Я смотрю на стол. Его поверхность покрыта тонким слоем пыли. Я четкими печатными буквами пишу свое имя.

ВИКТОРИЯ.

ВИКТОРИЯ.

ВИКТОРИЯ.

Я ничего не вижу. Просто ряд букв, составленных вместе. Этот человек утверждает, что знает меня, и я невольно задаюсь вопросом, что он видит за моим именем.

– Почему вы думаете, что я вам поверю?

– Ты и моя сестра были когда-то лучшими подругами.

– Были?

Он кивает. Видно, что он колеблется.

– До того, как все случилось.

Он больше ничего не добавил. Неужели это все? Я с трудом подавляю в себе желание протянуть через стол руку и, схватив его за воротник рубашки, потребовать, чтобы он выложил все, как было.

Но вместо этого я просто говорю:

– Тогда почему она не приходит?

– Вначале она пыталась, но, как и меня, ее не пускали.

Сколько же людей не смогли увидеться со мной? Был ли на самом деле такой список? Чья это идея, Уэса или моей матери? Или, может, за этим стоят мои врачи?

– Почему ей не разрешали навещать меня?

Он грустно улыбается мне.

– Потому что это она привезла тебя сюда.

В тот день, когда меня привезли в Фэйрфакс, я помню, как захлопнула за собой дверцу машины и, заслонив ладонью от света глаза, посмотрела на здание. Я помню, как схватила с автомобильного кресла Эвелин. Помню, как подписывала документы о приеме и думала про себя, что, если другие здесь для того, чтобы лечиться, то я здесь для того, чтобы отдохнуть.

Я не помню, чтобы меня кто-то сопровождал.

Похоже, Синклер хочет мне что-то сказать. Он то открывает рот, то закрывает его снова. Его глаза полны воспоминаний. Есть ли в них я?

– Виктория! Что ты здесь делаешь?

Элис. Звук ее голоса подобен скрежету гвоздя по классной доске. Как долго я здесь сижу? Когда она подходит, я вскакиваю со стула. Она смотрит на нас двоих и, наконец, фокусирует взгляд на мне.

– Я велела тебе подождать в твоей комнате. – Не дождавшись ответа, она сурово смотрит на Синклера. – Мистер Монтгомери, вам нельзя здесь находиться. Кто вас впустил?

Синклер встает и, словно башня, возвышается над Элис. Уголок моих губ подергивается, но я борюсь с улыбкой. Приятно наконец-то увидеть, как кто-то стоит лицом к лицу с этой женщиной и не робеет под ее хмурым взглядом.

Он указывает на медсестру за стойкой регистратуры. Та, похоже, готова дать стрекача.

– Она.

– Вообще-то, вам нельзя здесь находиться. Вы должны уйти.

Еще нет. Нет, не сейчас. Впервые за долгое время я чувствую, что кто-то на моей стороне. Я не готова отпустить это чувство.

Эвелин начинает хныкать. Я делаю шаг к Синклеру, но Элис встает между нами. Я спокойный, терпеливый человек, но в этот момент я хочу отпихнуть ее в сторону. Пусть ощутит в себе тот же страх, который она мстительно вселяет в меня каждый день.

Синклер протягивает руку. Его большая ладонь мягко касается моего плеча. Всего на секунду, потому что он тотчас отдергивает ее, но его пальцы все же коснулись моей руки.

– Я скоро вернусь. – Прежде чем повернуться и уйти, он смотрит мне в глаза и тихо говорит: – Если ты никогда не вспомнишь о нас двоих, ничего страшного. Зато я буду помнить всегда.

Сказав это, он уходит.

Элис ведет меня к стойке регистратуры. Она разговаривает с новой медсестрой, явно выговаривая ей за то, что та впустила Синклера. Я пользуюсь моментом, чтобы взглянуть на список посетителей. Его почерк неразборчив, но я отчетливо вижу буквы С и M. Я перехожу к вчерашнему списку и позавчерашнему. Я продолжаю изучать списки, до начала месяца. Его имя есть на каждом листе.

Синклер Монтгомери не солгал.

Сегодня у Риган нет вспышки гнева. И никто не ждет меня в комнате отдыха.

Все утро и весь день я до самой последней секунды надеялась, что что-то случится. Но, стоя перед дверью доктора Кэллоуэй, я знаю: мне лучше не оттягивать встречу с ней ни на секунду. Мне не терпится поскорее закончить этот сеанс.

