«Мария, – читала она, с трудом разбирая отцовский почерк, – не хотел тебе писать, чтобы раньше времени не расстраивать. Ты очень много сделала для семьи, я это ценю. Только благодаря твоим заботам твои братья и сестры не умерли от голода. Я всегда старался сделать для семьи все, что мог. Мы с твоей матерью были тоже молодые… Не моя вина, что до власти в стране дорвались коммунисты и разорили нас. Ты еще не знаешь всего, что нам пришлось пережить. Ты была совсем маленькая, когда комиссары пришли в нашу деревню и решили занять наш дом под сельсовет, а нашу семью, как кулацкий элемент, расстрелять. Михаил Черных, наш сосед, услышал их сговор и пришел к нам ночью, чтобы предупредить и помочь бежать. Той же ночью, тайком, как воры, мы бежали из собственного дома, чтобы не быть расстрелянными из-за того, что работали больше всех, а потому и жили лучше, чем другие. Да что там, эти нехристи, лишили нас всего, что я построил своими руками, лишили нас будущего. Много писать не могу – нет сил, да и опасно. Если хочешь, спроси у матери – она тебе все подробно расскажет – я ей разрешил. Мы пережили, дочка, много горя, раскулачивание, голод, войну, но все же остались живы и так надеялись на лучшую жизнь после войны. Сама знаешь, лучше не стало – так и продолжаем жить в голоде и страхе.
Профессия, которой я выучился после ранения, чтобы прокормить вас, убила меня. В доме, где мне приходилось работать, было всегда жарко и влажно, я часто выходил на улицу глотнуть свежего воздуха. Не мудрено, что я простудился и получил двухстороннее воспаление легких. Доктора говорят, без пенициллина не обойтись, и ты, как врач, это знаешь. Такими расходами я не мог обременять семью. В аптеках лекарство не купить, на черном рынке оно стоит больших денег, которых у меня нет. Да если бы и были, я не смог бы их отнять у семьи – еда для нас важнее лекарства. Мне осталось жить недолго, я почти не могу дышать, поэтому и пишу с просьбой не приезжать, чтобы не тратиться на дорогу. Лучше вышли деньги матери – ей они всегда пригодятся. Когда получишь это письмо, меня, скорее всего, не будет в живых. Прости за то, что не был ласков с тобой – меня этому никто не учил. Только теперь, умирая, я понял, что детям я старался дать многое, но так мало дал любви. Прости меня и береги семью, ты остаешься за старшую. Прощай. Твой отец Иван». Внизу стояла приписка: «Письмо не храни, время неспокойное, поэтому лучше сожги, а мои слова просто запомни».
Мария росла девушкой не сентиментальной, а такой же сильной и целеустремленной, как отец. Из письма она поняла, что теперь отвечает за семью. С этим знанием пришла к ней вся серьезность положения. Мария рано повзрослела, окружающие не зря считали ее надежной и ответственной. Вынужденный прагматизм почти не оставил в ее душе места для эмоций. Она не была внимательна к переживаниям других людей, никому не сопереживала всем сердцем. Получалось так, что она часто обижала других, не замечая этого, будучи сама не чувствительной к обидам. Раскаяния от этого она не испытывала, потому что была уверена в своей правоте.
Жизнь Мария прожила непростую – ее без остатка заполняло любимое дело. Она много лет проработала врачом в заводской поликлинике. Время подошло к пенсии, но женщина в пятьдесят пять чувствует себя молодой, бодрой и полной сил, и она продолжала работать, лечить пациентов. В коллективе ее ценили и уважали за безотказность, ответственность и профессионализм, хотя характер у нее всегда был прямой и резкий. Она знала это и часто повторяла, что дипломата из нее никогда не получится.
Вышла замуж Мария по большой любви и семейная жизнь ее сложилась удачно. С будущим мужем Николаем они познакомились на танцах в клубе, и уже через два месяца решили пожениться. Свадьба была скромная, но веселая. Дети не застаили себя долго ждать. Вначале родилась дочь нина, а за ней сын Костя. Супруги прожили счастливо больше тридцати лет, редко ссорились и быстро мирились. Они и дальше бы жили на радость детям и внукам, но Николай умер, не дожив до шестидесяти лет двух месяцев и двух дней. Его смерть подкосила немолодую женщину. На сороковой день после похорон она прямо за поминальным столом потеряла сознание.
