– Мне все равно, кто останется с девочкой, главное, чтобы она не боялась. Когда договоритесь, обратитесь к сестре, – с этими словами он повернулся и пошел по направлению к двери, куда вход был разрешен только персоналу.

Оставшись одна, Нина постояла неподвижно несколько секунд, потом поманила к себе Олега. Он оставил Лену стоять у окна и подошел ближе. Нина тихонько попросила его умоляющим голосом:

– Врач сказал, что будет вскрывать Лене нарывы на пальцах. Пожалуйста, иди с ней один, я не смогу видеть, как моего ребенка режут, и не переживу вида ее крови. Если я в операционной потеряю сознание, то напугаю ребенка. Пожалуйста, иди с Леной, она не должна там быть одна!

Предложение Олегу совсем не понравилось, но, вспомнив, как год назад жена потеряла сознание от вида текущей крови из пореза у него на руке, он нехотя согласился. Вдвоем они подошли к тихо стоявшей у окна девочке.

– Детка, – сказала Нина, – прости меня. Вместо парка тебе придется идти с папой совсем в другое место. Доктор сказал, что подлечит твои пальчики, и они совсем скоро заживут. А потом мы с тобой обязательно сходим в парк к уточкам, хорошо, моя маленькая? – Ответа от ребенка мать не ожидала. – Я подожду вас здесь, доктор разрешил только папе сопровождать тебя.

За Леной с Олегом закрылась дверь, Нина подошла к стоявшему в углу креслу и буквально рухнула в него. Последующий час ожидания стал для нее сущим адом. Покинуть свой пост она боялась, чтобы не пропустить выходящих после операции родных, но и сидеть долго на одном месте уже не могла. Так и металась она, ненадолго выходя на свежий воздух и почти тут же заходя обратно. Наконец дверь приемного покоя открылась в очередной раз и выпустила вперед Лену, руки которой были спрятаны под бинтами. Незаметно смахнув слезу, Нина быстро подошла к дочери, осторожно прижала к себе и замерла на некоторое время.

Всю дорогу до остановки, а потом и до дома Олег нес девочку на руках. У малышки от увиденного и пережитого неожиданно закружилась голова, и она чуть не упала.

«Как хорошо болеть! – думала некоторое время спустя об этом инциденте Лена, долеживая последний день в родительской спальне на кровати. – Все меня жалеют и ухаживают за мной, как будто я какая-то особенная. Целую неделю я жила в спальне у родителей, и мне было так хорошо, как никогда! Выздоравливать совсем не хочется. Здоровой, мне придется возвращаться в свою комнату. Хотя мама повторяет, что любит, все равно она меня не любит. Если бы любила, взяла бы к себе в спальню жить насовсем. Она видит мою радость, когда в воскресенье мне разрешают между мамой и папой полежать в постели. Папа рассказывает что-нибудь хорошее, или мы придумываем вместе, что будем делать в выходной день, куда пойдем гулять, во что будем играть. Потом мама идет готовить завтрак и будить сестру, Оля засоня и любит поспать в выходной подольше… И только потом я иду к себе одеваться.

Не хочу идти в мою комнату. А может, идти с закрытыми глазами? Попробую научиться ходить с закрытыми глазами… Нет, бабушка заставит открыть глаза и подать или принести ей что-нибудь. Уши закрыть нельзя – все равно они будут все и всегда слышать…

Почему в нашей комнате нет Оли, а есть бабушка? Комната детская, а бабушка совсем не ребенок, а взрослый человек. Она меня нисколечко не любит, не жалеет, все время заставляет ей помогать. Днем она притворяется, что добренькая, а когда все спят, она будит меня ночью, требует подать ей воды, потому что темно, и она ничего не видит. У нее всегда горит ночник около кровати. Он ярко светит и мешает мне спать, а ей почему-то все равно темно. Глаза слипаются ото сна, а я должна стоять перед ней и ждать, когда она медленными глотками выпьет воду, потом ставлю пустой стакан на стол и возвращаюсь в кровать. Хорошо, если я сразу засыпаю и ничего больше не слышу. Но так бывает не всегда. Бабушка часто встает ночью в туалет, гремит палкой, включает верхний свет, кряхтит, недовольно бормочет что-то себе под нос. Из-за шума я просыпаюсь и никак не могу опять уснуть, потому что боюсь. Мама сердится, что я плохо встаю по утрам…»

