— Не больно-то ты и крут, неуловимый капитан-зимородок. Но уловился же! — палач каркающе рассмеялся. — Красивые птички. В детстве, когда мы с братом жили в Англии, мы находили их гнёзда и били яйца или затыкали нору и поджигали траву, чтобы они бились и подыхали там. Искать их было сложно, но мы быстро нашли способ находить их и убивать, а перья продавать швеям и шлюхам, что по сути одно и то же. Некоторые говорили, что ты баба, раз так удачно шныряешь по городам и балам, не привлекая внимания. Но вот он ты, такой же жалкий и беспомощный, как те птички. Считай, что ты попал к ястребу и отлетался.

— Когда я видел зимородков… они бросались на добычу молниеносно и никогда не промахивались… и знаешь, что они делали потом? — Джек презрительно улыбнулся, и улыбка эта стала оскалом. — Потом они строили гнездо из костей своей добычи и врагов.

— Ну, до этого ты вряд ли доживёшь, — снова закаркал экзекутор, пнув пяткой голову пирата и вставая. — Пока губернатор узнает, что ты здесь, пока отправит приказ, пока все бумаги утрясутся… пройдёт несколько замечательных недель, которые ты проведёшь здесь, и кто знает, почему пленник может подохнуть раньше срока. Быть может, это будет голод. Или лихорадка. Или у него окажутся больными органы. Вероятно, это будет быстрая смерть от болевого шока, но тебя ведь устраивает, как я о тебе забочусь, да? — палач вздёрнул его за волосы до уровня своих глаз. Джек фыркнул и сплюнул кровью на затянутую в мундир грудь. — Поганец! — последовал новый удар, в голове у пирата зашумело, он даже не запомнил, как оказался пристёгнут вновь. — Сегодня первый день нашего с тобой полноценного знакомства, поэтому отдыхай, пока есть чем. Если будешь сидеть тихо, я попрошу кого-нибудь дать тебе воды и хлеба. Не скучай без меня.

С этими словами стражник вернул свой стул к стене и вышел, закрыв деревянную дверь на засов снаружи. Наконец-то Джек получил возможность передохнуть и осмотреть подробно место, в которое так немилосердно забросила его судьба. После ударов голова всё ещё болела, тело била мелкая дрожь, если бы не причиняющие боль ремни, парень просто упал бы на каменный пол и не шевелился несколько часов, слишком тяжело было бороться с отчаянием. Ещё в той светлой камере он думал, что сможет сбежать, освободил руки и нашёл оружие, но этого оказалось мало. Теперь у него нет оружия, нет даже рук… и есть несколько недель мучений на то, чтобы сойти с ума от собственных мыслей. Джек пошевелил руками, ремни держали крепко и сидели, как влитые. Крепление ремней так же было крепким и надёжным, как и у ног… выбора нет кроме ожидания или смерти.

Вчера никто так и не принёс ни обещанной воды, ни хлеба, поэтому сегодня стражник-садист взял их с собой, разламывая и без того маленький ломоть на ещё более мелкие кусочки и каждый протягивая ко рту пирата толстыми пальцами, покрытыми слоем чёрной грязи. От каждого куска пленник отказывался, и хлеб постепенно исчезал в довольной пасти палача.

— Ну же, Джек. Если ты не будешь кушать, ты сдохнешь со дня на день. Не мучай своё тело голодом, им займусь я.

— Какая досада, — картинно посочувствовал тот. — Вот и дай мне сдохнуть спокойно.

— Нет, капитан-зимородок, так не пойдёт, — улыбка на красном от света огня в камине лице стала шире. — Новый день — новые игры. Пора бы тебе раздеться, ты ведь не думаешь, что мы ограничимся твоим смазливым личиком?

— Лучше уж слушать твою ругань, чем эти сладкие речи, — устало проговорил Джек, чуть прогибаясь, чтобы нож вместе с рубашкой не срезал с него слой кожи.

— Ого, а Тэтч неплохо с тобой поработал, — присвистнул палач, восхищённо разглядывая до этого закрытую рукавом левую руку своей жертвы. — Тут тебе и режущие, и колющие, и глубокие, и царапины, и даже ожоги есть! А это что? Неужели наш бедный мальчик не смог вскрыть вены? А я-то надеялся послушать твои стоны и вопли, когда ты начнёшь рассказывать мне про свой флот из десяти угнанных линкоров. Хотя ты, полагаю, не только к ним руку приложил. Раз уж у тебя такой богатый опыт, скажи сам, с чего мне начинать — ударов, ножей, или прижечь твою нежную шейку?

