Такие связи не бывают случайными, их сознательно и активно ищут, потому что в браке чего-то не хватает. Чего-то существенного. Например, уважения или надежности. Ведь тошно без конца слышать, что тебе надо похудеть, что у тебя слишком короткие волосы либо чересчур длинные, или появились морщины, или ты недостаточно хороша в постели. А может быть, и все это вместе, упакованное в «шуточки» супруга, отпускаемые им на вечеринках и семейных праздниках во всеуслышание, когда он выпьет лишнее. Или наоборот, потому что муж перестал быть ослепительным образом — полубогом, которого ты когда-то в нем видела, а когда чары в рутине повседневной жизни рассеялись, он оказался просто человеком, который, как и ты, прибавляет в весе, без конца сидя на диване перед телевизором и переключая программы, может быть капризным и несправедливым. Это же так обидно, что весь остаток дней можно провести в тоске по чувству — сильному, всепоглощающему, блаженному, возмутительному, на грани опьянения, чувству любви.

Что-то в этом духе. Я всегда думала так.

До Мишеля.

— Как дела?

— Все в порядке. Бастиан и Изабелла гостят у Эрики и Герарда в Сент-Илере.

— А ты?

— Я осталась из-за Пирата. С собаками в кемпинг нельзя. Но, откровенно говоря, я не очень им занята. Просто решила воспользоваться сложившимися обстоятельствами и отдохнуть. Как твоя мать?

— Лучше. Она потихоньку восстанавливается. Очень медленно, но врачи надеются, что последствий не будет. Мы с отцом тоже на это надеемся. Она тут ругается, как грузчик в порту. Оказывается, это хороший знак.

Он откашлялся. Я молчала.

— Голландия — это сущий бедлам… Вчера меня опять оштрафовали, и только потому, что на парковке не работал счетчик. И льет как из ведра. Ужасно! Скорей бы домой. Как там с погодой?

— Как обычно. Солнце.

— Прекрасно. Послушай, Симона, раз маме лучше, я, наверное, вернусь уже завтра. Позвоню тебе, как только узнаю, в котором часу прилечу, ладно?

— Хорошо.

— Я люблю тебя.

— Я тебя тоже.

Я положила трубку и посмотрела на часы. Девять. Парни уехали в восемь. По моим расчетам, Мишелю нужно полчаса, чтобы добраться до дома. Ему надо будет принять душ, переодеться и опять ехать сюда. Вряд ли он появится раньше десяти.

Я поднялась на второй этаж и пошла в ванную. Когда мы сюда приехали, это была замызганная комната, покрытая слоем известкового налета и грязи, и я в прямом смысле слова отскребла ее от всего этого. А теперь вся сантехника и плитка на полу покрылись толстым слоем пыли, впрочем, как и все в доме. Пыль стояла в воздухе, она поблескивала в лучах солнца, проникающих внутрь. Я повернула кран душа и услышала где-то далеко в доме стук и попискивание. Это дал о себе знать бойлер, но он хотя бы работает. Теплая вода потекла по рукам. Я посмотрела в коридор. Здесь точно должна быть дверь. Принимая душ, обычно рано утром или вечером после ужина, я знала, что Эрик и дети где-то рядом. Сейчас я была одна, в недоделанном доме без дверей. При этом ближайшие соседи живут в нескольких километрах отсюда и мы их знать не знаем. Я никогда не была бесстрашной героиней и, наверное, никогда ею не стану. Освободившись от одежды, я положила ее на раковину. Встала под душ. Вымыла голову, взяла гель, чтобы намылить тело. Руки скользнули по бедрам, и я внимательно посмотрела на свою кожу. После рождения Бастиана и Изабеллы она уже не была такой шелковой, как в юности. Это уже никогда не приведешь в порядок, не расправишь никакими кремами. На животе отложился жирок, это было видно сразу.

Я открыла кабинку и, протянув руку, порылась в косметичке, стоявшей в пределах досягаемости, в поисках бритвы. Побрила ноги, подмышки и зону бикини. Обработала скрабом лицо и шею. Потом вышла из-под душа и взяла полотенце. Начала вытираться, разглядывая себя в зеркало, висящее над раковиной. Оно было старое, все в черных пятнах, и оказалось зловредным — показывало мое отражение с садистской точностью.

