— Ди-и-и-и-и-и-ин! С Р-р-р-р-рождеством!

Сэм раскидывает приветственно руки. Покачнувшись, разливает на мягкий, пружинящий под ногами ковер, практически весь свой пунш из стакана. Фраза у него получается зычная, с французским прононсом.

— И тебе счастливого Рождества. Пьяница. Ты где так набрался?

На самом деле Сэмми не пьет. Нет, он может выпить с братом за компанию бутылку пива-другую после удачной охоты. Или в долгих переездах из города в город, когда до пункта назначения пилить трое суток и единственное развлечение — уползающая змеей под колеса блестящая лента дороги да гремящие в динамиках Ramble On и Travelling Riverside Blues. Дин подпевает им во все горло и заявляет, что после 1979-го ничего путного в музыке не было. Сэм не согласен, но…

“Главное правило, Сэмми. Водитель выбирает музыку, пассажир помалкивает в тряпочку”. Это тоже у них аксиома. Хотя Сэм, например, послушал бы джаз…

— Я ук-крашал наш новый дом-м.

Они на самом деле сделали это. Разменяв четвертый десяток, купили двухэтажный особняк в пригороде Остина и поселились в нем вместе с собакой.

Прямо сейчас Чудо сокрушенно мотает башкой и удаляется из гостиной с выражением крайней степени осуждения на морде.

— И попутно опустошил холодильник и бар?

Ну, он не серьезно, конечно. Потому что норма Сэма — две бутылки легкого пива. Не больше. Все, что сверху — его уносит в отрыв. От реальности и от земли. В какие-то ведомые лишь ему небесные сферы.

— Я в-варил пунш. П-пунш ведь пьют на Рождество. Т-ты ж-же-ж пом-мни-ик-шь?

Дин скептически гнет одну бровь, пытается не смеяться. Потому что пьяный Сэм — это не только великая редкость, это еще и ужасно забавно. И мило. Пьяный Сэмми — он как щенок лабрадора, его тискать хочется беспрестанно.

Впрочем, трезвого тискать хочется тоже.

— Ты варил его или в нем искупался?

— Я п-пробовал! Доб-бавлял ингрдиен-нты…

Сэм задирает для важности указательный палец и потрясает им в воздухе. Равновесие, конечно, тут же теряет и цепляется за перила, почти сдирая нахрен гирлянду, мигающую разноцветными огоньками. Синий, желтый, зеленый и красный. И мягкие хвойные ветки с вплетением лент.

Огонь потрескивает уютно в камине, бросает отблески на развешанные под каменной полкой подарочные носки. Чуть ближе к окну возвышается конусом огромная, до высоченного потолка, пушистая елка. По дому плывет одуряющий запах запеченной индейки. Слюна собирается вязко во рту.

— Это… ты сам?

Дин гулко глотает и отчего-то вдруг вспоминает обшарпанный, грязный мотель, украденную куцую ёлку и девчачьи подарки. А еще амулет, который потом Дин Винчестер много-много лет не снимал. Даже в душе. Он носил бы его до сих пор, но…

“Мне не нужен символ, чтобы помнить, как я люблю брата”.

— Нет, миссс-с-с-с-сис Баттт-т-т-терс просил. Ты ещ-щ-ще кого-то зд-дсь видшь?

Нет совсем никого, кроме них. После того, как заперли бункер и завязали с охотой, вышли в отставку и стали нормальной семьей. Уехали и оборвали все связи, прежде прихватив заговоренные амулеты, что никогда не позволят их отыскать ни ангелам, ни демонам, ни охотникам. Разве лишь Богу осталась лазейка. Но у Джека других дел полно с восстановлением равновесия в мире.

Сейчас Дин работает в своей маленькой автомастерской — чинит машины. Руки, говорят, у него золотые. Или это какой-то особенный дар? Сэм преподает в младшей школе. Правда, сегодня у него выходной, который младший Винчестер решил убить на украшение дома.

И превратил его в сказку. Для Дина.

Когда-то маленький мальчик, у которого не было своей комнаты и нормальных игрушек, мечтал о простом Рождестве: чтобы ёлка и подарки в обертках, чтобы праздничный ужин и рядом — семья, чтобы кусочки яблока и корица в стаканах, а в печи — сладкий, пышный пирог.

Сэм пьяно носом тычется в сзади в шею и обнимает, руками лезет под куртку.

— Скажи, что тебе п-нравилось?

— Очень. Сэмми… это лучшее Рождество.

