Но что тебе стоило?. Хотя бы одно слово. Хотя бы раз в неделю.
Ты хороший человек. В этом городе даже один из лучших. Всегда спасешь, всегда приютишь, всегда убьешь сильного, который обижает слабого. Ты хорош, но не словоточив. А я устала быть рыбой.
Ты читаешь это письмо, а я уже далеко. На скрипучем велосипеде с корзинкой спереди, на какой-то побитой дороге – потому что других у нас нет. Ты не грусти и не удивляйся – на другой стороне листа список женщин (ты всех их знаешь). Выбирай! Все они в тебя давно и тайно влюблены. Они мне сами признавались. Они готовы терпеть твои крошки на полу, ездить на рыбалку, насаживать червей и любить тебя так, как ты этого заслуживаешь. В конце концов ты станешь счастливым. Это неизбежная награда для хороших людей.
Ее остановило битое стекло на асфальте. Стекольный завод, будь он проклят! Пришлось оставить велосипед на дороге. С пробитыми колесами. Пешком. Километр. Два. Три. Семь. Сил хватило лишь на то, чтобы лечь. Под деревом с паутиной.
– Детка, просыпайся! Придатки простудишь. Садись в машину. Тебе куда?
Из его магнитолы звучали древние The Contours. Он очень сексуально курил и рассказывал мне о черных как о высшей расе. Сознание захлопнулось. На долгих n лет.
Ты меня любишь? Потому что я тебя нет.
Так было не всегда. Это случилось только что. Ты пришел домой. Снял ботинки. Поцеловал меня в лоб и пошел читать Льва Шестова. Ты читал вслух. Что-то записывал в свою толстую тетрадь. И вдруг… Это страшное «вдруг». Оно привыкло портить мне жизнь. На ровном месте. Из ниоткуда.
Ты читаешь это письмо, а я уже далеко. Ты не грусти и не удивляйся – на другой стороне листа список старух (ты всех их знаешь). Выбирай! Все они в тебя давно и тайно влюблены. Они мне сами признавались. Они готовы. В отличие от меня. Готовы… В конце концов ты станешь счастливым. Это неизбежная награда для хороших людей.
Постой!
Долго думала. Может, я шлюха? Но нет. Я просто – любвеобильная. А еще я дура. Но этого уже не изменить. Наверное. И мне кажется… я тебя снова… люблю.
Постой!
Уже не кажется. Точно люблю.
Никуда не уходи! Я за хлебом! Скоро вернусь!
Папа
Мы не виделись больше года. В аэропорт я приехала на два часа раньше.
Глазами съедала каждого человека, который чем-то напоминал мне его.
Такая же обувь. Такая же рука. Такой же голос.
Наконец-то.
К папе прижимаюсь я, и спустя секунды он:
– Ну хватит, хватит. Хорошего понемногу.
Делаю шаг назад. Совсем забыла, какой он. Мы никогда не обнимались с ним. Я улыбаюсь, не зная, куда спрятать глаза.
Такси.
И все дни, что он здесь. Все эти несколько дней папа:
– Ну хватит, хватит. Хорошего понемногу.
Мы сидим в гостиной, разговариваем. И папа…
Внутри меня что-то. Поднялось. Проснулось. Я готова сказать. Готова говорить спокойно, тихо, не хлопая дверью, не ругаясь, не выясняя. Открыться. Как никогда. Впервые.
Посмотрела на него. А ведь люблю его. Сильно. Он мой папа.
– Знаешь. Мы ведь не виделись год. И вот тогда, в аэропорту, я так хотела, чтобы ты меня обнял. Не шутил. Просто обнял. И чтобы мы так постояли немного. Как папа и дочь. А ты как всегда. Не собираюсь тебя перекраивать. Просто знай. Мне это болит. Мне нужны твои объятия. До какого-то возраста мне было достаточно твоих шуток и игр, но потом мне понадобился нежный папа. А у меня его так и не было.
Ком в горле, как камень. Заболел. Не могла промолвить ни слова больше. Вырвала из себя. Из последних сил:
– Я сейчас вернусь.
Ванная комната. Дверь на щеколду. Вода из крана. Слезы из глаз.
– Дыши. Успокойся, – сама себе.
Когда я вернулась. Посмотрела на папу. Я не могу объяснить. Он светился. Седые волосы стали еще белее. Голубые глаза – еще голубее. Он светился. Встал, подошел. Обнял.
