— Прости, — наконец говорит он. — Я ничего об этом не знал.

Не знаю почему, но это меня немного смешит.

— Это не твоя вина. Мой отец держал это в секрете, чтобы не запятнать ее новую блестящую репутацию в этом мире. Несмотря на то, как она обращалась с ним, он все еще продолжал ее любить, и я не желаю ей ничего плохого. Я бы не возненавидела ее, если бы она просто ушла от него. Люди влюбляются. Я понимаю это. Чего не понимаю, так это почему она изменила ему вместо того, чтобы просто уйти от него.

— Люди совершают ошибки, — мягко говорит он.

— Это не ошибка. Это вопрос выбора. Ошибка — упасть в грязь лицом. Ты не «случайно» падаешь на член мужчины своей вагиной.

Он стонет, а я наклоняю голову в сторону, когда мы немного замедляем наш темп. Говорить и бегать нелегко, и я начинаю задыхаться. Он, кажется, в норме, так как у него дыхание не сбивается, в отличие от меня.

— Я не это имел в виду, — ворчит он, а его щеки краснеют.

Ой, я, что, его смутила? Это так мило.

— В конце концов, придерживаюсь принципа нулевой терпимости к изменщикам, — добавляю я. — Вот почему ненавижу Андерсона. Раньше он просто раздражал меня. Теперь я бы не отвезла его в больницу, если бы даже у него член начал гнить.

Он издает смешок и рефлекторно прикрывает свою промежность, как будто защищает ее от гипотетических язв.

— Хорошо, ладно. На самом деле я отвезу его в больницу, но не буду жалеть его.

Он качает головой, и трясется от смеха одновременно.

— Давай о чем-то менее болезненном. Чем ты зарабатываешь на жизнь?

— Боже мой. Ты просто меняешь тему, как я меняю нижнее белье. — Он выгибает бровь, а я пожимаю плечами. — Делаю украшения, и прежде чем ты посмеешься или скажешь, что это не настоящая работа, тебе стоит знать, что у меня это настолько хорошо получается, что именно этим я и зарабатываю на жизнь.

— Я не собирался ничего говорить. Это на самом деле очень здорово.

Я бросаю на него подозрительный взгляд, и он поднимает руки вверх, ладонями вверх, сдаваясь.

— Я действительно думаю, что это здорово, — добавляет он.

— А чем ты занимаешься? — спрашиваю его.

— Маркетингом. Я ищу покупателей, а также тех, кому нужны рекламные ролики, если вкратце. Помогаю им проводить новую кампанию или придумываю слоганы. Что-то в этом роде.

Puppy Monkey Baby — неоднозначная реклама Mountain Dew начинает всплывать в моей голове после этого, но я решаю не делиться с ним своими наблюдениями.

— Ты тоже будешь моим партнером по подбрасыванию яиц? — спрашивает он, когда мы подходим к последней отметке в полмили.

— Это типа ты так флиртуешь?

— Вернемся к этому, не так ли? Я чувствую, что мы просто говорим кругами, — вздыхает он, но на этот раз улыбается.

— Я, конечно, часто свечу своими трусиками, но тебе придется поднапрячься, чтобы попасть в них.

В этот раз он смеется, и теперь это сексуальный смех. Я действительно должна волноваться о том, как он влияет на меня или же нет. Ведь больше не увижу его после этой недели. Если он работает с Андерсоном, то это почти в шести часах езды от меня, а на расстоянии ничего не получается.

— Могу я задать личный вопрос? — спрашивает он.

— Это своеобразный забег. Не сеанс психологии, но что-то типа того. Давай снова углубимся, — снова подшучиваю я, стремясь разрядить обстановку.

— Что это за рука, черт возьми?

Его восклицание смешит меня, и я поднимаю свою робо-руку, сжимая ее в кулак.

— Это новая разработка моего отца. Ее зовут Джилл. Пока что, она просто потрясающая. Я просто надеюсь, что она останется такой удивительной и дальше. Если я упорно думаю о чем-то, она принимает мою мысль как команду. Подъем по стене с ветерком был просто ошеломителен. Папа надеется, что скоро это будет так же естественно, как пользоваться моей здоровой рукой из плоти и костей. У меня на шее нано-пластырь, который помогает посылать и принимать сигналы от мозга к руке. Когда он получит разрешение на испытания на нервных окончаниях и тканях, он планирует разработать чип, который будет имплантирован в мозг. Я в некотором роде срослась с пластырем, но идея иметь здоровую руку всю оставшуюся жизнь… это потрясающее чувство. Рука подключается к Wi-Fi два раза в день и отправляет все данные моему отцу, который, вероятно, уходит в свою лабораторию, сортируя полученные данные, пока мы тут с тобой болтаем.

