Потом, откуда ни возьмись, появилась собственная детка норовом в маму, и на угрозу дать по попе отвечала:
- Но ты же мой родной папочка. Давай лучше поцелуемся.
Воспитание накрывалось.
VIII. Герои думают о загадках бытия, а мир не рушится
Как-то мальцом заглянул Виталя без стука в медицинский кабинет матери. Та прослушивала фонендоскопом раздетую до пояса молодую пациентку. Показалось, что груди её излучают тепло. Смутился, закрыл дверь. Если бы можно не закрывать её никогда...
Рассказывал, как тётка в порядке воспитания водила его, младшеклассника, на документальный фильм о Галерее Уффици. Стеснялся смотреть в её присутствии на картины великих итальянцев с обнажённой натурой, как будто делает что-то плохое. Ничего не запомнилось, кроме ощущения ослепительной, притягательной красоты.
- Такое многовековое искушение. Они тоже искали ответа на вопросы, которые потом томили других, - снисходительно улыбаясь, сказал Грицко. - Когда обнажается женская грудь, то, как солнце встаёт, правда?
- Нет, - возразил Виталя, уличённый в низменном, - два солнца!
Майк молчал. Для него первой была грудь матери в третьем классе. И он считал - одна из самых красивых из всех, что ему потом повстречались.
Про Атамана догадывался - видел под стеклом письменного стола фотографию обожаемой им с детства, несколько старше его, киевской кузины. Она приезжала обычно каждое лето. И не стесняясь, переодевалась при нём перед поездкой на пляж. Но Гриня в этом зелёному Витале не признался. Не его дело.
Солнце всходило и над страной, и Григория, как передовика, ЦК ВЛКСМ с журналистско-артистическим агитпоездом, "красной птицей", направил в командировку на Байкало-Амурскую магистраль - собирать материал и воспевать трудовые подвиги.
Выпивать поезд начал с Казани. Атаман оторвался от мамочки и к Челябинску переработал набело (за тысячу рублей и ящик армянского коньяка) чужую производственную пьесу. На перегоне Омск - Новосибирск читал со сцены вагона-клуба поэму Евтушенко "Братская ГЭС". К Красноярску, будучи в ударе и трезвый в дым, обыграл свой прокуренный купейный вагон в карты.
С Тайшета он уже руководил киносъёмочной группой вместо госпитализированного из-за язвы желудка коллеги, и за ним хвостом бегала разведёнка-киношница. И где-то невзначай упилась с ним до... ну, ясно, до чего.
Григорий такого казуса простить себе не мог, и смотрел потом сквозь неё, как через стекло. Она ему нисколько не нравилась, мельтешила перед глазами и была почти неприятна. У него не укладывалось в голове, как он вообще смог до неё дотронуться.
Деньги он раздал жёнам железнодорожников.
Приехал бородатый и злой:
- Инфраструктура отстаёт, люди живут в палаточных городках. А дорога из-за оттаивания вечной мерзлоты проседает, целые плети дорожного полотна сползают с насыпи. Миллионы рублей и адская работа уходят в никуда. С востока по диким краям двигаются военные железнодорожники - принудительный, бессмысленный труд... И осваивать там ничего невозможно - до месторождений никаких дорог.
- А зачем поехал? Сказал же тебе отец, хоть и партийный: "Смотри, куда вступаешь, и во что влезаешь!"
- По принципу: дают - бери, бьют - беги. Сначала думал - новизна, радость свершений... Это же наша страна. Да и не всех же приглашают...
Делать передачу о магистрали он отказался. Орал в телевизоре Полад Бюль-Бюль оглы:
Я хочу, чтобы правда гордая
Испытала на прочность нас...
Болтали на телецентре: "поехала крыша у Гриши..." Для замятия скандала и промывки мозгов Атамана отправляют с глаз долой на курсы Гостелерадио в Москву. Туда с опозданием на пару дней приехала девочка с каре, редактор отдела новостей из Петрозаводска. А Гриша сидел сзади, смотрел на её головку, и ждал ясности и покоя...
А это дикое дитя ещё крутило носом - с детства будто бы мечтала о враче или капитане - пока Гриша не заявился к её родителям и объявил, что он её жених. И тогда она сдалась - то ли перед родителями неловко стало, то ли новая роль вдруг понравилась.
Мать не находила его выбор безупречным, но Атамана это уже не заботило. Улица, на которой они обосновались в Кишинёве, почему-то называлась Новосибирской, но для него она была, как в Ленинграде, Улицей Верности.
...Звали Виталю, как офицера запаса, воевать с Приднестровьем. Он аккуратно складывал повестки на шкаф, не показывая жене, и не ходил.
Прилетела почтой военкоматская "чёрная метка" - ...чрезвычайное... уклонист... вплоть до высшей меры!
Загремлю под фанфары! - поёжился Виталя. - Однако, больно будет!
И ожидая, что со дня на день приедут на воронке, вспомнил давнюю подружку, вернее, подружку невесты - на свадьбе-то познакомились. Потом две недели вместе, потом год по нему сохла - будь проклят тот день, когда я тебя встретила!
Дела далёкие, остались друзьями, зато теперь есть у неё концы в военкомате в виде мужа.