Очнулась Мария на больничной койке только через две недели. Ее коллеги врачи тихонько перешептывались о том, что лучше бы уж она умерла. С таким-то инсультом она будет только обузой для родственников. Больная пришла в себя в плачевном состоянии. Оказалось, что ни ходить, ни говорить она не может – правая сторона тела была парализована. Врачи удивлялись ее выносливости и только качали головами – трудно поверить в то, что женщина осталась вообще жива после обширного инсульта.
Вопросов, куда везти больную мать после больницы, не возникло – ее забрала к себе дочь Нина. Младший брат Нины Костик жил с матерью, но недавно женился и ожидал прибавления семейства. Разговоров, чтобы Марии вернуться домой, даже не велось, тем более что отношения ее с невесткой оставляли желать лучшего.
После шести недель, проведенных в больнице, Мария после перенесенного удара пришла немного в себя и оказалась у дочери. Речь ее медленно восстанавливалась, но ни ходить, ни садиться, ни ложиться самостоятельно она пока не могла. После инсульта характер пожилой женщины резко изменился. Из жизнерадостной и неунывающей, она превратилась в вечно недовольного и властного человека, что неприятно удивило всех домочадцев. С этой метаморфозой ничего нельзя было поделать. Врачи положительных прогнозов не давали, сочувственно качали головами и призывали к терпению в общении с больным человеком.
– Такая у вас судьба, – врачи твердили одно, как будто сговорились. – У больной целых две недели мозг буквально плавал в крови. Сложно поверить, что она не осталась полностью парализованной. То, что она начала говорить, уже почти чудо. Научится, возможно, немного ходить. Когда – никому не известно, не все сразу. Наберитесь терпения.
Семье Нины не оставалось ничего другого, как прислушаться к словам врачей и набраться терпения. Иного выхода из непростой ситуации не было – больной старый человек оставался в семье, какие-либо еще варианты даже не обсуждались.
«Наконец-то Нина привезла меня к себе и будет теперь ухаживать за мной как положено! – с облегчением и тихой радостью думала Мария. – Кончились страхи и мучения, у дочери мне хорошо и спокойно. Вообще она могла бы мне, как тяжелобольной, отдельную комнату выделить, но неплохо, что поселила меня вместе с внучкой. Леночка еще маленькая пятилетняя крошка, но уже может немного помочь. Стакан воды принести больной бабушке или тапки надеть – не такая сложная работа. Пускай привыкает, в жизни всегда пригодится, – размышляла Мария Ивановна после двух месяцев, проведенных дома у дочери. Только сейчас начала она с трудом понимать, какая трагедия с ней случилась. К мысли, что она навсегда останется инвалидом, привыкнуть она так и не смогла. Втайне Мария радовалась, что все закончилось наилучшим образом, и она живет в семье дочери, а не у сына со снохой. – «Конечно, я бы охотнее со старшей внучкой Олей в одной комнате жила, но она не хочет, говорит, что я очень громко храплю. Вполне возможно. Мне самой не слышно, да никто не может себя во сне контролировать. Раньше мне таких вещей никто не говорил, да кому говорить, если я жила одна? Николай когда был жив, ни разу не упрекнул меня, сам же похрапывал часто. Что ж, дело прошлое. Наверняка храпю не я, а моя болезнь… Только сейчас, с почти чудесным воскрешением после обширного инсульта и двух недель комы, неприятно услышать новость о том, что храплю, как слон. Честно говоря, ни разу не слышала, как слоны храпят, но раз внучка говорит, может, так оно и есть.
Тяжело обходиться только левой стороной тела – правая почти полностью парализована. Говорить и соображать могу как раньше. Не так быстро и четко, но все же. Ходить надо заново учиться, передвигаюсь еле-еле с костылем, беда. И все равно это не инвалидность. Надеюсь восстановиться со временем. Впрочем, как бог даст, вернее, тело позволит… Дочь ухаживает хорошо: и постель часто меняет, кормит с ложечки, помогает мне из комнаты в комнату ходить, самой-то мне ни за что не справиться…»
