрику. Удерживало то, что это признание подкосило бы его. Он ведь мне верил. Я не могла сделать ему больно. И я боялась его потерять. Я не хотела потерять свою семью — детей и Эрика.

А я бы ее потеряла. То, что он узнал бы о нашей машине, о нашей постели, сокрушило бы его веру и все то, что он ценил. Мое признание стало бы незаживающей раной для нашей семьи, которая со временем становилась бы все глубже и болезненнее. В конце концов эта рана оказалась бы смертельной.