– Тебе хорошо?
– Да, папа.
Стояли минуту молча.
– Пока ты не улетел, делай так, пожалуйста, каждый раз, когда мы встречаемся и когда расстаемся.
И он делал.
У моря потом папа спросил, когда волны перебивали его тихо:
– Почему вы с мамой не научили меня раньше? Я ведь этого не умел. В моей семье никто никого не обнимал.
Была рада, что волны стали сильнее и перебили меня громко.
Ком в горле, как камень. Заболел. Слова застряли внутри меня.
Мысль застряла в голове
– Кость застряла у тебя в горле. Что ты будешь делать?
– Попытаюсь ее вытащить.
– То есть, другими словами, ты сделаешь все, чтобы кости в твоем горле не было, верно?
– Да.
– А почему?
– Иначе я задохнусь и умру.
– Хорошо… А чем отличаются мысли, которые застряли в твоей голове, от кости, которая застряла в твоем горле?
– Я не задыхаюсь от них и… не умираю…
– Ты уверен? Уверен, что мысли, которые мешают тебе жить, не убивают тебя?
Я задумался. Он продолжил.
– Да, возможно, мысли не мешают кислороду попадать в твои легкие и ты не умрешь от этого, но…
И он посмотрел на меня.
– Мысли могут как убить, так и вернуть к жизни. В твоей голове каких больше?
Я опустил глаза. Последнее время как-то все было… никак.
Никаких друзей. Никакой радости. Никаких эмоций. Никакой любви. Никак.
– Каждый раз, как мысль такая застрянет у тебя в голове, подумай о косточке, которая застряла в горле и убивает тебя, и вытащи ее. Иначе она тебя задушит. Мысль.
Он заплатил за свой кофе. Оставил официанту двенадцать процентов чаевых. И ушел. Я видел его первый раз в жизни. Даже не знаю, кто он такой. А я начал вытаскивать из своей головы дурные мысли, которые не давали мне покоя уже вторую неделю.
Вытаскивать мысли, как кость, что застряла в горле и не дает дышать. Вытаскивать ложкой и класть в тарелку.
Спустя час в тарелке не было места, и я попросил официанта принести мне пустую тарелку. А эту – с мыслями – поскорее унести от меня. Что он и сделал.
Муж и жена понарошку
Они друзья. Не больше. Да, напряжение между ними есть. То самое. Но они его гасят, игнорируют, а то и вовсе не замечают.
– Я еще никогда не жил с женщинами, – вдруг говорит он.
– А я с мужчинами.
Кому из них пришла идея пожить вместе – ради эксперимента, ради полезного опыта, ради социально-коммуникативного века, ради работы над ошибками, ради мамы, которая неистово хочет внуков, ради решения бытовых коллапсов, – не расслышала.
Она пришла к нему, волоча за собой чемодан на колесиках со скудным приданым. И с этой минуты все у них становится общим. Кроме кровати – у каждого своя.
В доме есть три места, где чаще всего разворачиваются арабо-израильские конфликты, – кухня, ванная, туалет.
Он отменно готовит и так же отменно мусорит, как результат – блюдо «Ой-вэй, вкусно, аж руки откусишь!» и гора грязной посуды, открытые шкафчики, варенье, пролитое на стенку холодильника; сахар, который он каждый раз просыпает, еще долго напоминает о себе на ступнях ее ног. Бесит? Не то слово!
Она тоже не ангел. Если на кухне, то кран постоянно открыт – никакой экономии, никакой заботы об экологии. Видите ли, ей нужна вода! Помыть одну тарелку – минус литр хлорированной, кастрюлю – уже целых три.
А он выкидывает бутылки из-под кефира с кефиром.
– На дне капля осталась! – оправдывается он.
– Две столовые ложки!!! – показывает она ему, разбив бутылку.
Она покупает кефир в картонной упаковке, чтобы потом разрезать ее и вылизать остатки. Бесит ли его это? Не то слово! Тогда она показывает свои ступни с крупинками сахара – в свое оправдание.
– Побрился – убери! Почему ты такая свинья?! – кричит она из ванной, плача над забитой волосами раковиной. – Из этого можно носки на зиму свалять!
А она – его геморрой. Ради двух лифчиков и трех пар трусов включает стиральную машинку. Деликатная стирка, видите ли! А что – руки из задницы? Руками постирать не можешь?