Набрав полную грудь воздуха, я громко стучу в ее дверь.

– Войдите, – громко произносит она.

Я открываю дверь и вхожу в ее кабинет.

У меня нет ненависти к доктору Кэллоуэй. На самом деле она не так уж и плоха. Но я никогда не делилась с ней моим туманным прошлым. И дело не в ней лично. Просто я не доверяю никому из здешних врачей. Они взламывают ваши чувства, и ожидается, что правда выйдет наружу.

Сумасшедший ты или нет, это сложно для любого.

Я не помню, как долго я посещаю ее. Может, несколько месяцев? За это время доктор Кэллоуэй ни разу не пыталась силой вытянуть из меня информацию. В отличие от других врачей, которые до тошноты задают одни те же вопросы. Ваш муж мертв. Расскажите нам, что вы знаете.

Но у всех разные подходы. Некоторые просто мастера разыгрывать меня – сочувственно кивают головой на все, что я говорю, и ведут себя так, будто понимают меня. Мол, да-да. Конечно. Но неизбежно, всегда, всегда наносят последний удар.

В отличие от них она не обращается со мной в лайковых перчатках. В самом начале она задавала общие врачебные вопросы, но спустя какое-то время перестала. Теперь, когда я вижу ее, она непременно спрашивает, как у меня дела. Как поживает Эвелин. Принимаю ли я лекарства. А потом, когда мне больше нечего добавить, она переходит к более легким темам. У нас с ней на самом деле очень хорошие беседы. Как у нормальных людей.

Я знаю, что она была замужем, но теперь в разводе. С первым мужем у нее не сложилось. Уже три года она живет с мужчиной по имени Том. Новое замужество не входит в ее планы. Никаких детей. Она не чувствует себя человеком, пока утром не выпьет чашку кофе. Она ненавидит готовить и часто заказывает еду.

Ей сорок один год, и она любит свою работу.

Ее открытость непривычна. Здесь, в Фэйрфаксе, она исключение. Иногда мы молчим, и это молчание не угнетает и не успокаивает. Это просто… молчание.

Сегодня утром я убедила себя, что, если я скажу доктору Кэллоуэй, что хочу уйти отсюда, все будет хорошо. Теперь же я ужасно нервничаю. Мне боязно озвучивать мои мысли. Вдруг я услышу отказ?

– Доброе утро, Виктория. – Доктор Кэллоуэй слегка поднимает голову, улыбается мне и возвращается к чтению лежащей перед ней бумаги. Не глядя на меня, она указывает на стулья, стоящие под углом друг к другу лицом к ее столу. – Пожалуйста, садись.

Я сажусь, и почти сразу мои ноги начинают нервно дергаться вверх-вниз. Эвелин ерзает во сне, и я перестаю двигать ногами. Я напоминаю себе, что должна это сделать. Должна с кем-нибудь поговорить. Если не ради себя самой, то хотя бы ради Эвелин.

Доктор Кэллоуэй опускает ручку на стол и, наконец, уделяет мне все свое внимание.

– Как у тебя сегодня дела?

Я тотчас покрываюсь испариной. Я не могу дать ей свой обычный ответ: «Все в порядке». Я не в том состоянии.

– Отлично, отлично, – медленно начинаю я. – Можно задать вопрос?

– Конечно.

– Как давно я здесь?

Доктор Кэллоуэй склоняет голову набок.

– Как давно? – повторяет она мои слова.

Я с тревогой киваю. Моя нервозность берет верх. Я прижимаю Эвелин к себе еще крепче и держу ее за ручки.

– Сразу точно не скажу. Надо проверить по документам.

Она смотрит на толстенную папку с историей моей болезни, затем снова на меня, затем на компьютер и улыбается мне.

– Здесь гораздо быстрее.

Ее пальцы летают по клавиатуре. Это занимает всего несколько секунд, но мне кажется, будто годы. Наконец, она разворачивает ко мне экран компьютера. На нем листок моей госпитализации.

Она указывает на самый низ экрана. Я вижу свою подпись и рядом с ней дату: 19.05.2015.

Синклер был прав. Шесть месяцев.

Я снова сажусь на стул, и мой разум начинает работать. Почему я думала, будто я здесь три года? Почувствовав на себе взгляд доктора Кэллоуэй, я поднимаю глаза.

– Почему ты спросила? – деликатно осведомляется она.

– Я думала, что пробыла здесь три года, – честно отвечаю я.