— Я сегодня получил центровую наколку, — заметив, что все заинтересованно слушают, продолжил Смык. — На скорой помощи пашет один лепила, он долечил какого-то деда до того, что тот кони двинул. Но перед этим дед подарил ему карту, на ней нарисовано, где его отец в революцию зарыл рыжье. Отец у этого деда при царе был ювелиром, причем, самым богатым в Киеве, и рыжих цацек там вал. До революции драгметаллы были в бросовой цене, не то, что теперь, — говорил Смык, используя свой, почти магнетический дар убеждения.

— На этого лепилу у меня ничего не было, мне его только показали, а он чуть не ушел. Пришлось за ним гоняться. Вот, походу ногу подвернул. Все обошлось, я его выпас, он ничего не заметил. Теперь у меня на него есть все: кто он, где работает и где живет. Надо узнать, когда он собирается доставать золото. Я выясню у него на работе, какие у него планы, не собирается ли он увольняться или уходить в отпуск. А вы, трое, будете ее пасти. Каждый из вас, по очереди, по восемь часов будет дежурить возле его дома. Сегодня пьем, есть повод, а с завтрашнего дня — ни капли, пока не найдем рыжье. Кто не согласен, пусть говорит сразу и сваливает. Дело верное, кто его завалит, того я завалю. Вопросы есть? — спросил Смык, и обвел своих подручных медленным неприязненным взглядом. Право пахана дать им высказаться, его же слово, будет последним.

Патлява замигал мутными, как грязная вода, шариками глаз, втянул голову в плечи и принялся чесать у себя под коленом. Быстрые глаза Шары двумя кривыми лезвиями сверкнули и спрятались в щелях прищуренных век. Плавно перемещаясь от одного лица с опущенными глазами, к другому, взгляд Смыка наткнулся на Мачулу. Выдвинув вперед массивный, как колено подбородок, он смотрел на Смыка тусклыми, близко посаженными глазами, в них не было и проблесков разума, ничего, кроме тупой злобы.

Но смутить Смыка было непросто, для этого требовался поистине разящий взгляд, а не тухлые гляделки этого ломом подпоясанного качка. Смык понимал, что его власть над этой шлаебенью держится на авторитете. В основе его влияния на них лежит авторитет и сила. Стая уважает только силу, а не логические аргументы. Но одной силы мало, на любую силу найдется сила покруче. Чтобы управлять этой рванью, надо иметь внутреннюю силу, — силу характера. Секрет кроется в продуманной системе устрашения.

— С чем ты не согласен? — оскалив в улыбке два ряда золотых зубов, спросил он у Мачулы.

Тон его вопроса казался благожелательным, но колючий взгляд колол острее ножа. Его неотступные глаза прожигали до затылка. Огромный Мачула под этим взглядом съежился и громко сопя, заворочался на своем ящике, а затем пробурчал:

— Чё за шняга? Магазин мы окучили, все намази. Ну, и… Типа того, заберем бабло и все пучком. Тут на тебе: «верное дело»… ‒ злобно передразнил он, скосив глаза на собутыльников. ‒ От него ж одна морока. Пока с твоей туфтой будем валандаться, то-сё… Магазин, типа того… Накроется. Где твои гарантии?! — выкинув пальцы веером и резко подавшись к Смыку, внезапно вызверился Мачула.

Пристальный взгляд Смыка не изменился, его глаза смотрели холодно и люто, они неотступно буравили Мачулу. «Потолкуем на гнутых пальцах, не впервой», ‒ подумал он.

— Ты прав, Мачула, гарантий нет, ‒ вроде бы рассуждая вслух, с невозмутимым спокойствием произнес Смык и замолчал, выдерживая паузу, чтобы придать вес своим словам.

Мачула его удивил. Он считал Мачулу наполовину дебилом, и это была лучшая его половина. «Ничего, перекантуем, а нет, так спишем. Невелика потеря, такой шкаф годится только для мебели» ‒ раздумывал между делом Смык, а сам продолжил.

— Но, если срастется, навар от этого дела будет в сто раз больше, чем от магазина, а главное, никакого риска. Ты хоть и Мачула, но в магазине тебя самого могут замочить[13]. Если на магазине спалимся, не пыль по квадрату будешь гонять, а червей кормить, — сказал Смык с расстановкой, для убедительности сжав в кулак пальцы в татуированных перстнях тюремной биографии.