«Да ты посмотри на других! — всегда говорил мне Эрик, когда я была скованной, чувствуя себя непривлекательной. — Глянь на женщин своего возраста и успокойся. У тебя прекрасное тело».

Но то был Эрик. В его характере удивительно смешались обаяние, интеллект и рассеянность, которую посторонние иногда принимали за наивность. У меня было полжизни, чтобы изучить Эрика вблизи. Я была рядом с ним задолго до того, как главным в его жизни стали крупные контракты на закупки для больниц, лабораторий и клиник и переговоры с министерством здравоохранения по поводу раздельного сбора мусора в учреждениях социальной сферы. Я была свидетельницей того, как счастлив он был со стареньким разболтанным «гадким утенком»[29], первым закрытым и снабженным двигателем средством передвижения, которое мы получили в свое распоряжение и на котором проехали тысячи километров. Видела, как после этого его сразил красный «фиат», при ближайшем рассмотрении за день сжиравший больше масла, чем сицилиец за неделю, и окончательно отказавший в огромной пробке между Парижем и Лиллем в то самое жаркое на моей памяти лето. И это я ждала Эрика, стоя перед нашим домом, когда у него за спиной было уже много лет, мест работы и опыта, а он, с сияющим лицом, которое могло бы осветить целый город, ехал домой в своей первой служебной машине, такой респектабельной и блестящей, с навязчивым запахом новой обивки.

Так было тогда.

Поведение Эрика и его взгляды можно было бы сравнить с функционированием машины, в которой он ездил. В точности как у его четырехколесного средства передвижения, основной принцип оставался одним и тем же, менялась только форма его выражения. Мало-помалу, с годами.

Разница была в том, что наше имущество становилось все новее и функциональнее, а тела в том же темпе изменялись с точностью до наоборот. Как будто красивые вещи должны было компенсировать упадок сил, как пластырь закрыть рану, называемую бренностью.

Не из-за этого ли меня так влекло к Мишелю? Не был ли и он чем-то новым и функциональным, своего рода компенсацией?

Мне действительно надо немедленно прекратить копаться в себе, сходить с ума!

Я еще немножко посмотрелась в зеркало, повертелась перед ним и провела руками по бокам, по талии и по бедрам, пытаясь почувствовать свое тело так, как его почувствует мужчина. Выпятила грудь. Конечно, мне уже не восемнадцать лет, я выносила и родила двоих детей. Но кожа хорошая, и бюст еще хоть куда. Формы округлые, и все тело — мягкое и упругое.

Нужно поговорить! Симона, ты должна с ним поговорить.

Наконец в зеркале появилась улыбка, которая меня согрела. Я шагнула в стринги, надела кружевной лифчик и еще немного покрутилась перед зеркалом. Что дальше? Длинная полосатая юбка из тонкого хлопка, обтягивающий топ, а сверху — небрежно наброшенная кофточка. Потом спустилась в кухню. Достала из холодильника пакет тортеллини (варить всего одну минуту, подавать со свежим шпинатом и моцареллой), посмотрела на него и положила обратно. Готовить мне совсем не хотелось. Я выпила стакан апельсинового сока, взяла из ящика яблоко и пошла на улицу.

Виляя хвостом, ко мне подбежал Пират и прижался к ногам мохнатым боком. Я почесала его за ушами и постояла, оглядывая двор. Уже стемнело, было без четверти десять. Что делать? Оставаться здесь, чтобы сразу встретить Мишеля? Мне вовсе не хотелось сидеть в ожидании на ступеньках и вслушиваться в ночные звуки.

А он придет?

Единственное, что я теперь чувствовала, была неуверенность. И мучительные сомнения.

Вдалеке заухала сова. Листва на деревьях шелестела. Пират поднял уши, резко повернул голову влево и тихонько заскулил. Он сосредоточился на чем-то отдаленном, но потом потерял к этому интерес.

Теперь-то уж я все знала точно. Я не буду ждать здесь, на улице.

Вместе с Пиратом, который, часто дыша, трусил рядом со мной, я пошла к каравану.

Что я на себя навлекла? Днем, когда я махала Герарду, Эрике и детям и светило солнце, все казалось совершенно ясным и понятным, а теперь это было не так. Совсем не так.