– Оля, милая сестричка, – из глаз Лены текут слезы. Она размазывает их по щекам забинтованными кулачками, продолжает высказывать мысли вслух, не замечая этого, – почему ты ушла от меня, я хочу с тобой жить вместе. Я спала бы тихо-тихо, как мышка, выносила бы вместо тебя мусор, подметала пол в коридоре и вытирала пыль, только бы ты вернулась ко мне. Ты меня всегда хорошо понимала и разговаривала со мной… И не будила меня по ночам и рассказывала сказки. Ты учила меня складывать буквы в слова, я помню, помню! Так было смешно и здорово, когда из палочек получались слова! И гуляли мы с тобой каждый день, уходили далеко, за школу, потом по тропинке на стадион и смотрели, как мальчишки пинают мяч, а я бегала и доставала мяч из кустов, если он прилетал в нашу сторону. И все смеялись – такая бойкая девочка, говорили они обо мне. Бойкая – это значит, веселая, да? Или когда быстро бегаешь? Или много разговариваешь? Ой, я забыла, что это означает…

А теперь ни у кого нет времени для меня. Мама с папой заняты работой, домом, садом, хозяйством, бабушкой, у тебя – подружки, а со мной редко кто сходит погулять. Вокруг меня так много людей, но я всегда почему-то одна. Всем некогда.

Что за слово такое некогда? Его любят говорить все взрослые. А вдруг в семье какой-нибудь другой девочки мама с папой не знают такого слова и любят свою дочку больше, чем слово некогда? Вот бы попробовать пожить в такой семье, хоть немножко посмотреть, как это бывает!

Папа больше других меня понимает, потому что делает все так же медленно, как я. Он один не ругается и не заставляет выполнять то, что мне не нравится. Если есть время, он всегда ходит со мной на детскую площадку поиграть. Он большой и сильный, и я чувствую себя тоже взрослой и сильной, когда мы идем с ним вместе, и он держит мою руку в своей ладони. Мне с ним так спокойно и хорошо, почти как с Олей. И совсем не страшно. Папочка, почему ты так редко бываешь со мной?

На детский вопрос, вырвавшийся от отчаяния вслух, ответить по-прежнему некому. Лена плакала, зарывшись в подушку, уже не таясь, но в родительскую спальню в это время никто не зашел и рыданий ребенка не услышал. Слезы у девочки скоро иссякли, а обида на родных не ушла из ее сердечка.

– Мама! – снова взволнованно заговорила Лена сама с собой, мысленно обращаясь к матери. – Ну, мамочка, почему ты заставляешь меня делать то, что мне совсем не нравится, а я хочу делать то, что хочется мне, почему ты это не понимаешь? Водишь меня по всяким кружкам, хочешь, чтобы я после школы чем-нибудь еще занималась. Ты хочешь, чтобы я поменьше была дома, да? А я наоборот хочу оставаться дома, но одна, и чтобы меня все оставили в покое! – Лена чуть ли не выкрикнула фразу и с опаской посмотрела на закрытую дверь.

Она боялась, что родители войдут сюда и увидят ее слезы, но и страстно желала этого. Пусть бы ее ругали сильнее прежнего, но зато узнали наверняка, как ей плохо. Дверь была неплотно прикрыта, и девочка слышала сквозь неширокую щель голоса отца с матерью, разговаривающих на кухне. Тихий голос дочери они не слышали… Как жаль. Лена повернула на подушке голову в другую сторону и продолжила монолог. Теперь уже без слов. Зачем говорить, если тебя все ранво никто не слышит?

«Не люблю балет и ненавижу танцевать! Мама не хочет об этом слышать и приводит меня на занятия, где совсем неинтересно. Оля ходит в танцевальный кружок давно, но меня не берет с собой, потому что там танцуют девочки и мальчики ее возраста, а я должна танцевать только с моими ровесниками. У меня нет никакого желания быть одной среди чужих детей, я лучше останусь дома, чем смешить всех тем, что я не умею, не хочу и не буду делать. Петь я тоже не умею и не хочу. Я сказала об этом учительнице в музыкальной школе, она только покачала головой. Пусть занимается с теми, кто действительно родился певцом, но не со мной. Рисовать мне нравится, особенно всяких зверей и птиц, больших и маленьких, но одной, без Оли, не интересно.