Он поджимает губы, но смотрит прямо перед собой.

— Это одна из вещей, которая сбила меня с толку в первый день, когда ты нагрянула в мою комнату в полуголом виде — я имею в виду, это одна из причин, по которой я не узнал тебя сначала. Я не знал, что случилось с твоей рукой.

Уверена, что это своеобразный код для фразы «Что случилось с твоей рукой?»

— Любой, кто связан с моей матерью, притворяется, что робо-руки нет. Она отказывается признавать, что я не идеальна. Ты должен увидеть ее лицо, когда я делаю свою руку причиной шуток. Она думает, что я бесчувственная. У меня не хватает руки, так что не уверена, насколько бесчувственна.

Его губы кривятся.

— Значит, тебя это не волнует?

Я пожимаю плечами, все еще продолжая бежать, правда, куда медленнее.

— Уже нет. Ну, это раздражает делать что-то одной рукой, конечно, но эта новая рука может решить все проблемы. Когда-то взгляды в мою сторону меня беспокоили, но теперь все иначе. Мама хочет, чтобы я носила более реалистичный протез и рубашку с длинными рукавами, чтобы другие не чувствовали себя неудобно в моем присутствии. Она также хочет, чтобы я прекратила шутить по поводу неудобств, связанных с его ношением. У тебя есть только один шанс выжить. Зачем тратить его на то, на что тебе насрать, чтобы другим было комфортно? Легче полюбить то, что делает тебя не похожим на других, чем страдать из-за того, что не можешь изменить.

— Хорошая философия, — говорит он, не глядя на меня.

— Я ведь такая классная, — напоминаю я ему, ухмыляясь, когда он тихо усмехается.

В поле зрения появляется финишная черта, и мы оба набираем темп, превращая бег в спринт. Я могу сказать, что он сдерживается, но я бегу изо всех сил, что еще есть во мне. Команда красных заходит с другого угла, но мы опередили Андерсона, по меньшей мере, на тридцать футов, и мы оба бросаем наши дубинки в корзину, прежде чем я без сил падаю на землю.

Роман падает рядом со мной, садясь, пока я глотаю воздух, но замечаю, что Андерсон сильно потеет, когда он проносится мимо и продолжает бежать к переносным биотуалетам, которые расположены снаружи на этом конце поля. Мы довольно далеко от дома, и ухмылка медленно расползается по его лицу, когда он буквально прыгает в кабинку и хлопает дверью.

Слабительное сделало свое дело.

— Хочешь немного воды? — спрашивает меня Роман.

— Конечно, — говорю я ему, но мои глаза прикованы к большому трактору и цепи, вероятно, потому, что они использовались для того, чтобы дотащить сюда переносные биотуалеты.

Честно говоря, я удивлена, что у моей матери нет позолоченных туалетов здесь только для свадьбы.

Как только Роман подходит к столу с закусками, я вскакиваю на ноги и привязываю цепь за спину синей кабинки, внутри которой находится Андерсон. Поскольку я не могу допустить, чтобы они связали это со мной, я наблюдаю за детьми Малдера, которые, вероятно, замышляют чье-то убийство. Все в округе знают, что они — исчадия ада.

Подскакивая к ним, я улыбаюсь старшему, который смотрит на меня своими зоркими глазенками, буравя словно кинжалами.

— Ребята, вы видели тех, кто управляет этим трактором? — спрашиваю я невинно.

— Что ты нам дашь, если мы тебе расскажем? — спрашивает меня двенадцатилетний мальчик, скрестив руки на груди.

— Ничего. Я просто хотела сказать им, что они забыли ключи в замке зажигания.

Я говорю об этом на случай, если они настолько глупы, чтобы догадаться самим. Что-то зловещее промелькивает в их глазах, когда они обмениваются взглядами, а я скрываю дрожь предвкушения. Серьезно, это самые жуткие создания, которых я когда-либо видела.