Мы устало сидели поперек роскошного кожаного дивана, вытянув ноги: я – на невысокий прозрачный столик, а она – на меня. В комнате, меблированной в стиле хай- тек, было предельно уютно: в наше милое гнездышко падал спокойный лунный свет из широких панорамных окон, отбрасывая от сонных предметов, вроде нас, причудливые страшноватые тени. Ещё больший эффект они производили вкупе с нашимистранными образами. Я сидел по голому торсу, приобняв одной рукой мою подругу, на которой было лишь кружевное нижнее белье. На ее шее был нарисован порез от бритвы, из которого стекала импровизированная кровь. У меня на голове была откинута маска какого- то злого нелепого клоуна.

Как вы поняли, не далее как десять минут назад мы вернулись с новомодного праздника. Безобидного такого, куда все приходят мило наряженные, с битами, бензопилами и топорами. Мы с удовольствием пили французское вино прямо из бутылки, хотя высокие бокалы стояли на столике. Точнее, лежали – когда мы закидывали ноги, они упали, празднично стукнувшись. Моя спутница потянулась к небольшой вазочке с малиной и поднесла одну ягодку к моим губам.

Я прошептал:

– Солнышко, я, конечно, не эксперт, но даже мой небольшой опыт подсказывает, что в подобных случаях любовники едят клубнику либо в крайнем случае виноград.

– А что, рокерам не дают? – Лина ехидно улыбнулась и положила малинку между грудей.

Мою подружку звали Эвелина Малинина. Не знаю, как вам, но мне при этом словосочетании представляется банка сочного ароматного джема с мелкими косточками. Вот этими косточками как раз и были постоянные ее колкости.

– Конечно нет!Они грязные и от них воняет.

Я с интересом взглянул на новое пристанище ягодки.

– Значит, ты не рокер!

Линка, не сводя с меня глаз, закрыла малинку ладошкой.

Вместо ответа я мило улыбнулся и чмокнул ее в губы.

– Это тебе за шуточки твои горло перерезали?

Линка прошлась пальчиками по моему бедру и щёлкнула по увесистой металлической бляшке.

– Нет. За то, что увела с вечеринки самого красивого парня.

Я сделал очередной глоток терпкого бальзама и попросил:

– Дай малинку закусить.

Лина откинулась на диван, переложила ягодку в пупок и недвусмысленно развела ноги:

– Надо – возьми.

Утром я спускался вниз на лифте. Глаза нещадно слипались. Эвелина жила в многоэтажке весьма неплохого вида. За исключением лифта, конечно. Эти закутки везде одинаковые. Этакий анклав безграмотности, бескультурья и беспардонности. Правда, с информативностью – полный порядок. Весьма небезынтересные подробности здешнего быта: квартира номер 5 сдается, сварщик – такой- то номер, Лена – дура, Машу кто- то любит, а Игорь и вовсе – кучка экскрементов, ещё и плохо пахнущая.

В лифте было удручающе тускло.Ну, и специфический запах здесь, само собой. Так пахнут только наши лифты. Ну и Игорь, как оказалось.

На следующем этаже вошла бабушка с внучком лет десяти.

– Вам на первый?

– Нам на первый!

Внучок почему- то не спускал с меня своих ясных глаз. Затем он резко вытянул руку и представился:

– Меня Паша зовут.

– А я – Оскар,– яответно протянул ему руку, увешанную браслетиками.

Паша отпустил руку, но так и смотрел на меня снизу вверх, пока мы не приехали. Выходя, я пропустил чету вперёд. Услышал удаляющийся разговор:

– Бабушка, ты видела дядю?!

– Видела! Смотри, если будешь как он, то сопьешься и на рыбалке замёрзнешь, как дядя Толик.

Я представил, как ряженый в косуху и рваные джинсы упомянутый дядя Толик едет на зимнюю рыбалку и отдает там богу душу, и снисходительно усмехнулся. Вспомнил вчерашнее вино. Выпили с Малинкой меньше пузыря на двоих – похмелья нет, и запаха быть не должно. А вообще, я не пью. Могу себе позволить исключительно вино в столь же исключительных случаях. Вчера такой подвернулся. Встретились с Эвелиной на вечеринке по случаю слета нечистой силы на какой- то квартире, из мебели обставленной только какими- то малоизвестными картинами. Творческая богема гуляла, короче. Ну да, не выспался – поздно припёрлись с шабаша. А так – ну щетина, ну глаза красные от вчерашнего сбора урожая до пяти утра, в остальном не должен походить на дядю Толю, царствие ему небесное, ну никак. Я плюнул на эту старую поганку и вышел из подъезда. Поискал глазами байк. Должен где- то быть. Ага, вон, возле песочницы. Подхожу, рыская в куртке в поисках ключей. Нарыл. Достаю, вставляю в замок зажигания. На лавочке, возле песочницы, какая- то бабулька надзорного вида выгуливает несуразно маленькую собачку. В одежде, само собой. То есть собачка, а не бабулька. В смысле, и собачка, и бабулька.

