А в конце августа Чипо-черная улетела в Америку вместе с родителями. Через месяц почтальон принес посылку. На мое имя. Маленькая картонная коробочка от моей Чипо. А в коробочке – серебряная Звезда Давида на цепочке и записка: «Лилу, теперь это твоя черная кожа».

Майк привез свою дочь Гого на детский спектакль. Помог ей выйти из машины, поцеловал:

– Я тебя буду ждать здесь.

Спектакль идет три часа. Поехать перекусить, выпить вина, кофе? Не торчать же здесь в машине три часа. Но Майк решил ждать свою дочь. Тель-Авив, вечер пятницы – точно будут проблемы со стоянкой.

Майк ответил на все письма, сообщения, доделал работу. Оставалось два часа. Он послушал любимый джаз. Оставался час и сорок минут. Майк представлял, как после спектакля пойдет есть мороженое с Гого и они будут болтать. Он улыбнулся, предвкушая. Поспал. Остался час. Майк принялся делать самое неправильное – он начал думать.

Дверь машины открылась, это была Гого.

– Как спектакль?

– Нормально. Папа…

– Садись. Поедем в твое любимое кафе, поедим мороженого.

– Папа, я устала и хочу домой.

– Ну… Ну ладно. Как хочешь. Садись.

– Папа, меня бабушка отвезет. Она звонила. Будет через пару минут.

Бабушка приехала, Гого села в ее машину, и они уехали.

Майк не мог сдвинуться с места. Ему стало так тоскливо и так одиноко. Было около полуночи. Он позвонил Натали, она ответила:

– Да, Майк.

– Натали. Я в Тель-Авиве. Хочешь встретиться? Выпить вина?

– …Уже поздно.

– Так ты не хочешь?

– Давай. Приезжай к моему дому. Тут рядом мое любимое кафе. Они открыты ночью.

Майк ожил. Он не будет один сейчас. Уже когда он подъезжал к дому Натали, телефон зазвонил. Это была она. Майк испугался. Сейчас она скажет: «Ты знаешь, уже поздно. Давай в другой раз», – и он решил не отвечать.

Она позвонила второй раз, третий:

– Да, Натали…

– Ты знаешь, не хочу в кафе. Давай в парке у моего дома. Ты знаешь где. Я уже тут. Лежу на траве. Рядом с озером, где утки. Мой телефон может разрядиться в любую минуту. Я тебя жду здесь. И ее телефон разрядился.

Майк был счастлив. Она ждет.

Парк был пуст. Несколько парочек. Натали лежала на траве. Майк лег совсем рядом, прижимаясь своей рукой к ее руке. Она убрала руку, а потом снова вернула ее. Майк улыбнулся.

Майк встретил Натали в кафе пару недель назад. Он сидел, работал. Она села рядом. Майк захотел ее сразу же. Он захотел ее прямо там. Она пила черный кофе и подглядывала за людьми. Натали молода, слишком молода для него. Он женат. Конечно, Майк не уйдет от жены. Они вместе уже двадцать лет. Там уже ничего нет, и есть слишком много. Все держится на их прошлом и будущем их детей.

– Давай купим вина и пойдем к тебе.

– Думаю, это не самая хорошая идея.

Он лег на ее живот и положил ее руку себе на лоб. Майк слышал, как она дышит и как тихо урчит ее живот. Он хотел уткнуться в него лицом, но не сделал этого.

– Мне не хватает прикосновений.

– А твоя жена?

Майк улыбнулся. Грустно. И рассказал Натали про сегодняшний вечер, про дочь.

– Я не хочу романа с женатым.

– Тогда почему ты здесь? Со мной? Сейчас?

– Мне уйти?

Она замолчала. Он молча достал сигарету. И они ее курили вдвоем. Молча.

– Соня, ну сколько можно? Сколько можно этих коротких платьев в горошек?

– Соня, ты уже помолилась?

– Соня, как можно слушать этих фашистов?

– Соня, ты уже прочла Шолом-Алейхема?

– Соня, что ты ешь? Это же не кошерно!

– Бабушка, я люблю горошек на себе, а не в себе.

– Ну сколько можно? Надоело!

– Это ведь Вагнер, Бах! Они не были фашистами. Они не виноваты, что родились немцами, а не евреями.

– Там про любовь, а я с ней еще не знакома. Неясно мне, что он там пишет.