— Возьмем цветняк втихую, подербаним и разойдемся. Каждому на три жизни хватит. А пулю ты всегда схлопотать успеешь. Достигаешь? — и Смык в упор посмотрел Мачуле в глаза.

Казалось, вся его воля была сосредоточена в этом «достигаешь». Тут звучало и убеждение, и повеление, приказ. Хотя Смык не был уверен, что Мачула понимает значение этого слова, ‒ тем лучше. Главное, чтобы в смысл въехал.

— И долго мы будем дежурить «по восемь часов»?.. — с издевкой спросил его в ответ Мачула, ощерив черные зубы чифириста.

Его испитое лицо с набрякшими подглазьями налилось бурачным соком, а плоские, растянутые в ухмылке губы, стали сизыми. Этот злобный нелюдим, не подчиняясь закону, не признавая понятий преступного мира, с тупым упрямством противостоял всем. Жестокий и безрассудный, он ни с кем не считался, всех презирал, потому что никто не осмеливался противостоять его грубости и физической силе. Его переполняла звериная свирепость и ненависть к любому единству, только в силу обстоятельств он терпел своих подельников.

Патологически тяготеющий к насилию, Мачула никогда не мог совладать с собой при участии в подобных организованных действиях. Его бесила сама необходимость подчиняться этому шклявому, дохляку, которого он мог убить одним ударом кулака. Из всех заседавших на этих ящиках, он был самым человеконенавистным, и в то же время, наименее опасным. Развитый, как у зверя инстинкт самосохранения, железными путами сдерживал его кровожадность, но время от времени он срывался с цепи.

— Пока не скажу: «Хватит», ‒ отрезал Смык голосом, вызывающим дрожь, вперив в Мачулу немигающие глаза. Они выражали такое превосходство воли, что выдержать его взгляд смог бы не каждый.

— А теперь, хватит быковать. Говори, ты с нами или нет? — с угрозой спросил Смык, хитро поставив вопрос так, будто остальные уже согласились. Сосредоточенная в его глазах сила придавала его взгляду ощутимо физическую тяжесть. На впалых висках у него выступили крупные капли пота.

— С вами… — покосившись на двух сидящих по бокам собутыльников, буркнул Мачула, и опустил глаза.

— Заметано. Двадцать на два[14]. И беса не гони! ‒ с еще большей угрозой, будто нож в ране провернув, процедил Смык, не спуская глаз с Мачулы. Тот сидел, потупившись, избегая его взгляда.

— Митинг закончен. Наливай! — Смык кивнул Патляве. — Выпьем, за фарт. За самый большой, за ломовый фарт!

В последние слова Смык вложил свою убежденность в удачу, и он видел, это подействовало. На его угрюмом лице появилось кривое подобие улыбки, в глазах угас стальной блеск, их заволокло пьяной поволокой. Все расслабились и заерзали на своих ящиках.

Нормальный ход, с облегчением перевел дух Смык. Если выгорит, можно считать, ‒ обул весь мир. Ему вдруг подумалось, что это его последнее дело. Так пусть моя последняя добыча будет самой лучшей из всех, что были! Опасаясь спугнуть фортуну, загадывая наперед, он незаметно для остальных, постучал по дереву ящика. Но, как заставить этих уродов качественно пасти лепилу? Без членовредительства тут не обойтись.

Солнце поднималось все выше.

Сергей спешил на дежурство. Он сидел на скамейке троллейбусной остановки и ждал троллейбус. В течение часа не прошел ни один. По воскресеньям троллейбусы вообще большая редкость. Хоть и вышел заранее, не вписался в маршрут. Очередная невезуха. С учетом времени в пути, он опаздывал уже на полчаса. Можно поймать такси или нанять частника, но в кармане пять гривен. За такие деньги никто не повезет. И так, и эдак, монопенисно, ‒ опоздал. Остается дожидаться троллейбус, единственный вид транспорта украинского врача.

К нему на скамейку подсела сонная муха. Было заметно, что она и минуты не может провести без компании, уже несколько раз делала недвусмысленные поползновения сблизиться с Сергеем. Бывают же такие особы. Как джентльмен, он и мысли не допускал, чтобы воспользоваться ее состоянием, и вынужден был тактично отодвигаться. Заснув на зиму, она проснулась от теплой погоды, и очумело выползла на солнце, шевеля слюдяными крыльями. Небось, думает, что настала весна, свой-то мушиный календарь наверняка профакала, без осуждения, даже с сочувствием отметил Сергей.