– Молодой человек, а в песочнице обязательно свою махину ставить? – пропела с вызовом надзорница, хотя мотоцикл я припарковал как положено,правда, на газоне.

– А в песочнице обязательно гадить? – я кивнул на опорожняющуюся на моём газоне собачонку.

– А у меня лопатка есть! А у тебя лопатка есть? И ведро! А у тебя есть ведро? – затараторила склочница.

Я снисходительно выдохнул и посмотрел на окна Эвелины. Она стояла в коротеньком халате с чашечкой кофе и приятно улыбалась. Я тепло улыбнулся в ответ.

– Прости, мать, сегодня не захватил.

Я завел двигатель и, по- прежнему улыбаясь, дал газу и стартанул к шоссе.

Я по- хозяйски распахнул входную дверь без стука. Знакомое помещение. Художественная мастерская, где жила и творила моя знакомая Кристина. Кристинка была невысокой стройной девушкой с задумчивыми глазами и темными прямыми волосами, стриженными под каре. Я прошел небольшой холл, заваленный обувью и всякой творческой рухлядью, и оказался в широкой светлой комнате, где непосредственно творили. Кристина стояла у мольберта и старательно выводила на холсте свое видение окружающей реальности. Реальность, представляемая мне, была решительно интересной: на поношенном диване, застеленном шелковой простыней, возлежала роскошная кудрявая барышня, не одетая ни во что вообще. Кудряшка легонько помахала пальчиками, хотя видел я ее впервые. Я подмигнул в ответ и подошёл поближе к Кристинке. Та чмокнула меня в щечку и сделала знак, чтобы я не подсматривал. Можно подумать, что на холсте получится любопытнее, чем в нашем трехмерном пространстве. Я послушно отошёл и сел на пластиковое кресло, закинув ноги на такое же, но другого цвета. Дама на диване не сводила с меня глаз, хотя это, возможно, была такая концепция композиции. Дескать, заинтересованный взгляд уязвимой голодной натуры в сторону потенциального, вполне обозримого счастья.

«Милана, позу не меняй!»– скомандовала Кристи, не отрывая глаз от холста.

Я подошёл к небольшому ровно урчащему холодильнику, открыл дверцу и выудил стеклянную бутылочку с газировкой. Вскрыл пробку о ручку этой самой дверцы. Из горлышка вышел холодный пар. Мила жестом попросила угостить в первую очередь ее. Я прошел к натурщице, не заглядывая в холст. Творчество – процесс интимный, такие вещи надо понимать и уважать. Я протянул Миле бутылочку, отойдя от композиции немного в сторону. Кристина, заметив наши телодвижения, цыкнула, выглядывая над холстом. Я дал знак, что это ненадолго, и примирительно глупо улыбнулся. Милка, сделав едва заметный глоток, вернула газировку. Ее груди при этом непроизвольно качнулись. Совсем как у Эвелинки, только чуть смугловатые – отметил я про себя. Верно говорят:«Сколько волка ни корми…» Я неслышно выдохнул, отгоняя ненужную сейчас энергию. Кристинка, вернувшись взглядом к холсту, по имени позвала меня подойти. Когда я, повинуясь призыву, сделал первый шаг, возлежащая легонько коснулась меня сзади и просмаковала:«Оскар!».Я, не обернувшись, подошёл к мольберту. Кристинка отошла, позволяя мне оценить результаты ее творческих мук. На холсте, вместо портрета жаждущей кудряшки, была изображена группа соприкасающихся геометрических фигур, достаточно сухо, но вполне схематично передающих художественную композицию: круг, два кружка поменьше и треугольник. Ног, надо полагать, по мнению художницы, у смуглянки не было вовсе. Я сделал долгожданный глоток и с интересом взглянул сначала на натурщицу, а затем на выражение лица художницы: результатом она была крайне удовлетворена. Вернулся к рисунку.