— Делай, что хочешь, только заткнись и дай мне терпеть это спокойно.

— И никаких воплей о том, что это несправедливо? Что ты не виноват, что это ошибка и тебя предали?

— Jedem das Seine (нем. каждому своё)… — с трудом подбирая слова, прохрипел Джек. От разговора его горло совсем пересохло. — Я получил кару за свои ошибки и несу ответственность за них.

— Ты признаёшь свою вину и каешься? Если так, то…

— Нет. Я признаюсь, что просчитался. И сейчас я плачу болью за то, что был самонадеян.

— Ты неисправим, — с насмешкой бросил палач и достал из камина раскалённый до бела прут. — Но я сломаю тебя. Я смешаю тебя с грязью, из которой ты слеплен, ты будешь пресмыкаться и жрать говно с моих сапог, а потом тебя вздёрнут на глазах у твоих же людей. Они продали тебя с такой лёгкостью, словно ты был обычной вещью! Ублюдки продали главного ублюдка, разве не замечательно? Даже среди них ты был никем. Был и останешься маленьким, бесполезным, беспомощным комком самоуверенности и пафосных слов.

— Ты сломаешь моё тело? Да, возможно… это в твоей власти… но моё сознание не изменить никому кроме меня. Просто прикончи меня здесь так, как хочешь… — голос Джека дрогнул, он замолчал, безотрывно смотря на хищный металл, словно набираясь сил. — Или клянусь, я убью тебя сам.

— Сам? — палачу становилось веселее. — Это вряд ли. Проси о пощаде, Джек! Умоляй меня о еде и воде! Подчинись мне и признай себя шавкой под моим кнутом.

Раскалённый прут прижался к рёбрам с правой стороны, пират выгнулся от адской боли и раскрыл рот в беззвучном вопле. Ни звука не услышал палач, лишь грохотало в груди сердце. Ещё одно прикосновение ниже, но в этот раз прут остался дольше, на миг кожу обожгло холодом, в следующую секунду на лёд обрушилось пламя, выжигающее, казалось, до костей, но и это Джек терпел, не издав ни звука. Сколько ни касался его прут, палач видел лишь бешеную боль в пульсирующих зрачках, всё больше злился и после седьмой чуть обуглившейся полоски под ребром попросту отшвырнул прут в сторону, засучивая рукава. От удара в живот у пирата перехватило дыхание и он невольно охнул, удары сыпались со всех сторон и почти тут же на их месте расцветали тёмные синяки с алыми крапинками кровоподтёков. Один такой удар пришёлся на ожог, тонкая белая кожица порвалась и клочками прилипла к коже, наружу потекла смесь лимфы и сукровицы. Экзекутор опомнился только когда вся грудь и живот пленника покрылись густыми чёрными пятнами, а голова безвольно склонилась; откатав рукава, он крикнул кому-то из мальчишек позаботиться о состоянии пирата и принести вилку — металлический двузубец о двух концах, один из которых упирается в грудь, а другой — в подбородок, лишая провинившегося права двигать головой.

Мальчишка с ужасом смотрел на то, что за два дня стало с живым человеком, но не осмелился нарушить приказ и приблизился к Джеку, дрожащими руками сжимая оставшийся кусок хлеба и кружку воды.

— С-сэр… — не зная, с чего начать, промямлил он. — Мне… вас…

— Было бы удобнее, если бы ты просто отвязал мою правую руку, — на грани беспамятства посоветовал пленник и закрыл глаза. — Но это сделает только хуже… можешь сделать кое-что?.. сорви белую кожицу с моих ожогов, спасибо… эта кожица чесалась сильнее, чем бьёт ваш палач…

Есть хлеб было тяжело, но измождённый организм нуждался в любой, даже грубой пище. Вода придала сил, вылечила горло и чуть прояснила голову, но кружки было слишком мало, и на свой страх и риск парнишка принёс ещё одну, прежде чем прикрепить вилку к шее пирата и уйти. Теперь Джек устал настолько, что ему было плевать, будут его бить или прикончат завтра же, хотя в глубине души он всё ещё надеялся сбежать или просто видеть этого мальчишку почаще, чтобы не потерять себя. Устроив голову между привязанных и уже давно онемевших рук так, чтобы не напороться на вилку, он обречённо закрыл глаза и постарался забыть обо всём вокруг кроме шанса вновь увидеть Элизабет, вновь обрести свободу… только бы ночью его голова соскользнула сама и наткнулась на эту вилку, завершив всё за него…