— Можно мы нем-много так пос-ст-им? Пом-лчим…

Пощипывает губами солоноватую кожу, пропахшую парами бензина и машинным маслом, соляркой. Поглаживает твердый живот, задевая пояс штанов, сбивая дыхание.

— Сэмми…

— Т-т-т-т-т-шшшш… тише, Д-дин. С Р-р-рождеством.

Он вырубится очень скоро, конечно. И на диване, куда Дин его отнесет (вымахал — неподъемный лосяра), будет громко храпеть. А чуть позже свернется клубочком и ладони подсунет по щеку, как в детстве. Затихнет.

Дин телевизор включит почти на беззвучку и рядом устроится на полу с диванной подушкой, бутылкой темного пива и в колени уткнувшимся дремлющим Чудом.

Он подождет, когда Сэмми проснется. За четверть часа до полуночи. Тот за минуты пьянеет, но и приходит в себя относительно быстро. Разлепит сонные, тяжелые веки и улыбнется. Так солнечно. Растрепанный, милый. Шепнет:

— Кажется, я все проспал? Дин, с Рождеством.

— Мы никуда не торопимся, Сэмми. С Рождеством тебя, маленький брат.

И поцелует свой самый главный подарок.

========== 17.1 Каток ==========

Комментарий к 17.1 Каток

иллюстрация: https://clck.ru/Sj5ep

Декабрь в этом году холоднее любого другого на их памяти. Даже в Канзасе столбик термометра опускается ниже семидесяти*, пруд неподалёку от бункера покрывается льдом, и теплолюбивый Дин заявляет, что все покупки к праздничному столу ложатся на Сэма. Объясняет очень даже логично:

— Потому что, Сэмми, у тебя самая теплая куртка и эта смешная шапка с шарфом, которые на прошлые праздники связала Чарли и прислала в подарок.

Вообще-то у Дина — точно такой же комплект, но не бронзовый с синим, а красный с золотом. Кому-то надо меньше книжек читать. Дин аналогию не уловил или, скорее не задумался об этом. При чем тут Хогвартс и он? И рядом ведь не стояли. Свой подарок засунул подальше в комод и буркнул, передёрнув зябко плечами, что надеется, утепляться здесь ему не придётся.

Пришлось. Но старший Винчестер, как всегда, нашел выход. Хитрюга, боящаяся отморозить свой пленительный зад.

Сэм ворчит: “Да ты вообще оборзел”, но кутается в шарф почти до бровей и натягивает шапку на волосы, отросшие ниже плеч.

“Рапунцель, нам срочно надо постричься”.

“Как скажешь, крестная-фея. А ноги тебе побрить не помочь?”

Зовет пса. Чудо с опаской высовывает влажный нос из Дин-пещеры. Следом слышится грохот и вопли (разумеется, новый ужастик), пугающие предостережения владельца убежища. Волшебное слово “гулять” разбивает все сомнения мохнатого друга.

Через пару часов, извозившись в хвое и смоле, перед бункером извалявшись в снегу, они не без труда и не без помощи добрых прохожих притаскивают с елочного базара огромное пушистое дерево и коробку разноцветных шаров. На полу оставляют после себя лужи талой воды.

— Первое самое настоящее Рождество. — У Дина сияют глаза. Как огни на гирлянде, которую они непременно повесят на елку.

Он пахнет пряным глинтвейном, кастрюльку которого сварил к их приходу. И пылью. Должно быть, от обшарпанной, ветхой коробки, торжественно водруженной на столик в углу.

— Теперь каждое будет таким, — говорит ему Сэмми. Хотя для него самым лучшим навсегда останется то, из их далекого детства. Когда Дин притащил в мотель ободранную елку с гирляндой и спер из соседского дома подарки. Подарки оказались девчачьим фуфлом. Но не в этом же (правда ведь?) дело.

Дин с коробки как-то очень трепетно стирает старую, желтоватую пыль. По всему видно, она простояла где-то не один десяток лет, задвинутая в угол. Как-то ускользнула даже от всевидящего ока приученной к порядку и чистоте миссис Баттерс.

— Смотри, что я отыскал, пока вы ходили.

И раскрывает бережно. Достает, словно хрупкий хрусталь, крошечных фарфоровых кукол, стеклянных зверят, деревянные лыжи, коньки, колокольчики, что на самом деле звенят серебром.

— Я проверил. Ни проклятий, ни чего-то такого. Все в норме. Мне кажется, повесим их тоже? Они создадут атмосферу, как в детстве.