– Бабуля, но это очень вкусно!

Я – Соня и моя бабушка – Гитл Яковлевна живем в одесской коммуналке. Мне 15 лет, я учусь играть на барабанах, а бабушка думает – на фортепиано. У меня редкие светлые волосы и голубые глаза. В паспорте написано «еврейка», а в Одессе меня считают незаконнорожденной дочерью немца, который жил здесь больше четверти века назад.

Если бы не графа в паспорте, Тора, которую мне подарила бабушка на мой третий день рождения, бесконечный Шолом-Алейхем на книжных полках, походы в синагогу и зажигание шаббатних свечей, я бы думала, что немка, а так я не думаю, что немка я.

Со мной в одном классе учится один мальчик, тоже еврей. Я его терпеть не могу. Он часто насыпает в мой рюкзак песок, задирает мне платье и выпивает мой кисель в столовой. Но когда Сеню Жида (это фамилия у него такая, но с ударением на «и») называют «жидом» с ударением не на «и», я иду драться за него. Я вообще не умею драться, но я иду – так как моя бабушка говорит, что именно из-за этого началась война с фашистами: какой-то олух назвал еврея жидом, а никто не заметил, сделали вид, что не заметили. А я не хочу войны. Я жить хочу. На танцы хочу ходить. И духами пользоваться. Каблуки хочу научиться носить. И целоваться, целоваться хочу научиться.

Неделю назад Маша Колорадова принесла в класс анкету. Ну знаете, такую тетрадь с вопросами: «Твой любимый актер?», «Твой любимый цвет?», «Кого ты любишь?». Она дала мне заполнить ее, там был вопрос:

«Когда ты первый раз поцеловалась?». Я посмотрела на ответы других девочек – все они написали: «Давно!», «Год назад», «В 12 лет». А я ведь еще не целовалась. Представляете? Никогда не целовалась, и мне так стыдно! Вы даже представить не можете, как мне стыдно. Знаете, что странно? То, что я не умею готовить борщ, включать стиральную машинку, не знаю английского языка – мне не стыдно. А то, что я еще не целовалась… Вот за это мне стыдно. Очень. И я, чтобы не опозориться, ответила в анкете: «В 11 лет». А что? Пусть все завидуют. Все равно никто не узнает правды.

Моя бабушка говорит, что целоваться нужно с тем, с кем ты думаешь, что проживешь всю жизнь. «Вот если ты думаешь, что проживешь всю жизнь с Федькой, целуйся», – говорит мне бабушка. О каком Федьке говорит бабушка, я не знаю. Не знаю я никакого Федьки, но целоваться очень хочу. Как это – целоваться?

Перед сном, когда молюсь, я не читаю нудные молитвы, которым научила меня бабушка, я просто говорю с Богом. И прошу его, чтобы я поскорее встретила того, с кем проживу всю жизнь, и тогда мне можно будет с ним целоваться. Даже при бабушке. Бог – это хорошо. Даже если Его нет. Но ведь никто не знает наверняка. У кого есть Бог – тот не будет одинок. Если Он у тебя есть – значит, тебе есть с кем поговорить. Можно даже представить, что Он тебе отвечает. У меня нет друзей. Есть ребята, с которыми я общаюсь, мы ходим в кино, летом на пляж. Есть подружки, с которыми мы говорим о кремах от прыщей, но настоящего друга нет. Человека, которому я бы могла все рассказать. Все это я держу в себе. Бабушка говорит, что я закрытый человек. От кого-то закрываюсь, чтоб не ранить. От кого-то, чтобы раненой не стать. И пока у меня есть Бог, все так и будет. Дележка с Ним своими тайнами, и только с Ним.

В нашей коммуналке пять комнат, одна кухня, три плиты, один туалет и старый душ, который часто ломается. Очередь в туалет может сравниться лишь с очередью в ларек за углом с утра, когда привозят свежий хлеб. В нем собрана вся мировая литература. Начиная Гюго и заканчивая Достоевским. Но больше всего наши соседи любят рассказы Чехова.

– Умел же человек писать не кирпичи, как товарищ Толстой, а нормальные такие камушки – утренний моцион, и на пять страниц ты стал начитаннее, – говорит Исаак Фишилевич, сосед из комнаты напротив. Заслуженный ветеринар, между прочим, и гуманист.